— У меня болит голова, — сказала Николь. — И не называйте меня Кэйт. Пока я у власти, вы должны называть меня Николь.
— Все это вас огорчает, не так ли?
— Да, — сказала она. — Я не хочу никого убивать, даже Пемброука и Карпов. Рейхсмаршала было достаточно — более чем достаточно. Я не убила тех двоих исполнителей на кувшинах, которые принесли в Белый дом папуулу, чтобы он укусил меня; это две мелкие сошки Луни Люка. Я позволила им иммигрировать на Марс.
— Со всеми нельзя придерживаться данного принципа.
— Конечно, нет, — согласилась Николь.
За спиной Николь открылась дверь бывшего хранилища. Она обернулась, ожидая увидеть Жанет Раймер.
В дверях стоял Уайлдер Пемброук с группой людей из НП; в руках у него был пистолет.
— Вы все арестованы, — сказал Пемброук. — Все до единого.
Вскочив на ноги, Гольтц потянулся рукой в карман пиджака.
Одним выстрелом Пемброук убил его. Гольтц опрокинулся назад, схватившись за стул, стул перевернулся и упал. Гольтц лежал на боку под дубовым столом.
Никто больше не шевелился.
Обращаясь к Николь, Пемброук сказал:
— Вы идите наверх, чтобы выступить по ТВ. Сейчас же.
Он помахал перед ней стволом оружия.
— Скорее! Трансляция начинается через десять минут. — Он с трудом вытащил из кармана свернутый много раз лист бумаги. — Вот ваша речь. — Он добавил со странным подергиванием лица, что очень напоминало тик: — Это ваш отказ от правления или так называемого правления. И в нем вы признаете, что обе новости верны, и о Хозяине, и о вас.
— В чью пользу я отрекаюсь? — спросила Николь. Ее собственный голос прозвучал очень тонко, но по крайней мере не жалко. Она была рада и этому.
— В пользу управления криминальной полиции, — сказал Пемброук. — Которое будет курировать грядущие всеобщие выборы, а затем, конечно, уйдет в отставку.
Стоявшие до этого неподвижно, как оглушенные, восемь членов Совета направились было за Николь.
— Нет, — сказал им Пемброук. — Вы все остаетесь здесь, — его лицо побелело, — с командой полицейских.
— Вы ведь понимаете, что он собирается сделать, да? — сказал Николь один из членов Совета. — Он отдал приказ убить нас. — Слова этого человека были едва слышны.
— Она ничего не сможет здесь сделать, — сказал Пемброук, снова помахав пистолетом перед Николь.
— Аппарат фон Лессингера предсказывал нам, — сказала одна из женщин Николь. — Но мы не могли поверить, что подобное случится. Бертольд отверг этот вариант как слишком невероятный. Мы думали, такая практика уже отмерла.
Вслед за Пемброуком Николь вошла в лифт. Они поднялись на этаж, находившийся на уровне земли.
— Не убивайте их, — сказала Никель. — Пожалуйста.
Взглянув на свои часы, Пемброук ответил:
— Они уже мертвы.
Лифт остановился, его двери открылись.
— Отправляйтесь прямо в свой кабинет, — приказал ей Пемброук, — вы будете говорить оттуда. Интересно, не правда ли, что Совет не принял всерьез тот вариант, где я мог бы их опередить. Они были настолько уверены в своей абсолютной власти, что вообразили, будто я как баран приду на собственное заклание. Сомневаюсь, чтобы они потрудились предвидеть свои последние минуты. Должно быть, знали о существовании довольно вероятной возможности того, что я захвачу власть, но явно не следили за ситуацией и не узнали в точности, как я все сделаю.
— Я не могу поверить, — сказала Николь, — что они были настолько глупы. Несмотря на то, что они мне говорили и что говорите мне вы. Имея в распоряжении аппарат фон Лессингера… — Ей это казалось невероятным, что Бертольд Гольтц и все остальные так просто позволили уничтожить себя; логичнее им было бы сделать себя недостижимыми.
— Они испугались, — сказал Пемброук. — А испуганные люди теряют способность думать.
Перед ними был кабинет Николь.
* * *
Перед входом на полу лежало неподвижное тело. Это была Жанет Раймер.
— Мы оказались в положении, когда необходимо действовать решительно, — сказал Пемброук. — Или, скорее, если откровенно, мы хотели это сделать. Давайте наконец станем честны друг перед другом. Особой нужды не возникало. Позаботиться о мисс Раймер было актом чистого Наслаждения. — Он перешагнул через тело Жанет и открыл дверь в кабинет Николь.
