Затем она вызвала высшего представителя НП, Уайлдера Пемброука.
— Я бы хотела услышать ваш доклад, — сообщила она ему, — относительно того, откуда Карпы имеют такую поддержку. Вдобавок к их собственным ресурсам. Очевидно, что они не начали бы заваруху, если б не были уверены, что у них есть союзники. — Она пристально и сурово посмотрела на представителя НП. — Что думает Национальная полиция?
Уайлдер Пемброук спокойно отозвался:
— Мы готовы разобраться с заговорщиками.
Казалось, он совершенно не был взволнован. Фактически, подумала она, он был даже спокойнее, чем обычно.
— Между прочим, мы уже начали их арестовывать. Рабочих Карпа и представителей его администрации и персонал предприятия Фрауенциммера. И всех, кто еще причастен; мы пытаемся разобраться, используя аппарат фон Лессингера.
— Почему же вы до сего дня не были готовы, почему не использовали аппарат раньше? — резко спросила Николь.
— Признаться, там был такой вариант. Но только как очень маловероятная возможность. Один из миллиона возможных альтернативных вариантов будущего. Нам никогда не приходило в голову…
— Вы потеряли вашу работу, — заявила Николь… — Пришлите сюда подчиненных. Я выберу из них нового комиссара полиции.
Покраснев, Пемброук недоверчиво пробормотал:
— Но в каждый момент происходит уйма опасных изменений, таких пагубных, что если мы…
— Но вы знали, — сказала Николь, — что я в опасности. Когда гнусная тварь, марсианский зверь, укусил меня, это должно было послужить вам предупреждением. С того момента вам следовало бы ожидать всеобщего, крупного нападения, потому что это было начало.
— Мы должны арестовать Люка?
— Вы не можете арестовать Люка. Люк на Марсе. Они все сбежали на Марс, включая и тех двоих, что были здесь, в Белом доме. Люк забрал их. — Она швырнула Пемброуку донесение. — А впрочем, вы здесь уже никто.
Наступило напряженное, неприятное молчание.
— Когда меня цапнула гадина, — сказала Николь, — я поняла, что наступают тяжелые времена.
Но в одном отношении то, что ее укусило это существо, очень даже неплохо: оно заставило ее насторожиться. Теперь Николь нельзя было застать врасплох — она готова к неожиданностям, и пройдет немалый срок, прежде чем что-либо или кто-либо снова сможет ее укусить. Метафорически или буквально.
— Пожалуйста, миссис Тибодокс, — начал Пемброук.
— Нет, — сказала она, — не скулите. Вы уволены. Все.
В тебе есть что-то, чему я не доверяю, сказала она сама себе. Может, потому, что ты позволил папууле пробраться ко мне. Это стало началом твоего падения, краха твоей карьеры. С того момента я стала тебя подозревать. И, подумала она, это был почти мой конец.
Дверь кабинета открылась, и появился сияющий Роберт Конгротян.
— Николь, с того момента, как я отправил того психоаналитика из АО «Химия» вниз, в прачечную, я стал абсолютно видимым. Это чудо!
— Отлично, Роберт, — сказала Николь. — Однако у нас сейчас закрытое заседание. Зайдите позже.
Теперь Конгротян заметил Пемброука. Выражение его лица тут же изменилось. Враждебность… Интересно почему, подумала она. Враждебность и страх.
— Роберт, — внезапно сказала она, — как вы отнесетесь к посту комиссара полиции? Этот человек… — она показала на Пемброука, — уволен.
— Вы шутите, — сказал Конгротян.
— Да, — согласилась она. — В некотором смысле, по крайней мере. Но в некотором смысле — нет.
Он был ей нужен, но в каком качестве? Как она могла использовать его и его способности? В тот момент она просто не знала.
— Миссис Тибодокс, если вы измените свое решение… — сухо сказал Пемброук.
— Не изменю, — сказала она.
— В любом случае, — сказал Пемброук размеренным, искусственным голосом, — я буду рад вернуться на прежнюю должность и служить вам. — Он покинул комнату, и дверь за ним закрылась.
Тут же Конгротян сказал ей:
— Он что-то затевает. Я не уверен, что понимаю что. Вы можете сказать, кто вам предан в такое время? Лично я ему не верю; я думаю, он часть огромной конспиративной системы всепланетного масштаба, которая нацелена на меня. — И он поспешно добавил: — И, конечно, против вас тоже. Они охотятся за вами тоже. Разве нет?
