— Папа считает, что преступления направлены против него.
Оккинг пожал плечами:
— Что ж, если он прав, значит, убийцы подобрались никудышные. До сих пор нашего Папу даже не задели.
— Он думает иначе. Женщины, работающие на Бея, его глаза, а мужчины — пальцы. Он сам так выразился, в своей обычной сердечной манере, искрящейся любовью и добротой.
— Ну а Абдулла тогда кто? Дырка в его жопе?
Мы с Оккингом можем перебрасываться подобными репликами целые ночи напролет. Я решил перейти к делу и коротко изложил суть довольно необычного предложения Папы. Как я и предполагал, Оккинг разделял мой пессимизм. — Знаешь, Одран, — сказал он сухо, — органы охраны правопорядка очень заботятся о репутации ведомства. Нас и без твоего босса постоянно пинают газеты и телевидение; не хватало еще публично лизать ему задницу, раз уж ни одна живая душа не верит, что мы способны разобраться с преступлениями без его мудрого руководства!
Я примирительно помахал руками, чтобы немного разрядить атмосферу. — Нет, нет. Все не так, как ты думаешь, Оккинг; ты неверно истолковал мои слова и неправильно понял побуждения Папы. Никто не говорит, что тебе не по силам поймать убийц без посторонней помощи. Они не намного хитрее, сообразительнее или опаснее, чем обычные поганцы, которых ты тащишь за шиворот в тюрьму каждый день. Фридландер-Бей просто считает, что, поскольку дело напрямую затрагивает его интересы, совместная работа сэкономит массу времени и сил и, кстати, сохранит немало жизней. Разве наши труды не окупятся, если благодаря им хотя бы один полицейский не наткнется на пулю?
— А какой-нибудь шлюхе Папы не вставят нож вместо более привычного ей инструмента? Ах, как трогательно. Ладно, слушай: когда ты, наверное, только шел сюда, мне позвонил Папа. После напряженных переговоров я дал согласие сотрудничать, но до определенной степени. До определенной степени, Марид. Я не потерплю ни от него, ни от тебя попыток диктовать мне, как вести расследование, вообще — любого вмешательства. Ясно?
Я кивнул. Мне хорошо знакомы оба деятеля. Лейтенант может петушиться сколько угодно: Папа в любом случае добьется своего.
— Вижу, мы поняли друг друга, — продолжил Оккинг. — Вообще, это выглядит как-то неестественно: крысы и мыши спешат в церковь помолиться о скорейшем выздоровлении кота. Когда мы заполучим двух психопатов, учти: медовый месяц пройдет. Да, милый, продолжится старая игра в полицейских и воров…
Я пожал плечами. — Бизнес есть бизнес.
— Как мне надоела ваша идиотская поговорка! Ладно, теперь исчезни!
Я послушно убрался из кабинета, спустился на лифте и покинул негостеприимный казенный дом. Стоял приятный прохладный вечер; огромный шар луны то прятался за сверкающими металлическим блеском облаками, то представал во всей красе. Я шагал по улице, погруженный в мрачные мысли. После выходных в мой мозг вделают розетку. До сих пор я старался отвлечь себя разными делами, но теперь будет масса времени поразмыслить над собственной судьбой. Я не чувствовал возбуждения перед грядущей процедурой — только голый животный ужас. Остается ровно трое суток до того момента, когда я перестану существовать, и с операционного стола поднимется другой человек, убежденный, что он прежний Марид Одран, причем я сам никогда не сумею определить, что именно изменилось: сознание этого никогда не перестанет мучить меня, не даст успокоиться, словно кусочек еды, застрявший между зубов. Каждый, кто знал меня раньше, заметит разницу, но только не я, потому что нельзя посмотреть на себя со стороны.
Я отправился прямиком в клуб Френчи. Ясмин уже трудилась в поте лица, обрабатывая молодого тощего клиента, щеголявшего в живописных просторных белых штанах с завязками вокруг щиколоток и желтовато-серой спортивной куртке. Наряд выглядел намного старше владельца и тянул лет на пятьдесят, не меньше. Наверное, парень приобрел прикид за полтора киама в пыльном углу какого-нибудь магазина подержанных вещей; от одежды несло нафталином и затхлостью. Так пахнет платье вашей прабабушки, висящее в шкафу с незапамятных времен.
