Хотя «комитет почина» после письма Толстого Стаховичу прекратил свою работу, количество «искусственных, напыщенных, неискренних и льстивых» статей о Толстом в либеральной печати по мере приближения юбилейной даты все возрастало. Предвидение Толстого, таким образом, оправдалось.
Оценивая отклики на юбилей Толстого в легальной русской прессе, Ленин писал: «Вся эта пресса, до тошноты переполнена лицемерием, лицемерием двоякого рода: казенным и либеральным». Первое, по определению Ленина, — «грубое лицемерие продажных писак, которым вчера было велено травить Л. Толстого, а сегодня — отыскивать в нем патриотизм и постараться соблюсти приличия перед Европой. Что писакам этого рода заплачено за их писания, это всем известно, и никого обмануть они не в состоянии». Гораздо более опасным и вредным было лицемерие либеральное. «Послушать кадетских балалайкиных из «речи» — сочувствие их Толстому самое полное и самое горячее, — продолжал Ленин. — На деле, рассчитанная декламация и напыщенные фразы о «великом богоискателе» — одна сплошная фальшь, ибо русский либерал ни в толстовского бога не верит, ни толстовской критике существующего строя не сочувствует. Он примазывается к популярному имени, чтобы приумножить свой политический капиталец, чтобы разыграть роль вождя общенациональной оппозиции».26
Письма Толстого и воспоминания современников свидетельствуют о том, что Толстой отчетливо понимал лживо-лицемерную сущность юбилейных славословий, которые шли в его адрес из среды либералов
Из выступлений махровых реакционеров против Толстого в связи с юбилеем 80-летия выделяется злобная ругань епископа Гермогена, поношения которого могли конкурировать лишь со сквернословием пьяных охотнорядцев. В 78 томе публикуется письмо Толстого Гермогену, которое начинается словами: «Любезный брат Гермоген». Следуя своему учению о «всепрощении», Толстой в этом письме обращается к Гермогену «с любовным словом укоризны и увещания» и упрекает его в том, что он отдался «недоброму чувству раздражения». Нужно отметить, что это письмо Толстой все-таки не решился послать Гермогену, а отослал своей сестре-монахине Марии Николаевне. Но читателю этих и подобных им писем (например, писем завзятому реакционеру М. О. Меньшикову) следует учитывать некоторые особенности отношения Толстого к своим письмам. В Дневнике от 25 августа 1909 г. Толстой писал: …«очень прошу моих друзей, собирающих мои записки, письма, записывающих мои слова, не приписывать никакого значения тому, что мною сознательно не отдано в печать… Всякий человек бывает слаб и высказывает прямо глупости, а их запишут и потом носятся с ними, как с самым важным авторитетом». А в беседе с друзьями Толстой однажды сказал: «Вполне ответственным чувствую себя только за то, что отдаю в печать и что побывало у меня в корректурах».27
Среди писем 1907—1910 гг. сравнительно небольшое количество посвящено вопросам литературы. Но в этих письмах встречаются суждения, представляющие первостепенный интерес. Письмо Л. Андрееву (1908) содержит целую программу, выражающую отношение Толстого к писательской профессии. Толстой указывает, что «писать надо, во-первых, только тогда, когда мысль, которую хочется выразить, так неотвязчива, что она до тех пор, пока, как умеешь, не выразишь ее, не отстанет от тебя. Всякие же другие побуждения для писательства, тщеславные и, главное, отвратительные денежные, хотя и присоединяющиеся к главному, потребности выражения, только могут мешать искренности и достоинству писания. Этого надобно очень бояться». Дальше Толстой возражает против оригинальничания, мнимого новаторства: «Второе, что часто встречается и чем, мне кажется, часто грешны особенно нынешние современные писатели (всё декадентство на этом стоит), — желание быть особенным, оригинальным, удивить, поразить читателя. Это еще вреднее тех побочных соображений, о которых я говорил в первом. Это исключает простоту. А простота — необходимое условие прекрасного. Простое и безыскусственное может быть нехорошо, но непростое и искусственное не может быть хорошо».
Вслед за этим Толстой критикует свойственную многим писателям его времени поспешность писания, желание отвечать вкусам и требованиям привилегированного меньшинства. «Это особенно вредно, — замечает Толстой, — и разрушает вперед уже всё значение того, что пишется. Значение ведь всякого словесного произведения только в том, что оно не в прямом смысле поучительно, как проповедь, но что оно открывает людям нечто новое, неизвестное им и большей частью противоположное тому, что считается несомненным большой публикой. А тут как раз ставится необходимым условием то, чтобы этого не было».