— Да, Роберт, — вздохнула она.
За окнами Белого дома взвыла машина новостей; она слышала, как машина продавала детали, касающиеся Дитера Хогбена. Машина знала все. И она использовала все, что знала, на всю катушку. Она снова вздохнула. Правящий Совет, эти неясные зловещие фигуры, которые стояли за каждым ее шагом, без сомнения, здорово всполошились, как будто проснулись ото сна. Она подумала, что они будут делать. У них хватит мудрости, все вместе они достаточно стары для этого. Как змеи, они холодны и молчаливы, но вовсе не мертвы. Они никогда не выступали по ТВ, никогда не проводили экскурсий по Белому дому.
В этот момент ей захотелось поменяться с ними местами.
И тут она вдруг поняла, что что-то случилось. Машина с новостями теперь торговала новостями о ней. Не о следующем Хозяине, Дитере Хогбене, а о совершенно другом Хранителе.
Машина новостей — она подошла к окну, чтобы лучше слышать, — говорила, что… Она вся напряглась, чтобы услышать.
— Николь умерла! — визжала машина. — Много лет назад! На ее месте актриса Кэйт Руперт! Весь правящий аппарат… это обман согласно… — И машина проехала дальше. Она больше ничего не могла расслышать, как ни пыталась.
С лицом, сморщившимся от замешательства и неловкости, Роберт Конгротян спросил:
— Что это было, Николь? Она сказала, что вы умерли?
— Разве похоже, что я умерла? — резко спросила она.
— Но она сказала, что на вашем месте — актриса. — Ошеломленный Конгротян уставился на нее, на его лице отражалась вся борьба с непониманием. — Николь, вы что, просто актриса? Самозванка, как и Хозяин? — Он продолжал неподвижно смотреть на нее, казалось, он вот-вот расплачется горькими слезами сбитого с толку человека.
— Это просто сенсационная газетная история, — твердо сказала Николь. Однако ей показалось, что ее всю заморозили. Она онемела от темного, соматического страха. Теперь все стало известно; какой-то высокопоставленный Хранитель, кто-то более приближенный к высшим кругам Белого дома, чем Карпы, выдал эту последнюю большую тайну.
Теперь нечего было скрывать. Следовательно, теперь не было больше различия между многочисленными Исполнителями и несколькими Хранителями. В дверь постучали, и, не ожидая разрешения, вошел Гарт Макрей, который выглядел очень хмурым. Он держал экземпляр «Ныю-Йорк таймс».
— Психоаналитик Эгон Саперс, сообщил все машине-репортеру, — сказал он Николь. — Я понятия не имею, как он это узнал, — едва ли он занимает такое положение, чтобы знать все из первых рук; очевидно, кто-то проболтался. — Шевеля губами, он просмотрел газету. — Один пациент. Один пациент Хранитель поведал ему эту тайну, и по причинам, которые мы можем никогда не узнать, он вызвал репортера.
Николь сказала:
— Я думаю, нет смысла арестовывать его теперь. Я бы хотела выяснить, кто его использует, — вот что мне интересно. — Без сомнения, это было безнадежное желание, обреченное на разочарование. Возможно, Эгон Саперс никогда ни о чем не расскажет; он сделает вид, что это профессиональный секрет, нечто, сказанное ему в санкционированном уединении. Он притворится, что не хочет вовлекать в опасность своего пациента.
— Даже Бертольд Гольтц не знал этого, — сказал Макрей. — Даже несмотря на то, что он шатается здесь когда захочет.
— Теперь мы услышим требования всеобщих выборов, — сказала Николь. И выберут только не ее, особенно после этого открытия. Она подумала, посчитает ли своей обязанностью выступить против нее Эпштейн, генеральный прокурор? Она могла рассчитывать на армию, но как насчет Верховного Суда? Он мог бы постановить, что она правит нелегально. Фактически это решение могло быть принято в любую минуту.
Совету теперь придется показаться. Признаться прилюдно, что он, а не кто другой имел реальную власть в правительстве.
А Совет никто никогда не уполномочивал править, за него никогда не голосовали. Это было полностью противозаконно.
