Золушка (сборник) - Эда Макбейн 8 стр.

— Давайте работать быстро и четко, мистер Хоуп, я человек деловой.

Гарри Лумис не утруждал себя бритьем последние несколько дней, его голос походил на приправу из лаврового листа и патоки с примесью касторового масла, добавленную в кушанье для густоты и аромата, брови его напоминали грязные разводы на обоях, а цвет лица — сухой хлеб с перцем и солью. Он прочистил горло, отлепил от зубов большой кусок жевательного табака и тем же способом, что и раньше, отправил его в горшок. Но на этот раз он попал точно в «десятку» и с удовлетворением улыбнулся, показав при этом зубы того же цвета, что и табак.

— Выкладывайте ваше дело, — сказал он.

Я сказал ему, что, насколько мы могли определить, Джек Мак-Кинни не оставил завещания, и в таком случае, в соответствии с положением о порядке наследования умершего без завещания, все оставленное им имущество переходит к его матери. Я сообщил, что полиция уже направила запросы в Калузу, Брейдентон и Сарасоту, но банковских счетов не обнаружила, что единственным имуществом в наследстве Мак-Кинни были его личные вещи и автомобиль «форд-мустанг» трехлетней давности. Я стал говорить ему, что, рассматривая…

— А как насчет тридцати шести тысяч? Наличности, с которой он собирался прийти на подписание документов?

— Если считать, что он действительно имел такую сумму, — сказал я, — деньги еще не найдены.

— Кто искал их?

— Я только что сказал вам — полиция.

— Где?

— В его квартире. Кроме того, полиция в установленном порядке послала запросы во все банки в…

— Они проверяли банки здесь, в Ананбурге? В Маканаве? В Венеции? В…

— Отлично, — сказал я, — а как насчет банков в Нью-Йорке, Чикаго или Лос-Анджелесе? Маловероятно, чтобы Мак-Кинни держал деньги там, откуда их неудобно взять. Ананбург и…

— Вы не знаете этого достоверно, — изрек он таким тоном, как будто хотел обругать меня последними словами.

— Во всяком случае, допустим, что единственное имущество…

— Я ничего не допускаю, пока не установлен факт, — сказал он с той же самой интонацией.

У меня был соблазн послать его самого ко всем чертям, но вместо этого я спокойно продолжал:

— Хорошо, если мы сможем доказать, ради вашего удовлетворения, что никакого имущества, по существу, нет, готовы ли вы…

— Я не удовлетворюсь до тех пор, пока вы не просеете весь песок во Флориде, — сказал он. — Человек, подписавший обязательство, сказал, что у него есть тридцать шесть тысяч долларов наличными, отложенные до подписания документов. Это обязательство — факт, мистер Хоуп, удостоверенный обеими сторонами. В нем говорится о существовании имущества, по крайней мере, в тридцать шесть тысяч долларов. Я не знаю, что вы пытаетесь вытащить теперь, но мне кажется…

— Никто ничего не пытается вытаскивать, — возразил я, — возмущен вашими обвинениями. Мы убеждены, что нет существенного имущества. Допустим, мы можем убедить…

— Мы опять переходим к предположениям, — сказал Лумис.

— Мы готовы предложить соглашение…

— Какое же, мистер Хоуп?

— Ваш клиент сохраняет ферму, а банк переводит ему четыре тысячи долларов, которые внесены в залог, а также автомобиль и все личные вещи Мак-Кинни.

— А как быть с ущербом? — возразил Лумис. — Мой клиент мог продать эту ферму кому-то другому. Он не сделал этого из-за обязательства, которое он подписал с Мак-Кинни…

— Но и сейчас он может продать ферму, не так ли?

— Покупатели не уклоняются от уплаты долга, мистер Хоуп.

— Убийство и уклонение от уплаты долга не одно и то же. Во всяком случае, таково наше предложение, и мне оно кажется разумным.

— Как вы относитесь к тому, что мы подадим в суд иск об имуществе, мистер Хоуп? — спросил Лумис. — Поищем, где спрятаны эти тридцать шесть тысяч?