На сцене отбывала свое время обрезок по имени Бланка. Френчи взял за правило не принимать на работу гетеросеков. Фемы — о'кей, послеоперационные гетеросеки — никаких проблем, но люди, как бы застрявшие между мужским и женским полом, возбуждали в нем инстинктивное подозрение, что они точно так же затормозят когда-нибудь важное дело, и он не хотел отвечать за последствия. Заходя к Френчи, можно быть твердо уверенным, что не напорешься на кого-нибудь, чья штука окажется больше твоей, за исключением других клиентов и самого хозяина, конечно. Если обнаружишь неприятную истину — кроме себя, винить некого…
Бланка словно мысленно перенеслась куда-то очень далеко; ее бренное тело двигалось с грацией неотлаженного автомата. Подобная манера распространена среди девочек, промышляющих в барах на Улице. Они нехотя дергаются, едва попадая в такт музыки, измученные опостылевшим занятием и думая лишь об одном — поскорее бы убраться от жары и слепящего света прожекторов. Танцовщицы пялятся на собственное отражение в установленных за сценой мутных стеклах, либо на зеркала на противоположной стене бара, за спинами посетителей; обычно они смотрят поверх голов, выбрав какую-нибудь точку, от которой до конца выступления не отрывают глаз. Бланка старалась выглядеть «клевой телкой» (выражений вроде «обворожительная» или «сексапильная» в ее словарном запасе нет), но результат получился несколько иной: казалось, девочке вкатили в челюсть заморозку, и она пытается понять, хорошо ей сейчас или не очень… Она продавала себя, как коммивояжер — одежду или обувь, то есть изображала нечто, совершенно отличное от обычного «рабочего» образа, который сразу принимала, сходя со сцены. Ее движения — устало-неуклюжие, бездарные попытки имитировать сексуальные позы — должны, по идее, возбуждать мужчин, но вдохновиться способны, пожалуй, только основательно набравшиеся посетители и клиенты, уже положившие глаз именно на нее. Я видел номер Бланки раз сто. Впечатление удручающее: не меняется ничего — ни музыка, ни монотонные притоптывания и жесты… Можно заранее предсказать любое движение, даже неуклюжие «всплески страсти» происходят в одном и том же месте песни.
Наконец, она отработала; раздались жиденькие аплодисменты, причем в основном старался парень, который регулярно покупал ей выпивку и воображал, что нашел женщину своей мечты (в плане удовлетворения сексуальных потребностей). На самом деле, в баре Френчи, как и в остальных расположенных на Улице заведениях, требуется гораздо больше времени и усилий, чтобы завязать общение с длительными последствиями. Тем, кто не в курсе, покажется, что все как раз наоборот, потому что девочкм стайкой саранчи налетают на любого, решившего заглянуть в их логово. Диалог (как и знакомство) обычно получается очень коротким:
— Привет, милый, как тебя зовут?
— Хуан-Ксавьер.
— Ой, как красиво! Ты откуда?
— Новый Техас.
— Ой, как интересно! Давно в нашем городе?
— Пару дней.
— Не хочешь меня угостить?
Разговор закончен: связь налажена. Даже суперагенту экстра-класса не вытянуть столько информации за такой рекордно короткий срок. За каждой затасканной фразой прячется безысходная тоска, словно девочки уже отчаялись, потеряли надежду когда-нибудь распрощаться с постылой работой, хотя внешне здесь царит обманчивая атмосфера абсолютной свободы и независимости. «Если придет в голову послать нас к черту, дорогуша, просто выйди на улицу и больше не возвращайся!» Но после увольнения выбор совсем невелик: либо поскрестись в дверь другого заведения подобного рода, либо спуститься еще на одну ступеньку лестницы, ведущей на Дно Жизни («Эй, миленький, скучно? Нужна компания? Ищешь что-нибудь особенное?» Понимаете, о чем я). Годы идут, цены становятся ниже и ниже, а доходы меньше; вскоре начинаешь продавать себя за стакан белого вина, как одна моя знакомая, Мирабель.
Бланку сменила фема, которую звали Индихар. Кстати, вполне возможно, имя настоящее. Она пользовалась теми же нехитрыми приемами: плавно покачивала бедрами и плечами, почти не двигаясь с места. Танцуя, Индихар, сама не сознавая, шевелила губами, повторяя слова песни. Когда-то я интересовался у нескольких девочек, делавших то же самое, насчет этой привычки. Они тогда очень смутились и обещали следить за собой, но, когда снова поднялись на сцену, все повторилось. Наверное, так быстрее летит время, да и веселее, чем просто разглядывать посетителей. Танцовщицы извивались, бессмысленно двигали руками, беззвучно, словно рыбы, открывали рот. Повинуясь многолетнему опыту, почти превратившемуся в рефлекс, который подсказывал, когда надо соблазнительно вильнуть задом, начинали энергично работать бедрами. Может быть, для новичка зрелище казалось сексуальным и возбуждающим, а качество исполнения вполне окупало расходы на выпивку. Мне трудно судить; я получал свою порцию эстетического удовольствия бесплатно, во-первых, потому что здесь работала Ясмин, а во-вторых, Френчи нравилось со мной болтать. Но если бы пришлось выкладывать хрустики, я нашел бы более интересный способ развлечься. Любое занятие увлекательнее этого, даже сидеть одному в абсолютной темноте в комнате со звуконепроницаемыми стенами.