В кабинете стоял Роберт Конгротян.
— Со мной происходит что-то ужасное, — захныкал Конгротян, как только заметил их. — Я больше не могу находиться отдельно от окружающих меня вещей. Вы понимаете, что это значит? Ужасно! — Он подошел к ним, было видно, как он дрожит; его глаза выпучились от жалкого страха, и на его шее, лбу и руках выступил пот. — Вы понимаете?
— Позже, — сказал ему Пемброук нервно. Опять она заметила этот тик, эту произвольную гримасу на его лице. Обращаясь к ней, Пемброук сказал: — Сначала я хочу, чтобы вы прочитали тот материал, что я вам дал. Начинайте прямо сейчас. — Он снова взглянул на часы. — ТВ-техники должны уже прийти и все подготовить для трансляции.
Конгротян сказал:
— Я их убрал. Они еще больше все усложнили. Смотрите — видите этот письменный стол? Теперь я его часть, а он — часть меня! Следите, я вам сейчас покажу. — Он пристально и долго смотрел на стол, губы его шевелились. И тут ваза с бледными розами, стоявшая на столе, поднялась в воздух и направилась к Конгротяну. Ваза прошла сквозь Конгротяна и исчезла.
— Теперь она во мне, — заверещал он. — Я ее проглотил. Теперь она — это я. И… — он указал на стол, — я — это он!
На том месте, где стояла ваза, Николь увидела нечто, приобретающее плотность, массу и цвет; сложное сплетение перепутанной органической материи, гладкие красные трубки и то, что казалось частью эндокринной системы. Как она поняла, внутренняя часть организма Конгротяна. Возможно, подумала она, это селезенка и циркуляционные конфигурации, которые ее поддерживают. Этот орган, чем бы он ни был, равномерно пульсировал; он жил и работал. Как тонко придуман это орган, подумала она. Она не могла оторвать от него глаз, и даже Уайлдер Пемброук пристально смотрел на него.
— Я выворачиваюсь наизнанку! — завизжал Конгротян. Очень скоро, если это будет продолжаться, я запросто проглочу всю Вселенную и все, что в ней находится, и единственное, что останется у меня, — это мои внутренние органы, а затем, скорее всего, я умру!
— Послушайте, Конгротян, — резко сказал Пемброук, он направил свой пистолет на пианиста-психокинетика. — Что вы хотите мне сказать, сообщая, что отправили отсюда группу ТВ-техников? Они мне нужны здесь, в этом кабинете: Николь будет говорить с народом. Отправляйтесь и скажите им, чтоб они вернулись. — Он махнул пистолетом перед лицом Конгротяна. — Или приведите служащего Белого дома, который…
Он замолчал. Пистолет вырвался у него из руки.
— Помогите! — завыл Конгротян. — Он становится мной, а я должен стать им! — Пистолет исчез внутри Конгросяна.
В руке Пемброука появилась пористая розовая масса легочной ткани; он тут же бросил ее на пол, и Конгротян моментально вскрикнул от боли. Николь закрыла глаза.
— Роберт, — умоляюще застонала она, — перестань, возьми себя в руки.
— Да, — сказал Конгротян и безнадежно захихикал. — Я могу взять себя в руки, могу подобрать себя, органы и жизненно важные части моего организма все лежат на полу вокруг меня; может, я могу как-то запихать их внутрь себя.
Открыв глаза, Николь сказала:
— Ты можешь переместить меня куда-нибудь отсюда? Помести меня куда-нибудь очень далеко, Роберт. Пожалуйста.
— Я не могу дышать, — задыхаясь, сказал Конгротян.
У Пемброука часть моего дыхательного аппарата, и он уронил ее; он не позаботился о ней — он позволил мне упасть. — Он сделал движение в сторону представителя НП.
Тихо, с моментально побелевшим и потерявшим интерес к жизни лицом, Пемброук сказал:
— Он что-то перекрыл во мне. Какой-то важный орган.
— Правильно! — взвизгнул Конгротян. — Я перекрыл вашу… но я вам не скажу. — Медленно он вытянул палец в сторону Пемброука и, покачивая им, сказал: — Только вот что, я скажу вот что: вы будете жить примерно, ну, скажем, еще четыре часа. — Он засмеялся. — Что вы на это скажете?