— Это ваше право, конечно, — согласился я. — Однако дело может быть длительным и запутанным, и ваш клиент может потратить значительно больше тех четырех тысяч, которые мы готовы передать ему в виде штрафа.

— Не люблю торговаться с пройдохами. — Мне показалось, что Лумис явно склонялся к компромиссу.

— Почему бы вам не обсудить это с мистером Бериллом? — спросил я.

— Я и так могу сказать, каков будет его ответ. В какой школе вы учились? — поинтересовался он.

— В Северо-Западной.

— Где это?

— Неподалеку отсюда, — ответил я. — Все же обсудите это с мистером Бериллом.

— Я думаю, имущество гораздо больше, чем вы полагаете, — сказал Лумис.

— Вы ошибаетесь. Всего наилучшего.

Когда я выходил из конторы, он повернулся, чтобы опять плюнуть в горшок.

Пошел дождь — такой, как описывают в романах и показывают в кинофильмах.

Потоки воды низвергались с рассерженных небес, как серебряные трассирующие пули, они разбивали дорогу и долбили крышу «гайа». Я ехал очень медленно и осторожно через нескончаемые лужи и притормозил перед разбушевавшимся потоком, хлынувшим поперек дороги. Надвигалось то, что здесь называли «лягушачьим раздольем».

«Дворники» на ветровом стекле «гайа» никогда не работали как следует, не работали они и сейчас, к тому же стекло запотело изнутри. Когда я опустил левое стекло, меня тут же окатило дождем, и я вынужден был немедленно поднять его. Дождь здесь, во Флориде, был более свирепым, чем где бы то ни было еще. Он, казалось, ниспослан карающим Богом в наказание тем, кто был настолько глуп, что остался здесь на лето. Мотор «гайа» ревел, как карибский оркестр из стальных барабанов, огромные дождевые капли стучали по корпусу и били по ветровому стеклу, где «дворники» безуспешно пытались очистить хотя бы небольшой сектор обзора. Я вытер влагу с внутренней стороны ветрового стекла и пригнулся к рулю, чтобы получше разглядеть дорогу впереди. При закрытых окнах внутри автомобиля было невыносимо жарко.

Брюки из легкой ткани в полоску, которые я надел сегодня утром, и рубашка стали влажными и прилипли к телу. У «Саммервилла и Хоупа» для всех работающих там мужчин было обязательным носить пиджаки и галстуки (винить за это правило можно было только нас с Фрэнком). Для женщин правила были не так строги. После долгих дебатов мы отменили в летнее время брюки и нейлоновые рубашки, в которых трудно дышать. Синтия Хьюлен, наш секретарь и мастер на все руки, приходила на работу то в чулках, то без них. Другие наши секретари, возможно потому, что чувствовали себя выше на иерархической лестнице, одевались чуть более строго. Зато зимой все без исключения надевали слаксы. Сегодня я предпочел бы шорты, теннисные туфли и просторную рубашку, я изнемогал от жары внутри пиджачного костюма с галстуком-удавкой на шее. По надписи на коричневом почтовом ящике я догадался, что миновал ферму Берилла — так сказать, фасолину раздора, — затем государственный парк, ранчо Мак-Кинни и наконец очутился на границе цивилизованного мира. За двадцать минут я добрался от пересечения Тимукуэн-Пойнт с сорок первой дорогой до моей конторы в центре города. Было около пяти часов, когда я вошел туда.

Синтия сообщила мне, что Фрэнк ушел на подписание документов и после этого собирается обмыть это дело с клиентом. Она ни слова не сказала о том, что лежало на моем столе. Записка, написанная от руки, была следующего содержания:

Записка была приколота к листу бумаги. Я отколол записку и прочитал:

Я обдумывал эти ценные советы целых тридцать секунд, а затем взялся перелистывать пачку извещений, которые Синтия оставила в моей «входящей» папке. Тяжело вздохнув, я стал перебирать вызовы, поступившие, пока я был в прериях. Когда в половине шестого Синтия вошла попрощаться, я все еще был занят почтой. К этому времени дождь прекратился, но все еще было жарко. Калуза в этом отношении не похожа ни на один из известных мне городов — от дождя здесь не становилось прохладнее. Дождь проходит и уходит, а жара остается. Иногда казалось, что после дождя становится еще жарче. Собравшись позвонить нужному человеку, я потянулся к телефону, и в этот момент он зазвонил, напугав меня.