В письме к М. М. Белову (1910) Толстой развивает эти мысли, утверждая, что «писать можно только тогда, когда знаешь, что имеешь сказать что-нибудь новое, не известное людям, мне же совершенно ясное». В письмах начинающим писателям Толстой настаивает на необходимости тщательного изучения материала, его многократной и добросовестной обработки, необходимости достижения полной ясности мысли и образа. В письме к H. Н. Головиной Толстой рекомендовал начинающей писательнице: «Как золото добывается промыванием, так и хорошие, хорошо выраженные мысли. Побольше думайте и поменьше пишите, а из того, что пишете, побольше выбрасывайте». В письме к Л. Семенову (1908) Толстой утверждает, что «художество требует еще гораздо большей точности, чем наука». Толстой чутко поддерживал начинающих литераторов, которые рассказывали в своих произведениях правду жизни. Показательно в этом отношении его письмо редактору журнала «Вестник Европы» (1908) по поводу рассказа крестьянина В. Морозова «За одно слово».
«Чувствуешь, — писал Толстой, — что тут нет ничего придуманного, сочиненного, а рассказано то, что именно так и было, — выхвачен кусочек жизни, и той именно русской жизни с ее грустными, мрачными и дорогими задушевными чертами».
И вместе с тем Толстой со всей резкостью и прямотой отговаривал заниматься литературой тех людей, которые, по его мнению, не имели для этого соответствующих данных. В особенности возмущало его обилие бездарных стихов, которые он часто получал. В письме неизвестной (1910) он писал:
«Последние лет 5 я подучаю ежедневно не менее 2-х писем от деревенских стихотворцев с ужасным набором слов, которые представляются их авторам стихотворениями, с просьбами помочь «развитию их дара», как они выражаются, и поместить их произведения в печати. Если счесть, сколько я получил таких писем со стихотворениями за последний год, то это будут тысячи. А сколько еще таких, которые, занимаясь тем же, не обращаются ко мне? Так что стихотворство в народе сделалось за последнее время зловредной эпидемией, которую не только не надо поощрять, но против которой, наоборот, надо всеми силами бороться, тем более, что в основе этого сочинительства лежат большей частью очень дурные чувства тщеславия и корысти».
Позиции Толстого в вопросах литературы, насколько они проявляются в его письмах, являются позициями великого продолжателя передовой русской культуры, всегда высоко ценившей роль художественного слова в воспитании народа. Он понимал, что такой подход к оценке роли литературы был глубоко враждебным существовавшему строю. Об этом свидетельствует и тот факт, что Толстой отстранялся от участия в мероприятиях, которые затевались литературными кругами, связанными с либеральной буржуазией, действовавшей по указке правительства. Характерно в этом отношении письмо Толстого Г. К. Градовскому (1910), в котором Толстой отказывается участвовать в съезде писателей. Свой отказ Толстой мотивирует следующим образом: «Устройство съезда и даже пределы и области его занятий разрешаются, определяются теми лицами, которые у нас называются правительством. А между тем я полагаю, что в наше время всякому уважающему себя человеку, а тем более писателю, нельзя вступать в какие либо добровольные соглашения с тем сбродом заблудших и развращенных людей, называемых у нас правительством, и тем более несовместимо с достоинством человека руководствоваться в своей деятельности предписаниями этих людей».
Но и во взглядах Толстого на культуру и литературу отразились противоречия и слабые стороны его мировоззрения.
22 июня 1909 г. крестьянин Ф. А. Абрамов написал Толстому большое письмо с рассуждениями и вопросами о значении науки. Толстой также ответил ему подробным письмом, которое затем было превращено им в статью «О науке». Толстой утверждал в этом письме, что «настоящая наука» есть только одна — как человеку прожить тот короткий срок жизни, «который определен ему богом, судьбой, законами природы и т. д.». Такая наука, по мнению Толстого, не зависит от того, учен человек или вовсе безграмотен. Настоящими учеными в этом отношении, с точки зрения Толстого, были только религиозно-нравственные мыслители: Кришна, Конфуций, Лаодзе, Будда, Христос и т. д. Продолжая эти рассуждения, Толстой заключал: «Неужели бог, или судьба, или закон природы может быть так несправедлив, что откроет истину только тем, кто учился 12 лет в учебном заведении?»
