Пятница в Будайине — то же, что суббота у евреев, время почивания от дел, но плохие мусульмане возвращаются после захода солнца на работу. Мы соблюдаем священный месяц рамадан, а городские фараоны и фанатики, окопавшиеся в мечетях, в день отдыха относятся к нам немного снисходительней. Они рады любому проявлению доброй воли у заблудших.
Ясмин отправилась в свой клуб, а я остался в постели с томиком Сименона. Впервые взял в руки его книгу лет в пятнадцать; еще одну раскопал, кажется, в двадцать. С тех пор мне попалась, наверное, пара-тройка его романов: когда речь идет о Сименоне, трудно сказать точно. Он выдает не меньше дюжины вариаций одного и того же сюжета, но у старины Жоржа столько сочинений-близнецов, что легче осилить их все, а потом рассортировать и расположить в более-менее рациональном порядке по темам: подвиг, который мне не по силам. Я просто начинаю читать его с последней страницы (если нашел перевод на арабский), или с первой (если текст по-французски), а когда спешу или слишком нагрузился своими друзьями-пилюльками — с середины.
Сименон. Почему я вдруг о нем вспомнил? Мысль должна привести к чему-то важному, к какому-то озарению… Сименон — Ян Флеминг. Оба знаменитые писатели, оба извлекали из глубин творческого сознания триллер за триллером, каждый в своем роде; оба давным-давно умерли, причем так и не узнав, как делать приличное мартини («взбитый, но не размешанный» — ну конечно, черта с два!). А от мистера Флеминга мы прямиком попадаем в объятия его создания, Джеймса Бонда. Человек с модиком агента 007 не оставил больше никаких следов пребывания в городе: ни окурков с золотыми кольцами вокруг фильтра, ни высосанного ломтика лимона, ни дырки от пули, выпущенной из «Беретты». Да, именно из нее он убил Богатырева и Деви. Это оружие предпочитал Бонд в ранних романах Флеминга, пока какой-то дотошный читатель не указал автору, что пистолет вообще-то «дамский» и не обладает серьезной убойной силой. Тогда Флеминг заставил своего героя перейти на небольшой, но надежный самозарядный «Вальтер-ППК». Если бы наш модик применил его, то здорово разворотил бы лицо Деви; «Беретта» проделала чистенькую дырочку, как в пивной банке. Взбучка, которую он мне задал — последний по времени подвиг 007, больше его не видели и не слышали. Думаю, парень не любит долго оставаться на одном месте — скучно становится …
Как я его понимаю… Но сейчас главное — выжить после той дряни, которую я проглотил. Какая там скука, если пульс выдает четыреста с лишним ударов в минуту! Клянусь жизнью моей бороды и могучими чреслами посланца Аллаха (да благословит Он его и да приветствует), мне нужно только одно — нормально выспаться! Но стоило прикрыть веки, и перед глазами начинали плясать черно-белые вспышки и проплывали гигантские пурпурные и зеленые существа. Я даже заплакал с досады, но они никак не хотели оставить меня в покое. Непостижимо, как Билл умудряется водить машину, когда с ним творится подобное.
Вот, вкратце, как прошла пятница. Ясмин принесла бутылку «Джека Дэниелса», я покончил с остатками пилюлек, полностью отключился где-то около полудня, а когда очнулся, моя девушка уже ушла. Суббота, воскресенье… У меня есть еще полтора дня, в течение которых мои мозги сохранят девственность.
Где-то ближе к вечеру я заметил таинственную пропажу хрустиков. Я был уверен, что осталось несколько сотен киамов; конечно, кое-что я истратил, наверное, даже больше, чем мог себе позволить. Но по крайней мере у меня в сумке должно лежать гораздо больше, чем девять десяток, которые я там нашел. Что сделаешь на такие деньги? Пара новых джинсов стоит сорок, или даже больше.