Гольтц мог бы сказать, и он будет прав, что у него такие же права на правление, как и у Совета. Возможно, даже большие. Потому что за Гольтцем и «Сынами Службы» шел народ.
Она вдруг пожалела, что за все эти годы не узнала толком ничего о Совете. Не узнала, кто в него входит, как они выглядят, каковы их цели. Между прочим, она даже никогда не видела его на сессии. Они общались не напрямую, а через тщательно разработанную систему записывающих устройств.
— Я думаю, — сказала она Макрею, — что мне лучше обратиться к народу по ТВ. Если они увидят меня, может, они воспримут эту новость не так серьезно. — Возможно, сила ее присутствия, прежняя магическая власть ее образа окажется сильнее. В конце концов, публика привыкла видеть ее. Они верили в нее после десятилетий обработки. Традиционно санкционированные кнут и пряник все еще могли подействовать, по крайней мере в какой-то степени. Хотя бы частично.
Они поверят, решила она, если они хотят поверить. Несмотря на новости, которыми торгуют машины новостей. Эти холодные, безличные агенты «правды». Агенты абсолютной реальности, без человеческой субъективности.
— Я хочу продолжать пробовать, — сказала она Гарту Макрею.
Все это время Роберт Конгротян, онемев, смотрел на нее. Казалось, он не в состоянии отвести от нее глаз. Теперь он хрипло произнес;
— Я не верю этому, Николь. Ты настоящая. Ведь так? Я могу тебя видеть, и, значит, ты должна быть настоящей! — Он смотал на нее жалобно.
— Я настоящая, — сказала она и почувствовала какую-то грусть. Масса людей были сейчас на месте Конгротяна, отчаянно пытаясь сохранить свое представление о ней неизменным, таким же, к какому они привыкли. И все же — было ли это достаточным?
Сколько людей, подобно Конгротяну, могли бы порвать с принципом реальности? Поверить в нечто, что, как они понимали, было иллюзией?
В конце концов, единицы были больны, как Роберт Конгротян.
Чтобы остаться у власти, ей придется править нацией умственно больных. А эта мысль не очень-то ей нравилась.
Открылась дверь, и вошла Жанет Раймер, маленькая, сморщенная и деловая.
— Николь, пожалуйста, пойдемте со мной. — Ее голос был слаб и звучал сухо, но представительно.
Николь встала. Ее требовал Совет. Как у них было принято, они действовали через Жанет Раймер, своего спикера.
— Хорошо, — сказала Николь. Обращаясь к Конгротяну и Макрею, она сказала: — Извините, вам Придется меня простить. Гарт, я хочу, чтобы вы временно исполняли обязанности комиссара НП: Уайлдер Пемброук уволен — я это сделала только что, перед тем как вы вошли. Я вам доверяю.
Она прошла мимо них и последовала за Жанет Раймер. Они вышли из кабинета и пошли по коридору. Жанет шла очень быстро, и ей приходилось ускорять шаги, чтобы поспевать за Николь.
С несчастным видом всплеснув руками, Конгротян бросился за Николь:
— Если вы не существуете, я тогда снова стану невидимым или еще хуже.
Но она не остановилась.
— Я боюсь, — кричал Конгротян, — того, что я могу сделать! Я не хочу, чтобы это произошло! — Он сделал несколько шагов по коридору вслед за ней. — Пожалуйста, помогите мне! Пока еще не слишком поздно!
Она ничего не могла сделать. Она даже не обернулась.
Жанет подвела ее к лифту.
— На этот раз они ждут вас двумя этажами ниже, — сказала Жанет. — Они собрались, все девять. Из-за серьезности ситуации на этот раз они будут разговаривать с вами лично.
Лифт медленно опустился.
Вслед за Жанет она вышла в помещение, которое в прошлом веке было хранилищем водородной бомбы Белого дома. Ярко горел свет, и она увидела сидящих за длинным дубовым столом шестерых мужчин и трех женщин. Все, кроме одного, были ей совершенно незнакомы. Пустые, никогда ранее не встречавшиеся лица. Но в центре, к своему удивлению, она различила человека, которого знала. Согласно занимаемому им месту, он оказался председателем Совета. И его манеры были чуть более импозантными, чуть более уверенными, чем у других.
Этим человеком был Бертольд Гольтц.
* * *
Николь заметила:
— Вы — уличный склочник. Я бы никогда на это не пошла.