— Вы можете вернуть все в прежнее состояние? — смог спросить Пемброук. Боль охватила весь его организм; он очень страдал.
— Если бы захотел, — ответил Конгротян, — но я не хочу, потому что у меня нет времени. Мне нужно собрать себя.
Он нахмурился, поглощенный концентрацией в себе.
— Я занят отторжением каждого инородного тела, которое смогло в меня проникнуть, — объяснил он Пемброуку и Николь. — И я хочу восстановить себя. Я собираюсь заставить себя вернуться внутрь. — Он пристально посмотрел на розовую ноздреватую массу своего легкого. — Ты — это я, — сказал он ей. — Ты часть моего «я», а не часть «не я», понимаешь?
— Пожалуйста, переместите меня куда-нибудь подальше отсюда, — попросила Николь.
— О’кей, о’кей, — нервно согласился Конгротян. — Где вы хотите оказаться? Совсем в другом городе? На Марсе? Кто знает, как далеко я могу вас переместить? Я не знаю. Как сказал мистер Пемброук, я еще не вполне осознал, как можно использовать в политике мою способность, даже за эти долгие годы. Но так или иначе, я теперь занимаюсь политикой. — Он радостно засмеялся. — Как насчет Берлина? Я могу переместить вас отсюда в Берлин, я уверен в этом.
— Мне все равно, — сказала Николь.
— Я знаю, куда я вас отправлю, — вдруг вскрикнул Конгротян. — Я знаю, где вы будете в безопасности, Никки. Поймите, я хочу, чтобы вы были в безопасности; я верю в вас, я знаю, что вы существуете. Независимо от того, что говорят эти чертовы машины новостей. Я хочу сказать, что они лгут. Я знаю. Я знаю. Они пытаются пошатнуть мою веру в вас; они все сговорились и сообщают одно и то же. — Он добавил, объясняя: — Я посылаю вас к себе домой в Дженнер, в Калифорнию. Вы можете оставаться там с моей женой и сыном. Пемброук не сможет вас там достать, потому что он к тому времени будет уже мертв; я отключил в нем еще один орган сейчас, и этот орган — неважно, какой именно, — этот еще более важен, чем первый. Он не проживет и шести минут.
Николь сказала:
— Роберт, отпустите его… — Она запнулась и замолчала, потому что они исчезли. Конгротян, Пемброук, ее кабинет в Белом доме, все как будто испарилось, и она теперь стояла в темном лесу под дождем. Мелкий моросящий дождь капал с блестящих листьев. Земля под ногами была мягкой, пропитанной влагой. Было тихо. В наполненном влагой лесу не было слышно ни звука.
Она была одна.
Она пошла. Она почувствовала себя старой, закоченевшей; ей приходилось делать над собой усилия, чтобы двигаться. Ей показалось, что она простояла там, под дождем, в тишине, миллион лет. Как будто она всегда там была. Впереди сквозь лианы и спутанные мокрые заросли кустарника она увидела очертания заброшенного некрашеного дома из красного дерева. Жилого дома. Она направилась к нему, обняв себя за плечи руками, дрожа от холода.
Когда она откинула последнюю ветку, преграждавшую ей дорогу, то впереди, в центре того, что оказалось подъездом к дому, она увидела припаркованный автомобиль древнейшей модели.
Открыв дверь автомобиля, она сказала:
— Отвезите меня в ближайший город.
Механизм автомобиля не ответил. Он бездействовал, как будто и в самом деле отмирал.
— Ты меня разве не слышишь? — повторила она погромче.
Со стороны до нее долетел женский голос.
— Извините, мисс. Этот автомобиль принадлежит людям со студии звукозаписи, он не может ответить вам, потому что все еще нанят ими.
— О, — сказала Николь, выпрямилась, закрывая дверь автомобиля. — Вы жена Роберта Конгротяна?
— Да, — сказала женщина, спускаясь по дощатым ступенькам дома. — А кто… — Тут она широко открыла глаза. — Вы Николь Тибодокс?
— Я была ею, — сказала Николь. — Могу я войти и выпить чего-нибудь горячего? Я не очень хорошо себя чувствую.
— Конечно, — сказала миссис Конгротян. — Пожалуйста. Вы приехали сюда, чтобы встретиться с Робертом? Его здесь нет, последнее, что я о нем слышала, — это что он находится в нейропсихиатрической больнице в Сан-Франциско — «Цель Франклина». Вы знаете об этом?