Я подождал конца выступления Индихар; наконец из гримерной показалась Ясмин. Она подарила мне широкую улыбку, сразу заставив почувствовать себя особенным, не похожим на других. Раздались не очень энергичные аплодисменты: старались три-четыре человека у стойки. Моя девочка сегодня снова сумела заработать популярность, а значит, и деньги. Индихар закуталась в прозрачную накидку и отправилась добывать «чаевые». Я подбросил ей киам и получил легкий поцелуй в благодарность. Она хорошая девочка: играет по правилам и никому не делает пакостей. Бланка — паскуда, а вот с Индихар можно просто дружить.
У самого края стойки я увидел хозяина заведения. Он поманил меня к себе. «Французик» Бенуа — массивный мужчина (в его шкуру свободно влезла бы парочка отборных марсельских громил), с потрясающей пышной черной бородой, по сравнению с которой моя выглядела как подростковый пушок. Френчи обжег меня взглядом блестящих, страстных черных глаз:
— Ну, что слышно, шеф?
— Нынешней ночью тихо и спокойно, — ответил я.
— Твоя девочка сегодня неплохо справляется…
— Приятно слышать, потому что недавно я потерял последнюю монетку; наверное, выпала из дырки в кармане.
Френчи нахмурился, окинул взглядом мою галабийю.
— Что-то не вижу, где здесь можно держать киамы.
— Несчастье произошло пару дней назад. С тех пор нас питает только любовь.
Ясмин прицепила какой-то невероятный модик, и выдавала действительно потрясающее зрелище. Посетители забыли обо всем: о недопитых стаканах, о лапках девочек, лезущих в ширинки штанов, — и разинув рты уставились на сцену.
Френчи рассмеялся: он знал, что я никогда не остаюсь без гроша, хотя постоянно сетую на безнедежье. — Да, бизнес идет паршиво, — пожаловался он в свою очередь, сплевывая в маленький пластиковый стаканчик. Он каждый раз так говорит. Никто не хвастается приличными заработками на нашей Улице: плохая примета.
— Слушай-ка, — сказал я, — мне нужно поговорить о важном деле с Ясмин, как только она закончит кривляться.
Френчи покачал головой. — Твоя девочка обрабатывает вон того слюнявчика в феске. Подожди, пока она выдоит его досуха, а потом трепись сколько душе угодно. Если потерпишь до ухода клиента, я кем-нибудь заменю Ясмин, когда настанет ее очередь танцевать.
— Хвала Аллаху, — сказал я. — Выпьешь со мной?
Он улыбнулся:
— Возьми две порции, шеф, и сделай вид, что одна — для меня, другая — для тебя. Прикончи их сам. Я уже давно не переношу это пойло. — Он похлопал себя по объемистому брюху, скорчил гримасу, потом встал и прошелся вдоль стойки, приветствуя завсегдатаев, нашептывая что-то на ушко девочкам. Я заказал пару стаканчиков Далии — круглолицей, болтливой помощнице хозяина. Я знал ее уже много лет. Далия, Френчи и Чирига по праву считались кем-то вроде пионеров-первопроходцев: они обосновались здесь в полулегендарные незапамятные времена, когда по Улице просто гоняли овец из одного конца Будайина в другой, наш квартал еще не отгородили от остального города стеной и не облагодетельствовали отдельным кладбищем.
Когда Ясмин закончила очаровывать посетителей, раздались энергичные аплодисменты. Коробка для чаевых моментально наполнилась; выполнив программу-минимум, она поспешила к своей ослабевшей от страсти жертве, пока его не перехватила другая шлюха. Пролетая мимо, Ясмин любовно ущипнула меня за задницу.
