— Бырбырбыр! — улыбаясь, говорит Матвей.
— Чё он сказал-то? — спрашивает врач.
— Гулять, говорит, пойдем, — упавшим голосом перевожу я.
— Так еб те, — говорит врач, — слушайся сына.
Отходит от зеркала и открывает дверь:
— Проваливайте, оба!
Мы беремся за руки и уходим.
«Серега! хой, брат. тебе снилось оружие? знаешь, я думаю, ты пророк. смотрел новости? в США вновь завелся малый не промах. долбануться. утром встаешь с постели и узнаешь, что какой-то полупиндер пристрелил 30 человек в университете америки. я мог бы прокричать что-то вроде “минус тридцать пожирателей фаст-фуда", но идите в жопу, потому что америка — великая страна и американцы — великая нация. я мог бы начать носить траур, но идите в жопу, потому что америка паскудная страна, сама виноватая в своих бедах. но речь не о стране. показали еще поганого гнома-шерифа. толстомордую суку, которая, мужественно раздувая ноздри — бля, почему они все так мужественно раздувают ноздри, когда уже ВСЕ КОНЧИЛОСЬ, — рассказала, как оно все было.
брат, я знаю, что ты учился в америке и полюбил эту страну. потому что америка на самом деле это не бомбы, Буш или Буш-папа, а америка это хиппи, свобода и любовь. я скорблю с тобой, брат. поверь, нет ничего смешного или нелепого в том, что ты отправляешь запрос с персональную службу толкования снов. мы не разводка, брат. я тебе больше скажу — мы дети революции цветов. мы погружаемся в пучины сна чтобы вынырнуть оттуда с марочкой ЛСД в зубах, ха-ха. я понимаю, как тебе тяжело. попасть в штаты, отучиться там четыре года и вернуться в эту сраную Молдавию. представляю, как на тебя давит все это серое провинциальное болото. но не все потеряно. мы расцветим его огнями марочек, ха-ха.
так вот. про оружие. то есть про университет, но это необходимая подводка к твоему сну, брат. поступил вызов, что стреляют, полиция приехала — и полчаса, оцепив университет, они мужественно звиздели по рациям. пока в одном из корпусов взаправду не убили 30 человек. это вместо того, чтобы по приезде начать выводить людей из корпусов, прикрывая их — ну да, блядь, а вы чего хотели, или ваша работа это мужественный звиздеж после того как все кончилось? — прикрывая их собой.
полчаса дети в какой-то аудитории сидели, потому что им так сказала полиция, а потом туда вошел кто-то и расстрелял их всех на хер. долбануться.
что самое страшное. этого шерифа можно было одеть в форму российского МВД, или молдавского МВД, или оставить на нем эту при-трахнутую американскую звезду — это ровным счетом ничего не меняло. они все одинаковы. они все получают деньги за то, чтобы быть настоящими мужиками, когда этого не нужно, и ссать в кустах, переговариваясь по рациям, когда нужны действия.
долбануться. ты растишь ребенка — у тебя есть ребенок? если нет, заведи, брат. это потрясный трансцендентный опыт — ты растишь ребенка. вытираешь говно руками с его задницы. ты учишься кого-то любить наконец-то по человечески. оно на твоих глаза превращается из инопланетянина в человека. вырастает, с кровью вырывается из твоего дома, из твоего сердца и едет в университет, чтобы его там пристрелил другой чей-то ребенок, выращенный с кровью, с любовью, у которого что-то щелкнуло в голове и который взял в руки винт. долбанный ваш рот. я, совершенно циничный, спокойный, железный человек, который не нервничает, потому что презирает все вокруг, весь этот мир гребанный, и то за всю свою жизнь раз пять-шесть хотел взять в руки винтовку. и не факт, что не взял бы. ее просто не было рядом.
так почему вы, полупиндеры, не запретите это гребаное оружие? не надо про сейфы и культуру оружия. любой, у кого есть ребенок, знает. лучший способ обезопасить его от чего-то — сделать так, чтобы этого Чего-то в доме просто не было. потому что за ребенком не ус-ле-ди-шь. и от того, что детям, которые в этом долбанном университете сегодня (вчера) стреляли и умирали, было уже за 20, не меняется ровным счетом ничего. давайте как взрослые люди признаем: никто из нас так и не повзрослел с тех пор как мы были детьми.
