Едва Зойд собрался заехать на стоянку, как первым делом заметил через витринное стекло Эктора, который навытяжку стоял на столе, полностью окруженный поющими едоками пиццы и персоналом. Зойд проехал мимо, отыскал телефон и позвонил Доку Дальши в «Винляндский дворец».
– Не знаю, насколько он опасен или надолго ли я его смогу задержать, поэтому постарайтесь скорее, лады?
А внутри «Пиццы Бодхи Дхармы» Эктор яростно оборонялся, глаза воспаленные, прическа набекрень.
– Зойд! ¡Órale, carnal! Скажи этим людям, до чего не нужна мне вся эта срань!
– Где мой ребенок, Эктор?
В туалете для сотрудников, как выяснилось, дверь в который Прерия заперла. Зойд пошел и поорал с нею туда-сюда, в то же время стараясь не спускать глаз с Эктора, а глубокий распев все не заканчивался.
– Он говорит, будто знает, где моя мама. – Голос у нее настороженный.
– Он не знает, где она, сам меня на днях спрашивал, он пытается тебя использовать.
– Но он сказал, она ему это сообщила – на самом деле она хочет со мной увидеться…
– Он тебе тюльку вешает, Прерия, он УБН, работа у него такая – врать.
– Пожалюста, – крикнул Эктор, – сделяй уже что-нить с этим клюбом ликованья, патушта мне от них, я не знаю, странновато?
– Ты похищаешь моего ребенка, Эктор?
– Она сама со мной хочет ехать, пентюх!
– Прер, это правда?
Дверь открылась. Крупные нажористые слезы катились по ее щекам, вместе с завитками фиолетовой подводки для глаз.
– Пап, что такое?
– Он псих. Он сбежал из Детокса.
– Лючше б ты зналь, как ее защитить, Коллес, – федерале уже неистовствовал. – Лючше б у тебя какие-то ресурсы были, сам же скоро пожалеешь, что она не со мной, ése, я не один сегодня ночью чужак в городе.
– Ага, ты, должно быть, об армии у меня на дворе – скажи мне, Эктор, что это за люди?
– Не такой дурень уже б давно поняль. Это ударная группировка Министерства юстиции, у них военные подкрепления, а ведет их твой старый дружбан собственнолично, Бирк Вонд, помнишь его? Дядя, который твою старушку у тебя отобраль, хах, cabrón?
– Ну, блядь. – Зойд просто все это время полагал, что это люди Эктора, УБН плюс их местные прихвостни. Бирк Вонд же – федеральный обвинитель, тяжеловес из Вашингтона, О.К., и, как столь любезно припомнил Эктор, почти все годы движитель долгих и, рано или поздно, слезоточивых ночей, которые Зойд проводил в таких местах, как «Потерянный самородок». Зачем же, столько времени спустя, ему возвращаться и опять гонять эдак вот Зойда, если это никак не связано с Френези и старой грустной историей?
– А домой возвращаться даже не думай, больван, птушто дома у тебя больше нету, бумажки уже вертятся на его конфискацию по гражданскому ВРИКО, патушшта угадай-ка, Зойд, они нашли марихуану? у тебя в доме! Агха, унции аж две этой дряни, мы назовем их прорвой.
– Пап, о чем это он?
– Они и впрямь сейчас там, Вояка.
– А мой дневник? А мое все для волос, а одежда? Дезмонд?
– Мы все вернем, – меж тем как она подвинулась к нему в однорукое объятье. Он верил в то, что говорил, поскольку не вполне еще мог поверить в обратное. Трент же способен на некоторые художественные вольности, верно? А у Эктора могла развиться Ящичная фантазия, спровоцированная слишком активным и пристальным просмотром полицейских сериалов?
– Тогда мне все равно надо знать, – обратился Зойд к осажденному агенту на столе, – зачем Бирк Вонд и его армия со мной так поступают.
И словно бы их хор декламировал речитатив для Экторовой арии, все теперь смолкли и стали внимать. Он стоял под витражной витриной, изображавшей подобие восьмеричной Пиццальной Мандалы, на ярком солнце ослепительное откровение пурпуром и золотом, однако в данный миг темное, лишь изредка его подправляли своими лучами фары с улицы.