Я поднял трубку.

— «Саммервилл и Хоуп», — ответил я.

— Мэтью?

Это был голос Дейл, и мое сердце екнуло.

— Да, я.

— Я надеялась, что ты еще не ушел, — сказала она.

— Я еще здесь.

— Я беспокоюсь за тебя.

— У меня все отлично, — сказал я. — Голова зажила, кровоподтеки…

— Я беспокоюсь не о твоей голове. — На линии возникла долгая пауза. — Мэтью, то, что я сделала, обидело тебя, я знаю, я поступила плохо, расстаться таким образом, особенно после того…

— Нет, нет…

— Пожалуйста, Мэтью, позволь мне сказать то, что я должна сказать. Я должна выложить все поскорее, пока не разревелась. Ты значил для меня очень много, Мэтью, гораздо больше, чем ты думаешь, это был не только секс, хотя я так сказала. Я нежно любила тебя, Мэтью. И у меня не хватало мужества положить этому конец, потому что я знала, какой это будет удар для тебя. Мэтью, дорогой, то, что у нас с Джимом, — выше меня. У меня нет другого способа избавиться от любви к нему, кроме как перестать дышать. Мэтью, это так гадко — встречаться одновременно с тобой и с ним, я должна была покончить с этим, должна была уйти от тебя, но при этом не обижая тебя. А я боюсь, что обидела, и хочу извиниться, потому что ты всегда будешь для меня чем-то особенным.

Прости меня, Мэтью, скажи, что простишь меня, или всю оставшуюся жизнь я буду считать себя проституткой. Господи, я сейчас разревусь, — простонала она и расплакалась.

Я слушал, как она плачет, не зная, что сказать, не нуждаясь в этом потоке извинений. Я не чувствовал себя священником в потертой рясе и церковном воротничке, имеющим право отпускать грехи. Вместо этого мне хотелось сказать ей, что она была самой прекрасной леди из всех, кого я встретил в своей жизни. Я уже был готов произнести эти слова, но увидел прямо перед собой на столе вторую заповедь моего компаньона Фрэнка — «Всегда обращайся с проституткой как с леди», и слово «леди» внезапно прозвучало осуждающе, особенно после слов Дейл о проститутке. Я беспомощно слушал ее рыдания и старался найти верные слова, которые принесли бы ей облегчение, ведь в конце концов, она позвонила, чтобы утешить меня. И тут мой взгляд упал на седьмую заповедь Фрэнка — «Всегда говори леди, что любишь ее», — и я преобразился в мгновение ока. Эти слова будут торжественным финалом наших отношений, как хотелось Дейл, после них не останется чувства обиды, которое нас преследовало бы.

— Я все еще люблю тебя, — сказал я.

Эти слова оказали свое действие.

Через мгновение она перестала плакать и пожелала мне всего самого лучшего на свете, и я пожелал ей того же. А потом она сказала:

— До свиданья, Мэтью.

И я сказал:

— До свиданья, Дэйл.

И мы оба повесили трубки.

Я пробыл в конторе почти до семи часов, потом запер ее и отправился в маленький китайский ресторанчик, где мы иногда встречались с Дейл. Перед ужином я выпил два мартини, а затем продолжил трапезу, все время думая о Дейл и размышляя о том, как плохо ужинать в одиночку, особенно когда подают китайские блюда. Когда я вышел из ресторана, над Мексиканским заливом полыхал величественный закат.

Домой я добрался уже затемно.

У двери соседнего дома был припаркован красный «порше». Видимо, у вдовы, приглашавшей как-то меня на свежий апельсиновый сок, был гость. Голубой свет работающего телевизора проникал сквозь задернутые шторы гостиной. Блум однажды сказал, что лучший способ отпугнуть грабителей — оставить небольшую синюю лампочку, когда в доме никого нет: снаружи кажется, что включен телевизор. Но вряд ли вдова развлекала своего гостя светом сорокаваттной синей лампочки.