Ох, боюсь, Ясмин запускает руку в мой карман. Ненавижу эту черту в женщинах, даже тех, которые родились мужчинами. Как постоянно повторяет Джо-Мама: «Если кошка держит котят в духовке, они не становятся пирожками». Возьми хорошенького мальчишку, убери все, что топорщится у него между ног, купи пару силиконовых сисек такой величины, что под ними укроется целый взвод, и не успеешь опомниться, как новоиспеченная дамочка уже роется у тебя в бумажнике! Она горстями жрет твои пилюли и капсулы, тратит твои деньги, устраивает скандалы из-за того, что ты случайно во сне стянул с нее простыню или одеяло, целый день с неослабевающим интересом крутится перед зеркалом в ванной, созерцая с умным видом свое отражение; когда идешь с ней по улице, отпускает комплименты по адресу разных молодых пижонов, требует, чтобы не сбавлял темп, когда ты уже выбился из сил, едва не расплющив ее о кровать, а потом впадает в дикую истерику, если осмелишься высунуться из окна, увидев смазливую девчонку. Как относиться к безупречно прекрасной юной богине любви, которая вертится в комнате, украшая пол грязным нижним бельем? Захочешь немного поднять настроение, а эта дрянь уже успела прикончить запас пилюль.
Ладно… Мариду Одрану еще отпущено Аллахом полтора дня на то, чтобы побыть самим собой. Ясмин со мной не разговаривала: считала, что я трус и поганый эгоист, потому что не желаю считаться с планами Папы. То вдруг заявляла, что увиливания не помогут, в понедельник утром я непременно встречусь с хирургами Фридландер-Бея и они подправят мне мозги, то, буквально через минуту, начинала орать, что я проклятый сукин сын, которому наплевать на друзей. Бедная девочка никак не могла сообразить, какой версии придерживаться: согласился я на операцию или нет. Она пыталась сосредоточиться на теме, которая казалась ей актуальнее, а через мгновение все вылетало из памяти, даже спор, из-за которого началась ссора (я тогда заявил: «Не позволю вставлять проводки в башку, и бесполезно меня пилить»).
Целую пятницу (или уже на следующий день?) я провалялся в кровати; смотрел, как тени вытягивались, укорачивались, опять становились длиннее. Муэдзин звал правоверных на очередную молитву, и снова заводил свой напев, хотя мне казалось, что прошло лишь несколько минут. В субботу вечером, когда Ясмин начала собираться на работу, я уже перестал обращать внимание на смену ее настроений.
Она металась по комнате как бешеная, осыпая меня разнообразными ругательствами, многие из которых я услышал впервые, несмотря на долгие годы жизни в самых злачных уголках нашего города. Это заставило меня преисполниться еще большей любовью к моей шлюшке. Когда она ушла, я с огромным трудом поднялся. Тело сотрясал нестерпимый озноб, его сменяли приступы изнурительного жара; я решил принять душ, чтобы немного охладиться, но снова рухнул в постель, то дрожа, то обливаясь потом. Промокли и простыни, и одеяло, за которое я судорожно цеплялся так, что побелели костяшки пальцев. Теперь призрачные ящерицы нагло ползали по лицу и рукам, но зато боковым зрением я их не видел. Наконец, собравшись с духом, я осуществил то, о чем давно мечтал, — добрался до ванной. Есть не хотелось, но ужасно мучила жажда. Я выпил два стакана воды и на подгибающихся ногах доковылял до кровати. Господи, как мне хотелось, чтобы Ясмин оказалась дома!
Несмотря на то, что действие наркотиков постепенно слабело, а страх, соответственно, усиливался, я твердо решил, как мне поступить в понедельник. Всю ночь меня бил озноб и сотрясала лихорадка. Я лежал, уставившись на облупленный потолок, и не сомкнул глаз, даже когда явилась Ясмин, которая сразу рухнула рядом и забылась пьяным сном. В воскресенье, когда она опять готовилась идти к Френчи, я выкарабкался из постели и, не одеваясь, встал у нее за спиной. Ясмин, хмурясь и гримасничая, подкрашивала глаза, нанося на веки дорогой грим, купленный в одном из магазинов для богатых шлюх в респектабельном квартале. Она не хотела пользоваться базарной дешевкой; можно подумать, в их баре, где вечно царит полумрак, кто-то заметит разницу! Точно такую же косметику продают в здешних лавчонках, но Ясмин платила раз в десять дороже на другом конце города. Моя красавица хотела выглядеть сногсшибательной на сцене, хотя какой дурак будет рассматривать ее лицо! Она накладывала сложный узор голубых и зеленых линий под тонкими, подрисованными бровями. Потом приступила к самой трудной и деликатной задаче — стала наклеивать по одной изящные, сверкающие золотом блестки.
— Ложись пораньше, — скомандовала она важно.
— Почему? — спросил я с невинным видом.
— Потому что завтра у тебя трудный и ответственный день.