– Я ведь тоже не без голливудских связей. Эрни Курокмана знаю. Ага, а Эрни много лет ждаль, чтоб большая Вольна Ностальгии захватиля и шестидесятые, а они, если верить его демографической статистике, – лючшее время в жизни большинства, которые тогда жили, лючше уже не будет – может, для них и печаль, а вот для производства кинокартин – нет. Мечта у нас, у Эрни и у меня, засечь одного легендарного наблюдателя-участника тех времен, Френези Вратс – твою бывшую старушку, Зойд, твою мамочку, Прерия, – и вытащить ее наружу из таинственных лет подпольного существования, дабы создать Фильм обо всех давних политических войнах, наркотиках, сексе, рок-н-ролле, а крайний смысль его будет в том, что подлинная угроза Америке, и тогда, и теперь, – нелегальное злоупотребление наркотиками?
Зойд прищурился.
– Ой, Эктор…
– Я тебе цифры покажу, – не унимался Эктор, – даже с охватом в 1 % мы-се навсегда на этом наживемся, мужик!
– Насчет вот этого твоего «мы все», – заинтересовался Зойд, – ты уже принял на борт своего проектика Кэпа Вонда, ты и этот твой Эрни?
Эктор не отводил взгляда от ботинок.
– Пока ничего не окончательно.
– Ты с ним вообще на связь не выходил, правда?
– Ну я вообще не знаю, кто выходит, ése – никто не перезванивает.
– В голове не помещается, ты – и желаешь войти в мир развлечений, а я-то все время считал тебя настоящим террористом в найме у Государства? Когда ты говорил «снять» и «порезать», я и не думал, что ты про кино. Считал, что опционов для тебя существует только два, полу– и полностью автоматический. А тут передо мной прям Стивен Спилберг, не иначе.
– Рисковать пожизненной карьерой в охране правопорядка, – вставил безгрешный ночной управляющий, называвший себя Баба Съешьбананда, – в услужении вечно сокращающегося объема внимания населения, все больше впадающего в детство. Жалкое зрелище.
– Аха, вы прям как Хауард Коуселл заговориль.
– Значит, Бирк Вонд отобрал у меня жилье, Эктор, и это никак не касается вашей киношной аферы, я пральна понял?
– Если только… – Эктор на вид чуть ли не застеснявшись.
Зойд уже предвидел.
– Если только и он ее не ищет?
– По, – тихим учтивым вяком, – скажем так, своим собственным причинам.
В коем месте, наконец, в двери как спереди, так и на задах «Пиццы Бодхи Дхармы» ворвались парни и девахи в НАТОвском камуфляже, дабы нежно вернуть Эктора «туда, где мы сумеем вам помочь», улещивая его сквозь толпу, которая снова принялась распевать свой речитатив. Подошел, оглаживая бороду, Док Дальши, по пути стукнувшись ладошками с Бабой Съешьбанандой.
– Благодарность не знает границ, все, что в наших силах…
– Если только хоть какое-то время он мне тут не будет глаза мозолить.
– Не поручусь, у нас здесь не самый строгий режим. Можем держать его под наблюдением, но если захочет, снова выйдет на улицу через неделю.
– У меня контракт! – верещал Эктор, пока его загружали в воронок Детоксоящика, который с визгом унесся, едва с визгом же принеслись Исайя Два-Четыре и его друзья.
Мальчонка нависал над ними, хмурясь, расхмуриваясь, снова хмурясь, пока Зойд с Прерией его просвещали, а остальные «Рвотоны» издавали опасные звуки. В конце концов:
– Эта свадебная халтура в Городе… а если Прерия с нами уедет на какое-то время? Вывезти ее из округи?
– Это типа вооруженные силы, Исайя, тебе надо такую ответственность?
– Я ее оберегу, – прошептал он, озираясь, не слушает ли кто.
Слушала Прерия – и злилась.
– Это что еще? Типичные самцы, вы меня сдаете с рук на руки, как говяжий бок?
– Свиной не годится? – Исайя, слегка к Зойдову облегчению, по меньшей мере вот до чего неразумно, а на самом деле стараясь игриво ткнуть ее под ребра, она же шлепнула его по руке. Удачи тебе, вьюнош.
– Ты уже умеешь жить на дороге, – сказал Зойд. – Как думаешь, может, оно безопасней, если нигде не задерживаться?
Она кинулась к нему в объятия.