максимум, мы начали еще делать других детей.
так почему вы, полупиндеры, не запретите свободную продажу вашего гребанного оружия? вы им себя защищаете? клево вы себя защитили 11 сентября.
я не буду больше высказывать свои соображения насчет всей этой фигни. я коплю на остров, маленький остров. там я намерен трахать телок, растить детей и держаться от всех подальше. знаешь, брат, наш с тобой любимый писатель Воннегут не умер. умерли очередной малый-не-промах и тридцать человек в университете США сегодня утром. хотя малый-не-промах тоже не умер. интересно, где он снова объявится?
теперь о твоем сне. ты говоришь, во сне к тебе спустился на веревочках огромный пистолет, и ты никак не мог взвести курок этого пистолета. ты спрашиваешь, может, это что-то фаллическое, ха-ха, тем более, что у тебя и правда, признаешься ты, пару недель назад на вечеринке эта штука не сработала. слушай, брат, не парься. в твоем-то возрасте всякая фигня лезет в голову. сработает и еще не раз. а когда вообще забьешь на эту штуковину, что болтается у тебя между ног, так она вообще как отбойный молоток станет стучать, без отказа.
да и потом, судя по описанию той чувихи, которая тебе дала, вернее, пыталась дать, твой дружок повел себя совершенно верно. она ничего на личико, говоришь ты, но весит лишнего. килограмм двадцать у нее лишние, аж с боков свисает, ха-ха. сиськи классные и здоровые, но без лифчика обвисают. ну так, тяжелые ведь. но живот висит, и когда поднимаешь его складку вверх, оказывается, что внизу под ней, будто бы сыро. там все влажно от пота, словно под мышкой. ну так, а ты чего хотел — там под пузом влажно и сыро, потому что никогда не проветривается. пузо же мешает, а у девчонки должно быть только одно место, где влажно и сыро, и это не складка под животом. это уж точно, ха-ха. вот как ты ее описываешь, а потом спрашиваешь: а все ли у меня в порядке. эй, парень! ну так, блин.
на такую и у меня бы не встал, приятель. но на будущее совет. даже если перед тобой свиноматка. а судя по всему, перед тобой и была свиноматка. но тебе все рано охота повесить ее скальп на пояс, просто попроси ее поработать ртом. ротиком, ротельничком, ха-ха. понимаешь? и никакого отношения к этой глупой истории твой сон не имеет. потому что (теперь можешь записывать): этот пистолет символизирует начало нового тебя. новой жизни. это не просто сон. это видение и откровение. с этого дня что-то щелкнуло в тебе. как тумблер в ядерном чемонданчике. и ты. начинаешь. становиться. другим. в чем это проявится — уже зависит от тебя одного. может быть, ты сколотишь самую крутую в вашем универе музыкальную банду. может, прославишься как пацифист. скорее всего, как пацифист, и пистолет на это явно указывает. ты взорвешь этот мир любовью, сечешь, парняга? вот что сказал тебе пистолет из твоего сна. и извини за дурацкую подпись: таковы гребанные правила.
Искренне ваш, сотрудник астрологической службы “Опиния”, Маг Второго Круга, магистр Академии Солнца, обладатель официальной лицензии толкователя снов (номер 453473937, Регистрационная Палата РМ), Владимир Лоринков».
* * *
— Иа, — говорит Матвей.
— Заткнись, — говорю я.
— Ма, — хлопотливо обегает он гостиничную кровать. — Иа се?
— Заткнись, — едва не плачу я.
— Иа, — у него дрожат губы.
— Заткнись! — ору я на него, после чего, как истеричная мамаша, набрасываюсь на него с поцелуями, тискаю и обнимаю, чувство вины великое дело, ага.
— Иа, — тихо говорит он.
— Заткнись, — наливаю себе стакан воды я. — Это был пляжный роман, понимаешь? Сечешь, мужик.
— Бульбуль, — вспоминает море он.
— В следующем году поедем, — обещаю я. — Если денег хватит.