Я пожал плечами.
— Твои мозги, Марид. Забыл?
— Нет, свои мозги я нигде не забыл. А что? По-моему, они в порядке. И ничего менять я не собираюсь.
— Тебе должны вставить розетку! Может, тогда твоя башка хоть на что-то пригодится! — Она повернулась ко мне, как разъяренная орлица, защищающая птенцов.
— Кажется, в последний раз, когда мы это обсуждали, я отказался, — парировал я спокойно.
Ясмин в ярости схватила синюю сумку, где держала пижаму, зубную щетку и прочее барахло.
— Ну хорошо, сукин сын, кафир, сын неверной шлюхи! — взвизгнула она. — Проклятие на твою голову и на головы твоих предков!
Никогда не думал, что одна женщина, уходя, способна поднять столько шума; вдобавок она напоследок оглушительно хлопнула дверью. Наступила полная тишина. Наконец-то я могу размышлять без помех. Только вот о чем? Я прошелся по комнате, убрал в шкаф рубашку, ногой отшвырнул какие-то валявшиеся на полу тряпки, потом пинком отфутболил их на прежнее место. Забрался в кровать. Увы, я столько провалялся под одеялом, что теперь, вместо того, чтобы расслабиться, маялся от отупляющей неподвижности. Но больше делать нечего… Темнота, словно черный кот, осторожно подкрадывалась ближе и ближе. Наблюдать, как ночь постепенно сменяет день — тоже небольшое удовольствие.
Боль стихла; улеглась вызванная чрезмерной дозой наркотиков паника. Ясмин исчезла. Деньги — тоже. Вокруг царил покой. Мир и покой, черт бы их побрал!
Отвлекшись от тревог и забот, от всей суетливой дребедени, которая так долго камнем висела на душе, я сделал одно небольшое, но очень важное открытие. Настоящее интуитивное озарение! Можно поздравить себя с впечатляющим результатом. Человек, нацепивший модик Бонда, предпочитал использовать «Беретту», а не «Вальтер-ППК». Мысль о герое Флеминга вызвала цепную реакцию в моем рассудке, и в результате прояснилось значение детали, которая накрепко застряла в голове и не давала покоя уже несколько дней. Я вспомнил последний визит к Оккингу, его подчеркнуто прохладное отношение и к моим теориям, и к предложению Фридландер-Бея. На первый взгляд, в его поведении нет ничего необычного: лейтенант очень не любит, когда лезут в его дела, даже если ему действительно помогают. Но сейчас важны не особенности характера моего давнего знакомого-фараона, а то, что я увидел на столе в его кабинете.
На одном из конвертов значилось: «Юниверсал Экспортс». Изнывая от скуки в ожидании прихода Оккинга, я пытался угадать, кто хозяин фирмы (например, Сейполт), получал ли когда-нибудь от нее товар Хассан-Шиит. Но у компании настолько обычное и распространенное наименование, что у нее, наверное, не меньше тысячи «однофамильцев». А если Оккинг просто-напросто отправил заказ на плетеную мебель для загородного домика, где ублажал гостей жареным на углях мясом?
Именно потрясающая ординарность названия заставила М. (таинственного начальника отдела МИ-5, которому подчинялся Джеймс Бонд в романах Флеминга) выбрать его как прикрытие для своей организации. Я никогда бы не обратил внимания на подобную надпись, если бы не упоминание в книгах о приключениях агента 007. А вдруг это шифр, обозначающий модика-убийцу? Эх, жаль, что я не запомнил адрес…
Да, кстати… Я подскочил, охваченный новым приступом вдохновения. Если в моих дедуктивных изысканиях есть хотя бы зерно истины, то почему конверт лежал в ящике для исходящих документов? Ладно, не стоит слишком сильно волноваться и прыгать, как кузнечик на раскаленной сковороде. Наверняка, я ищу мед там, где не водятся пчелы. И все же мне стало по-настоящему жутко; такое чувство, что меня, помимо воли, заманили в извилистый лабиринт, где за каждым поворотом таится смерть.
Пора действовать. Из отпущенных мне трех дней два с половиной я провел, валяясь в постели, словно паралитик, закутавшись в провонявшиеся, рваные простыни. Надо поскорее встать, иначе я не избавлюсь от страха и оцепенения. У меня осталось девяносто киамов; на них можно купить приличное снотворное и хоть немного выспаться.