– Пап, наш дом… – Она не плакала, бля-будет, если заплачет…
– Со мной сегодня не переночуешь? А Исайя тебя утром заберет?
Эктор был прав, признала она впоследствии, она была готова отправиться с ним и найти Френези.
– Я тебя люблю, пап. Но тут незавершенка. – Они лежали на шконках в эксцентричном кэмпере Трента, прислушиваясь к туманным горнам ниже по реке.
– Да ты Ящиком долбанута больше Эктора, если надеешься, что мы с твоей мамой опять когда-нибудь сойдемся.
– Все время так говоришь. Но на моем месте ты б не сделал то же самое?
Он терпеть не мог такие вопросы. Он не она. От нее ему становилось так старо и замаранно.
– Может на самом деле ты просто из дома удрать хочешь.
– У-ху?
Справедливо.
– Ну, момент удачный, птушта дома, похоже, больше нет, тока этот вот смёрфмобильчик.
– Ты знал, что оно так случится? Когда-нибудь? Знал, правда же.
Зойд хмыркнул.
– Ну – полагался договор.
– Когда?
– Ты еще маленькая была.
– Ага и ты поэтому так больше и не женился, это в договоре твоем тоже прописали, и что мне мамы никогда не полагалось…
– Эй, полегче, Вояка, с кем мне было сходиться, кто все те дамочки, что мне в двери постоянно ломились? Тапсия? Элвисса? Не важно? Чтоб только ты могла говорить, что у тебя какая-никакая мама имеется?
– Но ты ж на свиданки ходишь только, прости, но в натуре, со вторым сортом по части семейных навыков, девок снимаешь, только когда у них приступы обжорства в автокафе «Полярный круг», девок из этих жутких полуночных клубов, у кого гардероб типа тотально черный, девок, которые жалятся сиропом от кашля со своими молчелами на моцыках, и зовут их Рррьягх – вообще-то многих я в школе вижу каждый день? Знаешь, что я думаю? – Она скатилась со своей нижней шконки, встала и посмотрела ему в лицо, ровно. – Что, договор там или не договор, ты, должно быть, всегда любил мою маму, так сильно, что если не будет ее, никого вообще не будет.
Нет, в договоре этого не прописывали. От ясности ее взгляда ему стало мошенственно и потерянно. Только примерно это он и смог выдавить:
– Ничёссе. Ты считаешь, я впрямь полоумный, а?
– Нет, нет… – поспешно, голова лишь на миг поникла, – пап, мне в точности так же, в смысле… что она для меня только одна. – После чего отбросив назад волосы, опять подняв на него взгляд, упрямый, еще бы, Френезиных синих глаз. Быть может, миг требовал от него обнять ее, но ее реплики, ныне уже знакомые, о роли малолеток в его эмоциональной жизни предупреждали, что на сей раз, наверное, лучше бы сдержаться, даже теперь, когда ему самому так нужно обняться хоть как-нибудь – лишь кивнуть вместо этого и напустить компетентный вид, назвать ее Воякой, может, ткнуть кулаком в плечо для поддержки боевого духа… но как бы то ни было, придется лежать тут, в полутора футах над нею, и пусть она сама отыскивает свою тропу ко сну и сама по ней убредает.
Наутро, полное болотных птиц, сигаретного дыма и телевизионного аудио, по двум песчаным колеям подъездной дороги прикатил Официальный Фургон «Билли Блёва и Рвотонов», со скрупулезной крышесносной киберубойной графикой по всей наружности и кольцом приваренных друг к другу миниатюрных железных черепов вместо баранки, за которой сидел Исайя Два-Четыре. За пузырями синеватых окон расцветали другие лица, потусклей. У Зойда не было отчетливого понятия, во что именно пускается Прерия, ему было беспомощно, он даже не знал, не пропустил ли чего-то вчера ночью, и она уезжает от него навсегда. Связь договорились держать через Сашу Вратс, бывшую Зойдову тещу, жившую в Л.А.
– К дяде на поруки не загреми, старый торчила, – сказала Прерия.