Целых полчаса пришлось покорно смотреть, как она льстиво смеется, болтает и обжимает косоглазого ублюдка, сына желтомордой собаки… Наконец его бумажник постигла скоропостижная смерть от истощения; обнаружив это, охотница и дичь, кажется, испытали равную грусть. Романтическая любовь испарилась так же быстро, как и вспыхнула. Они очень трогательно попрощались, поклялись никогда не забывать сегодняшний вечер, который вечно будет сиять путеводной звездой в их памяти… Каждый раз, когда вонючая жаба вроде него жмется к Ясмин, — да и к другим девочкам тоже, — перед глазами встают картинки из моего детства: десятки безликих мужчин, тянущих лапы к матери… Господи, с тех пор прошло черт знает сколько лет, но память почему-то безошибочно выбирает подобные пакости, чтобы подсунуть их именно тогда, когда ее не просят! Я наблюдал за тем, что проделывала Ясмин, твердил себе, что она просто работает; но не мог избавиться от дурацкого чувства гадливости и обиды, словно меня предали. В такие моменты хочется схватить стул и начать крушить все вокруг.
Она пристроилась рядом со мной, взмыленная, словно пробежала не меньше километра, и выдохнула:
— Я боялась, что проклятый сын шлюхи никогда не уйдет!
— Наверное, подействовало твое неотразимое обаяние, — сказал я брюзгливо, — разные возбуждающие воображение слова. И еще паршивое пиво Френчи.
— Ага, — произнесла она неуверенно, озадаченная моим раздраженным тоном. — Точно.
— Мне надо с тобой поговорить.
Ясмин порывисто вздохнула и с тревогой посмотрела на меня. Потом быстро вытерла лицо чистым платком. Наверное, мои слова прозвучали слишком мрачно. Я рассказал о событиях прошедшего вечера: второй встрече с Папой, принятых нами (точнее, им) решениях, нелюбезном приеме в кабинете Оккинга. Когда я закончил, вокруг царило ошеломленное молчание.
— И ты это сделаешь? — наконец спросил Френчи. Я и не заметил, когда он успел вернуться и подслушать наш разговор. Что ж, заведение принадлежало ему, а кто знает каждый укромный уголок в доме лучше хозяина?
— Все-таки обзаведешься розеткой? — ахнула Ясмин. Похоже, перспектива ее возбудила. Причем сексуально.
— Ты что, рехнулся, Марид? — сказала Далия. Она одна из немногих настоящих консерваторов, обитающих в нашем квартале. — Подумай только, во что адская штука превращает людей!
— Во что она нас превращает!? — вскричала, разъярившись, Ясмин, постукивая по своему модику.
— Ой, извини-извини… — Далия торопливо отошла к концу стойки и стала энергично тереть ее тряпкой, делая вид, что ликвидирует несуществующую лужицу пролитого пива.
— Представь, какие вещи мы сможем проделывать, — мечтательно произнесла Ясмин.
— Значит, для тебя я недостаточно хорош сам по себе… — Я был слегка задет.
Ясмин опешила:
— Что ты, Марид, ты неправильно понял… Я просто хотела…
— Ну ладно, твои проблемы — тебе и решать, — заключил Френчи. — Не мое дело! Пойду подсчитаю, сколько заработал за сегодняшнюю ночь. — Он исчез за ветхим занавесом золотистого цвета, скрывавшим за собой гримерную и его «кабинет».
— Ясмин, ведь это — навсегда! Обратной дороги нет. Каким меня сделают, таким и останусь.
— Скажи, я хоть раз пожаловалась на свою розетку?
— Нет, — вынужден был признать я. В первую очередь, меня угнетало сознание необратимости того, что произойдет.
— Так вот, я никогда не жалела, что ее вставила, и ни один из тех, кого я знаю, тоже…
Я нервно облизнул губы.
— Ты не представляешь… — начал я и остановился. Нет, не могу объяснить; даже самый близкий человек меня не понимает.
— Да ты просто трусишь, — объявила Ясмин.
— Ага. — Что ж, неплохое начало.
— Вот Полу-хадж живет спокойно, а куда ему до тебя, Марид!
— И что ему дали модики? Возможность забрызгать нас кровью Сонни? Мне не нужна помощь электронной коробочки, чтобы превратиться в психа. Я и сам сумею, если захочу.
Неожиданно в ее глазах появился загадочный блеск — как у одного из бродячих пророков, охваченного очередным приступом параноидального бреда. Я понял, что мою Ясмин посетило новое озарение — опять таинственные изгибы судьбы, предопределение и прочее… Плохой признак!
— Аллах с Марией-девой кувыркаются в мотеле! — выдохнула она. По-моему, это богохульство было любимым ругательством ее отца. — Все идет так, как предсказывалось в гексограммах!
— В гексограммах, — ошеломленно повторил я. Тогда, в кафе я выбросил древне-китайскую белиберду из головы еще до того, как моя подружка закончила объяснять нюансы.
— Помнишь, нам сказали, что не надо бояться пересечь великую воду?