Говоря о противоречиях Толстого, Ленин заметил, что во взглядах на причины кризиса и пути выхода из него проявлялась наивность патриархального крестьянина. Эта наивность проявляется и в письме «О науке». Прогрессивная тенденция письма (или статьи, написанной на основе письма) заключается в том, что Толстой обличает стремление правящих классов монополизировать науку, использовать ее не в интересах народа, а для порабощения крестьянских масс. Но, не желая разграничивать и в письме и в статье вопросы о сущности науки и ее использовании правящими классами, Толстой называет здесь никому не нужными тонкостями и такие отрасли науки, как патология, физиомеханика и т. д. Продолжая эту мысль, Толстой в письме к неизвестному от 12 июля 1909 г. утверждает, что медицина идет по ложному пути и что причины болезней, по его мнению, знать невозможно.
Статья Толстого «О науке» после своего опубликования вызвала ряд протестов. Толстому писали и учителя и крестьяне, утверждая, что сам Толстой не мог бы написать своей статьи, если бы не учился (письмо учителя H. Н. Бурлакова), и что он вовсе не отказывался от благ культуры (письмо учителя А. И. Таганова). Но, стремясь последовательно проводить свое глубоко ошибочное мнение о науке, Толстой в многочисленных ответах корреспондентам (преимущественно молодежи), спрашивавших, как и где учиться, как правило, отвечал, что для «делания добра» учиться не нужно и что смысл жизни заключается не в ученье, а «в нравственном самоусовершенствовании».
***
Выше мы говорили о том, что к концу жизни противоречия во взглядах Толстого обострились, что Дневники его свидетельствуют о глубочайших сомнениях в истинности религиозно-нравственного учения. В связи с этим у читателя писем Толстого закономерно возникает вопрос: почему же в письмах к самым различным лицам Толстой последовательно, без каких-либо колебаний, пропагандирует идеи непротивления злу и всепрощения? Почему в письмах он выступает преимущественно одной стороной своего духовного облика, в то время как в Дневниках для себя перед нами предстает писатель во всей сложности и глубине своих противоречий? Эта двойственность была вызвана, конечно, не тем, что Толстой, как упрекали его некоторые противники из реакционного лагеря, был неискренен. Последовательность, с которой Толстой призывал всех без исключения корреспондентов, обращавшихся к нему с вопросами о смысле жизни и т. п., к нравственному самоусовершенствованию, объясняется только тем, что Толстой искренне считал этот путь единственно возможным способом уничтожения всякого зла и, конечно, всячески оберегал людей, которые обращались к нему за всякого рода советами, от сомнений, которые так мучили его самого. Поэтому было бы неправильным судить о взглядах Толстого в целом только по его письмам. Для суждения о всей системе взглядов гиганта русской культуры нужно полностью изучать его наследие в совокупности художественных произведений, публицистики, писем, Дневников и т. д.
Советский читатель, вооруженный ленинскими оценками творчества Толстого, отделяет в наследии гениального художника то, что уходило в прошлое, от того, что принадлежало будущему, что входит в арсенал передовой русской культуры и литературы.
Б. Мейлах.
РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ
В настоящий том включены 316 писем за 1907 г. По автографам печатаются 68 писем, по подлинникам — 13 писем, по фотокопиям — 4, по копировальным книгам, представляющим собой точный отпечаток автографа, сделанный на тонкой бумаге при помощи копировальных чернил и пресса, и по копиям, вклеенным в копировальную книгу, — 202, по копиям — 21 и по печатным материалам — 8 писем. Впервые печатаются 243 письма. Тексты писем к С. А. Толстой опубликованы в т. 84, к В. Г. и А. К. Чертковым — в т. 89.
При воспроизведении текста писем Л. Н. Толстого соблюдаются следующие правила.
Сохраняются все особенности правописания автора, например различное написание одних и тех же слов («тетенька» и «тетинька»), ударения, поставленные им, и т. д.
Слова, написанные автором неполностью, печатаются полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: к-ый — к[отор]ый; т. к. — т[ак] к[ак]; б. — б[ыл]. Не дополняются общепринятые сокращения: и т. п., и пр., и др.
Описки (пропуски, перестановка букв, замена одной буквы другой и т. п.) исправляются без оговорок.
На месте слов, не поддающихся прочтению, в скобках ставится: [1 неразобр.], [2 неразобр.], где цифры обозначают число неразобранных слов.
Из зачеркнутого в сноске воспроизводятся наиболее важные варианты, помогающие более точному уяснению мысли автора, причем знак сноски ставится при слове, после которого стоит зачеркнутое.