Я накинул галабийю (которая уже потеряла девственную белизну), надел на ноги сандалии, на голову — войлочную шапочку либду, взял сумку и быстро спустился по лестнице. Страшно захотелось съесть хоть парочку таблеток. Захотелось так, что просто невмоготу. Невероятно! Я провел три ужасных дня и три страшных ночи, обливаясь потом, стараясь вывести из организма дрянь, которой наглотался сверх всякой меры — и уже не терпится достать новую отраву. Я мысленно нацарапал записку о том, что надо быть осторожнее, не перебарщивать с наркотиками, скомкал выдуманную бумажку и бросил в воображаемую мусорную корзину.
Оказалось, что вожделенные пилюльки достать не очень-то легко. Чирига сказала, что у нее сегодня ничего нет, но в утешение предложила бесплатную выпивку. Я потягивал ее фирменную отраву — тэнде, а она рассказывала, как трудно ей управляться с новой девицей, а потом призналась, что до сих пор держит нетронутым (специально для меня!) новый модик Хони Пилар. У меня перед глазами сразу возникла объемная реклама, которая демонстрировалась у магазина старухи Лайлы.
— Чири, я только что перенес грипп или какую-то другую пакость, но обещаю, что на следующей неделе мы поужинаем вместе. А потом, иншалла, обновим твой модик.
Она даже не улыбнулась, просто посмотрела на меня как на полудохлую вонючую рыбу, барахтающуюся в луже, и печально произнесла:
— Марид, милый, послушай, что я скажу: тебе надо бросить игры с пилюльками. Ты себя губишь.
Она права, но кому же нравится выслушивать подобные советы? Я кивнул, быстро проглотил остаток тэнде и ушел, не попрощавшись.
В «Старом Чикаго Большого Ала» я набрел на Жака, Махмуда и Сайеда. Друзья в один голос заверили меня, что сегодня ни деньгами, ни таблетками посодействовать не в силах.
— Ладно, еще увидимся, — подытожил я.
— Марид, — начал Жак, — может быть, это не мое…
— Точно, не твое, — ответил я резко. Направился в «Серебряную ладонь»: сонное царство… Заглянул к Хассану, но Шиит куда-то ушел, а его американское чудо бессмысленно пялилось на меня. Уже впадая в отчаяние, сунулся в «Красный фонарь», и там Фатима сообщила мне, что один из друзей белой фемы, которая у нее работает, принес полный кейс с разным зельем, но сейчас его нет, а появится он разве что рано утром, часов в пять. Я обещал, что, если не подвернется ничего другого, вернусь за товаром. У Фатимы я не удостоился бесплатной выпивки.
В логове Джо-Мамы мне наконец улыбнулась удача. Я купил шесть пилюлек у второй барменши, некоей Роки, здоровенной бабы с короткими, колючими черными волосами. Роки заломила несусветную цену, но мне уже было не до торгов, и я ее обрадовал. Она предложила кружку пива за счет заведения, чтобы запить их. Я гордо отказался и объяснил, что скоро пойду домой, проглочу одну-единственную таблетку и залягу спать.
— Вот это правильно, — заметила Джо-Мама, — сразу в постельку! Утром надо встать пораньше, дорогуша, чтобы тебе наконец продырявили черепушку.
Я прикрыл веки.
— Кто тебе сказал? — пробормотал я, едва ворочая языком.
Джо-Мама постаралась изобразить маленькую наивную девочку и с деланной обидой взглянула на меня:
— Да все говорят, Мадрид. Правда ведь, Роки? Только верят с трудом. Ну, сам понимаешь… Чтобы ты позволил засадить себе проволоку в мозги, — разве такое возможно, а? Как если бы нам вдруг объявили, что Хассан дарит первым двадцати посетителям ковры, ружья, или что-нибудь еще.
— Давай-ка обещанное пиво, — произнес я устало. Роки нацедила мне кружку, правда, не уточнила, бесплатно меня поят, или, раз я отказался, придется выложить хрустики.
— Я угощаю, — великодушно объявила хозяйка.
— Спасибо, Мама, — ответил я, — но не беспокойся, я не дам «засадить себе проволоку в мозги». — Я жадно отхлебнул. — Мне наплевать, кто кому про что шепнул и от кого услышал. Это говорю тебе я, Марид Одран: никогда в жизни не напичкаю башку электронной дрянью. Компрене?