Я отпер кухонную дверь, включил свет на кухне, потом — в гостиной, а потом телевизор. Я шел к бару, чтобы приготовить себе еще выпить, когда услышал снаружи в бассейне какой-то плеск и похолодел.

Мои мысли немедленно вернулись назад к той ночи у «Капитана Блада», и я четко, как в широкоэкранном телевизоре, увидел, как Чарли и Джеф тащат меня сквозь строй тореадоров. Я не мог отвлечься от этого, несмотря на то что из настоящего телевизора в комнату врывался женский крик. Я стоял прикованный к месту. Женщина на экране телевизора продолжала кричать, а затем мужской голос сказал: «Вы все продолжаете, леди», — и я подумал: нет, леди, пожалуйста, не продолжайте, — но леди кричала не переставая. Шум снаружи теперь слышался яснее, казалось, будто кто-то или что-то купается в моем бассейне. Енот, подумал я, но тут же удивился, как енот мог попасть внутрь запертой ограды, окружавшей бассейн, а потом удивился своему испугу. Я очень хорошо знал, чего боялся, — я боялся за свою голову. Но, рассудил я, ни Чарли, ни Джеф не могли знать, где я живу, хотя мое имя и адрес были в телефонном справочнике, — они не знали моей фамилии. Им было известно, что я Мэтью, они слышали, что так меня называла Дейл, и подхватили это имя, но они не знали, что я Мэтью Хоуп. Кроме того, было бы смешно, если бы они вернулись за мной, так как замечательно обработали меня в первый раз.

И все же я был напуган.

Но я сказал себе: Боже, неужели ты собираешься отсиживаться в клозете всю оставшуюся жизнь только потому, что однажды пара хулиганов избила тебя до полусмерти? Я подумал: если там грабители, мне лучше вызвать полицию. Но в моей подъездной аллее не было ни одного автомобиля, и единственным автомобилем поблизости был красный «порше», стоящий у дома вдовы. Теперь грабители ездят на «порше»? И зачем бы грабителям купаться в моем бассейне? И почему они не убежали, когда я включил в доме свет? Я решил включить свет в бассейне, но замешкался на мгновение. Телевизионная леди перестала кричать, и мужчина теперь говорил, что собирается перерезать ей горло. Тогда я сказал себе: «Смелей, Хоуп!» — тихо подошел к выключателю на стене, сделал глубокий вдох и включил освещение бассейна.

Это был не енот и не грабитель — это была Санни Мак-Кинни.

Моей первой реакцией был беспричинный гнев на нее за то, что напугала меня, на себя за то, что испугался. Когда в бассейне неожиданно зажегся свет, она стояла по пояс в воде. Она не удивилась, когда я включил свет в доме, тем не менее притворилась испуганной, немедленно нырнула и поплыла к глубокому краю бассейна. Ее стройное загорелое тело колебалось в лучах подводного освещения бассейна. Я открыл раздвижные стеклянные двери, отодвинул одну из них и ступил на пол из обожженной глиняной черепицы. Санни все еще была под водой. Через мгновение ее голова показалась на поверхности, длинные светлые волосы прилипли к лицу, рот был широко открыт для вдоха.

— О, — произнесла она. Она вся была под водой, только плечи, шея и голова поднимались над поверхностью. — Вы не могли бы выключить свет в бассейне? Я не взяла купальник.

— Я вижу.

Она улыбнулась и снова нырнула. Подводные лучи осветили ее гибкое тело, когда она двигалась к мелкому краю бассейна. Ее длинные светлые волосы расплывались вокруг головы путаницей прозрачных золотых змей. Когда она выныривала, чтобы сделать вдох, поверхность воды раскалывалась, как разбивающееся стекло, первыми показывались ее руки, вытягиваясь над головой, как будто она ныряла в воздух, затем светлые волосы, тонкое лицо, тело описывало дугу над водой и вновь погружалось, как при замедленной съемке. На поверхности оставались только расходящиеся круги, искрящиеся в лучах света. Оставаясь по пояс в воде, она двинулась к лесенке. Я вошел в дом и выключил освещение бассейна.