Скобки автора обозначаются круглыми скобками.
Подчеркнутое автором воспроизводится курсивом.
Сохраняется пунктуация автора, если она не противоречит общепринятым нормам.
Новые абзацы вводятся только в тех местах, где начинается резко отличный по теме и характеру от предыдущего текст, причем каждый раз оговаривается в сноске: Абзац редактора. Знак сноски ставится перед первым словом введенного редактором абзаца.
Письма, публикуемые впервые, а также те, которые печатались ранее неполностью или в переводах на иностранные языки, обозначаются звездочкой.
В примечаниях оговаривается только публикация писем по копиям, печатным текстам и т. п.
Все даты по 31 октября 1917 г. приводятся по старому стилю, а с января 1918 г. по новому стилю.
В примечаниях приняты условные сокращения:
ГМТ — Государственный музей Л. Н. Толстого.
«Летописи», 2, 12 — «Государственный Литературный музей. Летописи. Книга вторая. Л. Н. Толстой, том II», М. 1938; «Государственный Литературный музей. Летописи. Книга двенадцатая. Л. Н. Толстой, том II», М. 1948.
ПТС, I, II — Письма Л. Н. Толстого, собранные и редактированные П. А. Сергеенко, изд. «Книга», 1911.
ПТСО — Новый сборник писем Л. Н. Толстого, собрал П. А. Сергеенко, под редакцией А. Е. Грузинского, изд. «Окто», М. 1912.
TT, I — «Толстой и о Толстом. Новые материалы», I, М. 1924.
ЯЗ — Д. П. Маковицкий, «Яснополянские записки» (рукопись).
ПИСЬМА 1907
* 1. М. А. Стаховичу.
1907 г. Января 1. Я. П.
Милый Мих[аил] Алекс[андрович],
Пожалуйста, скажите г-же Неклюдовой, что я ничего не имею против издания ее перевода и благодарю ее за внимание к моему рассказу.1
Теперь о вас: то, что вы пишете о себе, очень тронуло меня. Я привык смотреть на вас как на милого, симпатичного и чуткого мальчика и, простите меня, не могу не смотреть так же и теперь, несмотря на все ваши предводительства, думы и седую длинную бороду. Вот что, милый М[ихаил] А[лександрович] (хотел сказать, мальчик), на свете есть только одно нужное самому, всем людям и богу дело: жить по-божьи. Для людей же, как вы и каков я был в свое время, дело это получает другое значение и название: спасти душу. Так вот это дело, одно важное, одно радостное на свете предстоит вам, милый брат. Радостно это дело п[отому], ч[то] чем больше отдаешься ему, тем больше узнаешь в себе и сознаешь забытую, забитую, загаженную божественную, любящую душу, лучше к[отор]ой ничего нет и не может быть на свете. Для того же, чтобы узнать, сознать в себе эту спасенную душу, нужны самые простые даже не дела, а воздержание от дел. И тут-то я боюсь, что вы пренебрежете этими простыми делами, воздержаниями от дел, п[отому] ч[то] они покажутся вам слишком пошлыми. Les extrêmes se touchent.2 Эти самые простые и пошлые дела вместе с тем и самые великие, п[отому] ч[то] они делают самое великое дело для человека, открывают ему его самого. Дела эти самые простые: не пить вина, не грешить против 7-й зап[оведи]3 или жениться, не осуждать людей, не иметь вражды ни к кому (тушить ее в мыслях), не тратить чужих трудов (роскошь жизни), сказал бы, не есть мяса, если бы не боялся ridicul’a4 толстовства, не заботиться о славе людской, не бояться унижения. Всё это так ничтожно, не правда ли? Все последствия этого никому не видны, то ли дело успех в свете. Но попытайтесь и увидите, как сейчас же радость, радость внутренняя и ни с чем несравнимая всё больше и больше будет проникать вашу душу. Я знаю, что вы настолько любите меня, что сделаете усилие, чтобы не посмеяться над этим письмом, но сделайте еще усилие: скажите себе: а что как это правда? Душа есть у меня, и мне тяжело прислушиваться к ее требованиям, если они и слышны иногда. В самом деле, не погибает ли она? И нельзя ли в самом деле спасти ее? (Какое чудное понятие и выражение!) Ведь задушить ее совсем нельзя, несмотря ни на какие придуманные в нашем мире для этой цели приспособления. Задушить нельзя п[отому], ч[то] она божественна, но проснется она поздно, перед смертью, и вместо радости ее постепенного спасения будет только страдание раскаяния.