Она почувствовала страх и бессилие; она неуверенно села в деревянное кресло с прямой спинкой, стоявшее напротив девяти членов Совета. Нахмурившись и глядя на нее, Гольтц сказал:
— Но вы знали, что у меня есть доступ к аппарату фон Лессингера. А путешествующее во времени оборудование составляет монополию правительства. Таким образом, было очевидно, что у меня были какие-то связи с высшими кругами. Однако теперь это не имеет значения; у нас есть более важные вопросы для обсуждения.
— Я поднимусь снова наверх, — проговорила Жанет Раймер.
— Спасибо, — кивнул Гольтц. Обращаясь к Николь, он мрачно резюмировал: — Вы очень неумелая молодая женщина, Кэйт. Однако мы попытаемся сосредоточиться на том, что имеем, и попробуем найти выход. Аппарат фон Лессингера показывает одну в высшей степени вероятную альтернативу будущего, в котором комиссар полиции Пемброук правит как абсолютный диктатор. Это заставляет нас сделать вывод, что Уайлдер Пембрук связан с Карпами и это их совместная попытка свергнуть вас. Я думаю, вам следует немедленно дать ему отставку и расстрелять.
— Он уже потерял свое место, — сказала Николь. — Не более десяти минут назад я освободила его от выполнения его обязанностей.
— И отпустили его? — спросила одна из женщин — членов Совета.
— Да, — неохотно подтвердила Николь.
— Итак, — сказал Гольтц, — теперь, вероятно, слишком поздно брать его под арест. Однако давайте продолжим. Николь, ваши первые действия должны быть направлены против двух картелей-монстров: Карпов и АО «Химия». Антон и Феликс Карпы особенно опасны; мы предвидели несколько альтернативных вариантов будущего, где им удается уничтожить вас и захватить власть — по крайней мере на десятилетие или около того. Нам необходимо предотвратить это независимо от того, что еще мы успеем сделать или не успеем.
— Хорошо, — сказала Николь, задумчиво кивая. Эта идея показалась ей хорошей. В любом случае она бы направила свои действия против Карпов, без советов этих личностей.
— У вас такой вид, — сказал Гольтц, — как будто вы только что подумали, что не нуждаетесь в наших советах. Но на самом деле мы вам просто необходимы. Мы собираемся рассказать вам, как спасти вашу жизнь физически, буквально, и, во-вторых, о вашем месте в управлении государством. Без нас можете считать себя мертвой уже сейчас. Пожалуйста, поверьте мне: мы использовали аппарат фон Лессингера и мы знаем.
— Просто я не могу свыкнуться с мыслью, что это вы, — сказала Николь Гольтцу.
— И всегда был я, — сказал Гольтц. — Даже если вы о этом не знали. Ничего не изменилось, кроме того, что вы обо всем узнали, но это имеет очень небольшое значение во всем деле, Кэйт. Итак, вы хотите выжить? Вы хотите следовать нашим рекомендациям? Или вы хотите, чтобы Уайлдер Пемброук и Карпы поставили вас где-нибудь к стене и расстреляли? — Он говорил очень резко.
Николь сказала:
— Конечно, я буду сотрудничать с вами.
— Хорошо. — Гольтц кивнул и оглядел своих коллег. — Первый приказ, который вы отдаете, естественно, через Руди Кальбфляйша, — чтобы «Карп и сыновья» по всем Штатам были национализированы. Все имущество Карпа теперь является собственностью правительства Штатов. Проинструктируйте военных таким образом: их задача — захватить различные отрасли производства Карпа; задачу придется выполнить военными подразделениями и, возможно, тяжелой техникой. Это необходимо сделать прямо сейчас, по возможности до наступления ночи.
— Хорошо, — ответила Николь.
— Несколько генералов армии, по крайней мере три или четыре, должны отправиться на основные предприятия Карпа в Берлине; они должны арестовать все семейство Карпов лично. Пусть Карпов отвезут на ближайшую военную базу, подвергнут военному трибуналу и немедленно уничтожат, тоже до наступления ночи. Теперь что касается Пемброука. Я думаю, было бы лучше, если бы Сыны Службы послали наемных убийц коммандо, чтобы арестовать Пемброука. Мы не будем втягивать сюда военных. — Тон Гольтца изменился. — Почему у вас такое выражение лица, Кэйт?