– Ноги лишний раз не раздвигай, – ответил он, – фифа малолетняя. – Кто-то сунул кассету «Фашистского Носкаина», 300 ватт звукового апокалипсиса, в фургонную магнитолу, Исайя галантно передал Прерию в жутчайшее фуксиево-оббитое нутро своего колесного притона для оргий, где она тут же стала неразличима среди несчитываемого узора «Рвотонов» и их подружек, и быстро, дугою неожиданно изящной, они все вывернули наружу, набрали оборотов, врубились и, как машина времени, стартующая в будущее, для Зойда навсегда слишком преждевременно, громом покатили прочь по тощей, тучесплюснутой полосе.
***
Но перед самым отъездом Зойд сунул Прерии странную японскую деловую карточку, или, как ее кое-кто назвал бы, амулет, к которому, как водится, подозрительная ко всему, что может означать дела, не оконченные еще со стародавних хиппейских времен, девочка поначалу и прикасалась с большой неохотой. Зойду визитка досталась много лет назад, в обмен на услугу. В ту пору он лабал на гавайских круизах в «Авиалиниях Кахуна», вне расписаний летавших с Восточно-Имперского терминала «ЛАКСа», а на халтуру эту он наткнулся в бурные последние дни своего брака, совершая еще одну отчаянную попытку, на сей раз транстихоокеанскую, спасти отношения, как он это рассматривал, либо, как это рассматривала она, снова и снова нарушать ее частную жизнь, красноглазя в Гонолулу чартером на воздушном судне неведомой марки, кое было не только флагманом, но и всем воздушным флотом страны, о которой, до сего времени, он и слыхом не слыхивал. Если Френези и полуждала его, то не в том состоянии, в каком он прибывал, одержимый зудом, который он уже не контролировал: увидеть, как она проводит свои вечера.
– Я-то, мне нормально, – репетируя перед испятнанным и треснутым зеркалом самолетной уборной, шепча под гул турбин и скрип конструкций, – просто за тебя волнуюсь, Френези, – стоя там во множестве миль над великим океаном и корча самому себе рожи.
Поначалу-то мысль казалась офигенной, отличный передых для них обоих, в критический момент. Саша тоже там была, провожала ее на рейс, с Зойдом они передавали полусонную Прерию туда и сюда, с рук на руки, будто репетиция грядущих договоренностей. То был редкий миг сотрудничества между свойственниками, в их взаимном неудобстве, Саша никогда толком не понимала про Зойда, вместо чего довольствовалась рефлекторным покачиванием головы, когда б ни встретились, со смущенным смешком, похоже, означавшим: «Ты настолько не пара моей дочери, что и сам бы давно понял, и забавлять тебя это должно так же, как и меня, – мы же взрослые люди, чего б нам и не хихикнуть, правда же, Зойд». Но выпало им оказаться, как ни поразительно, по одну сторону закона, в конечном итоге, что означало никаких опекунских баталий никогда, ибо они оба со временем поняли: ни один судья не станет тратить время на решение, у кого задок позорней – если выбор между пожизненно красной бабушкой и папой-дуремаром, Прерия окажется под опекой суда, а не вопрос, что этого они допустить никак не могли. Нравится или нет, они будут вынуждены, придется, хотя бы время от времени, свои жизни координировать друг с другом.
– Прям чувствую себя мужем Милдред Пирс, этим Бертом, – вот как Зойд описал свои внутренние ощущения Френези, наконец засекши ее в гигантском отеле «Темный океан», высящейся двугранной стене из 2048 номеров с идентичными ланаями, торчащими прямо в синь, и все лицом к Пацифике. Далеко внизу крохотные фигурки оседлывали завиток крохотного прибоя, загорали на пляже, бесились в крохотных ярчайше-аквамариновых бассейнах, вправленных в тропические рощи темной зелени.
С любого расстояния наблюдатель заметил бы, там и сям по огромному гнутому фасаду, публику на своих ланаях – она проветривалась на ветерке, поедала банкеты, подаваемые в номера, курила местный каннабис, еблась полуприлюдно.
– Ценю сравнение, Зойд, хотя, как видишь, я одна, да – вполне себе одна, не то чтоб симпатичных парней вокруг не было…
– Я не про съемных, иначе у нас бы этот мелкий меджусобойчик давно случился.
– О? И когда ж точно?
– А, не стоит.
– Минуточку, ты сюда врываешься…
– Ну да, и билет сам себе купил, – чуть не добавив: «Не мамочка моя за него платила», – но, видя, что на это она и рассчитывает, он пропустил волну неоседланной.