Денег, судя по всему, хватит. Мы в Москве, в гостиничном номере, причем добирались сюда не на метро, а на персональном автомобиле, да не с железнодорожного вокзала, а из аэропорта. Нет, я не подался в гастарбайтеры. Нам повезло: мы с десятком рассказов попали в короткий список престижной литературной премии для молодых писателей. Не старше двадцати пяти. Мне вручили статуэтку, которой Матвей сразу же едва не убил гостиничного кота, любимца приезжих и администраторов, и, что куда важнее, пятнадцать — пятнадцать, мать вашу! — тысяч долларов. Это внушало определенного рода надежды. Конверт с деньгами я спрятал на дне рюкзака, рюкзак сунул в шкаф и сразу же позвонил своей знакомой.
— Конечно, я буду, — говорит она, пока я расстегнутыми манжетами сметаю со стола крошки и пыль, — что вам привезти?
— Ну, — задумываюсь я, — философский камень, еще какой-нибудь алхимической фигни и, самое важное, выпить.
— Это все? — иронически — конечно, в ее понимании иронически — осведомляется она.
— Это все? — шепотом спрашиваю я Матвея. — Что-нибудь еще привезти, спрашивает? Чего хочешь?
Он поднимает голову и радостно говорит:
— Иа.
* * *
— Мне жаль тебя расстраивать, но у меня критические дни, — говорит она.
— Я, честно говоря, не ожидала, что ты не один, — улыбается она.
— С каких это пор у тебя ребенок? Ты мне ничего об этом не говорил и не писал, — обижается, правда, деланно, она.
— Я понимаю, что ты мужчина и тебе тяжело будет вот так, не солоно хлебавши… — улыбается она.
— Он крепко спит? — спрашивает она.
— Ты уверен, что мы его не разбудим? — опасается она.
В углу, на кресле, посапывает Матвей. Я мрачно гляжу на его руку, высунутую из-под одеяла, сам не знаю, почему мрачно, дела ведь пошли в гору, не так ли, и поворачиваюсь к ней. Снимаю с нее все, и долго рассматриваю. Есть на что попялиться: когда женщине двадцать один год, она стройная, блондинка, да еще и грудь у нее большая, и живота и боков еще нет, вдобавок ко всему она готова дать вам просто так, без каких либо предварительных условий и утомительных игр, похотливым козлам типа меня мало просто взять да и вдуть ей, так и хочется на нее поглазеть, сожрать глазами, подчинить визуально. Типа как обозвать шлюхой, чтобы подчинить вербально и… ну и все такое. Я расстегиваю две верхние пуговицы рубашки и сажусь в кресло. Подумав, отставляю фужер и пью из бутылки. Оля стоит, чуть напрягшись, выглядит она просто роскошно. Пятнадцать тысяч и телка что надо. Сегодня я малый не промах, думаю я.
— Чего ты ждешь? — улыбается она.
— Никогда не говори так мужчинам, — разыгрываю я из себя умудренного опытом, — слишком банально.
— И все-таки? — переспрашивает она.
— Будь я лет на десять моложе, — говорю, проталкивая пальцем пробку в бутылку, это уже вторая, но вино до моей головы доходит всегда позже любого другого спиртного, поэтому я не боюсь напиться, — набросился бы на тебя сразу же. Но так как я, увы, стар, мне хочется сначала тебя как следует рассмотреть.
— Ну смотри, — тихо говорит она и, улыбаясь, садится на край кресла.
И я смотрю, видит Бог, смотрю, как в последний раз. Там есть на что посмотреть. Я пью еще немного, потом хватаю ее за голову и, сжав руками, прижимаюсь своими губами к ее и брызжу ей в рот вином. Льется и туда, и на лицо, она тихо — я ценю ее такт, — чтобы не разбудить ребенка, смеется и постепенно сдирает с меня рубашку.
Я беру ее на руки и кладу на постель. Чем хороши эти гостиничные матрацы — они упругие и пружинят что надо.
* * *
— Дай мне что-нибудь, а то здесь будет полная кровать крови, — говорит она.
— Сиди как сидишь, — шлепаю ее J по заднице я, и она, хихикая, наваливается на меня.
— Вредина, — кусает она меня за ухо.
— Опа, — говорит Матвей.
— Опа! — говорю я.
— Опа!!! — восклицает она.
— Матвей?! — грозным, как я считаю, голосом восклицаю я.