— Я знаю, — сказала Николь. — Но его там нет сейчас. Нет, я его здесь не ищу. — И вслед за миссис Конгротян она поднялась по ступенькам к входной двери на крыльце.
— Эти люди из студии звукозаписи живут здесь уже три дня, — сказала миссис Конгротян: — Записывают и записывают. Я начинаю думать, что они никогда не уедут. Они милые люди, и мне нравится их общество; они ночевали все это время у меня. Вообще-то они приехали, чтобы записать моего мужа по старому контракту с Арт-Кор, но я сказала им, что его нет. — С этими словами она открыла дверь.
— Спасибо за гостеприимство, — сказала Николь. Она обнаружила, что дом был сухим и теплым. Прям-таки сущий рай после промозглой сырости на улице. В камине горел огонь, и Николь поскорее подошла к нему.
— Я только что слышала по ТВ очень странную фальсификацию, — сказала миссис Конгротян. — Что-то о вас, но я ничего не поняла. Что-то относительно вашего… Ну, так сказать, небытия, как я поняла. Вы понимаете, о чем я говорю? Что же они имели в виду?
— Боюсь, что не знаю, — сказала Николь, греясь у камина.
Миссис Конгротян сказала:
— Я пойду и приготовлю кофе. Они — мистер Флиджер и остальные из ГЭМ — должны уже скоро прийти. На обед. Вы одна? Вас никто не сопровождает? — Она, казалось, была в полной растерянности.
— Я совершенно одна, — сказала Николь. Она подумала, был ли к этому моменту уже мертв Уайлдер Пемброук. Она надеялась, что был, ради ее безопасности. — Ваш муж, — сказала она, — очень хороший человек. Я ему многим обязана.
И собственной жизнью, между прочим, тоже, подумала она.
— Он определенно вас тоже очень уважает, — сказала миссис Конгротян.
— Я могу здесь остаться? — вдруг спросила Николь.
— Конечно. Так долго, как пожелаете.
— Спасибо, — сказала Николь. Ей стало чуть лучше. Может быть, я никогда не вернусь, подумала она. В конце концов, зачем возвращаться? Жанет мертва, Бертольд Гольтц мертв, даже рейхсмаршал Геринг мертв и, конечно, Уайлдер Пемброук; к этому моменту его тоже нет в живых. И весь правящий Совет, все наполовину скрытые фигуры, которые стояли за ее спиной. Это при условии, конечно, если люди из НП выполнили приказ, что они сделали, без всякого сомнения.
И я, подумала она, больше не смогу править: машины новостей позаботились об этом своим слепым усердием механизма. Они и Карпы. Итак, теперь, решила она, настала пора Карпов; какое-то время они смогут удерживать власть. До тех пор пока их не скинут, как меня.
Я даже не могу поехать на Марс, подумала она. По крайней мере не на драндулете. Об этом я позаботилась сама. Но есть и другие способы. Большие коммерческие легальные корабли, а также правительственные корабли. Очень быстрые корабли, которые принадлежат военным; возможно, я могла бы реквизировать один из них. Я могла бы сделать это через Руди, даже несмотря на то что он — или оно? — на смертном одре. По закону армия присягала ему; предполагается, что они будут делать то, что он, или оно, им скажет.
— Кофе? Как вы себя чувствуете? Вы готовы выпить кофе? — Миссис Конгротян внимательно смотрела на нее.
— Да, — ответила Николь. — Готова. — Она последовала за миссис Конгротян в кухню старого большого дома.
Теперь за окнами дома дождь шел стеной. Николь вздрогнула и постаралась не смотреть туда. Дождь испугал ее; он был как предзнаменование. Напоминание о каком-то злом роке, который должен исполниться.
— Чего вы боитесь? — вдруг спросила миссис Конгротян.
— Не знаю, — призналась Николь.
— Я видела и Роберта в таком состоянии. Должно быть, это здешний климат. Он такой мрачный и монотонный… Но, судя по тому, как он описывал вас, такое поведение странно для вас. Он всегда говорил, что вы очень смелая и очень энергичная.
— Извините, что разочаровала вас.
— Вы меня нисколько не разочаровываете. Вы мне очень нравитесь. Я уверена, что это климат так действует на вас.
— Может быть, — ответила Николь. Но она-то лучше знала. Это было больше чем влияние дождя. Гораздо большее.