— Матвей? — улыбаясь, спрашивает она, и я вспоминаю, что так и не сказал ей, как его зовут.
— Мей, — подтверждает Матвей.
— Спать! — страшно вращая глазами, говорю я.
— Не! — восклицает — теперь он уже возмущен — мальчик.
— Да! — жестко говорю я.
— Тетя! — радостно говорит он, поглаживая ее по спине. — Те-е-е-е-тя.
— Ага, — киваю я, слава Богу, он уже не называет их всех мамами. — Настоящая тетя, сынок.
— Мне стыдно, — прячет она лицо мне под шею.
— Спокойно, — говорю я. — Мы же под одеялом.
— Он…
— Ему и двух еще нет, — раздраженно восклицаю я, — думаешь, он понимает, что здесь происходит?
— Не понимает, — соглашается она. — Ой! Он шлепнул меня по заднице.
— Это он так тебя гладит. Видит, что папа к тебе неравнодушен.
— Се! — говорит Матвей.
— Какие на хрен деньги?! — поражаюсь наглости этого ребенка я.
— Се!!! — показывает он на шкаф.
— Черт с ним, бери! — соглашаюсь я.
— Ох, — говорит она.
— Да, — соглашаюсь я.
— Знаешь, у меня нет слов, — почему-то говорит она.
— Ага, у меня тоже, — соглашаюсь я.
— Это было нечто.
— Угу, — соглашаюсь я.
— Ну, я имею в виду первый раз. Надеюсь, мальчик даст нам повторить? — треплет она волосы Матвея.
— Мм-м-м, — тяну я, — это как договоримся.
Матвей вытаскивает из шкафа рюкзак, потрошит и вынимает конверт с деньгами. Рассыпает купюры по полу и задумчиво прохаживается по ним босыми ногами. Часть рассовывает по пустым стаканам на столе, часть ссыпает себе на подушку.
— Он что, — заинтересована она, — будет спать в деньгах?
— На деньгах, — мрачно уверяю ее я, — он будет спать еще крепче, чем обычно.
— Хи-хи, — говорит она.
— Ой, — говорит она.
— Сделай так еще, — говорит она.
— Я умираю, — почему-то все еще живет она.
— Ох, — говорит она.
— Не кончай в меня, ладно? — говорит она.
— Что ты, — говорю я.
— Я могу долго, — говорю я.
— У меня нет слов, — говорит она.
— Се, — бормочет Матвей.
* * *
В ванной она прижимается ко мне грудью, но я обматываю ее полотенцем и выношу в комнату. Внезапно я думаю о том, что все, в принципе, не так уж и плохо. Мне двадцать восемь (лет, и, по сравнению со многими своими знакомыми, я везунчик. Ведь я еще жив. Не умер в ванной, набухавшись и захлебнувшись, не скончался от сердечного приступа после трех месяцев запоя, не попал под машину по невнимательности, не разбился вдребезги, дав порулить… Своими опасениями с ней я не делюсь, потому что давно уже смирился с тем, что мои страхи отпугивают от меня людей. Планов отпугивать ее до утра у меня не было.
— Мас! — кричит Матвей, показывая на экран.
— Что он говорит? — она прижимается ко мне под одеялом, на этот раз я отвечаю взаимностью.
— Он говорит Маус, — объясняю я, — мультфильм про Микки-Мауса.
— Да? — она поднимается на локте и смотрит минут пять на экран.
Я думаю, что она, по сути, такой же ребенок, а потом спрашиваю, какого, собственно, хрена, я стал размякать? В конце концов, ей двадцать два года, а я в этом возрасте уже. Кстати, что я в этом возрасте? В самолете надо будет подумать, повспоминать. Я глажу ее изумительный живот, ее идеальную задницу и легонько кусаю в шею. Она кладет мои руки себе на грудь. А я что, я запросто.
На экране Микки и его компания попали в жестокую передрягу. Все они застряли у какой-то переправы и не могут перебраться на тот берег. Мост сломан, брод непонятно где, да и есть ли он, этот брод. Все они: вся эта иррациональная компания в составе мыши с башмаками, собаки с шапкой и еще каких-то чудиков, созданных явно не на трезвую голову, застыли у берега и мозгуют, чего им делать дальше. Хм, а правда, что им делать-то? Двигаться-то надо.