Однако еще до того, как заработали «солнышки», ко мне опять постучали. Помимо воли из горла вырвался тревожный полувскрик-полувсхлип. Я замер. Снова звуки — негромкие, но неотвязные. Потом раздался голос: «Йа шабб». Хассан. Я закрыл глаза. Если бы мог верить во что-либо, облегчил бы сейчас душу, помолившись о спасении.
— Одну минуту, — прохрипел я. Громче не получалось. — Позволь мне одеться.
Шиит только что использовал достаточно дружественную формулу приветствия, но это ни черта не значило. В одних джинсах, я доковылял до входа так быстро, как только способен. Наконец, распахнул дверь. Рядом с Хассаном стоял Абдулла. Плохой признак…
— Бисмиллах! — я пригласил гостей войти во имя Аллаха. Пустая формальность, и Хассан никак не отреагировал на мои слова.
— Абдулла должен получить три тысячи киамов, — просто сказал он, разведя руки в стороны.
— Деньги причитаются с Никки. Иди приставать к ней. Мне сейчас не до твоих нудных поучений.
Наверное, не следовало так говорить. Лицо Хассана омрачилось, словно небо перед приближающейся бурей. — Находящаяся под покровительством скрылась, — произнес он резко. — Как ее представитель, ты отвечаешь за своевременную уплату долга.
Никки сбежала? Я не мог поверить, что она способна так поступить со мной.
— Полдень еще не наступил, — выдавил я наконец. Неуклюжая отговорка, но больше ничего в голову не приходило.
Хассан кивнул:
— Мы воспользуемся твоим гостеприимством и подождем.
Они уселись на матрас и пронзительно уставились на меня. Мне совсем не нравилось выжидательно-хищное выражение на лицах дорогих гостей.
Что делать? Попробовать разыскать Никки? Нет смысла: Хассан и Абдулла наверняка уже посетили дом на Тринадцатой улице. Неожиданно до меня дошло, что исчезновение моей бывшей подружки и то, что я претерпел от Сестер, связаны между собой. Никки была их приемной деточкой, чем-то вроде любимой зверюшки. Да, что-то здесь вырисовывается, но пока я ничего не способен придумать. Ладно, оставим это. Так или иначе, придется найти и выложить три куска Абдулле, а потом уже вытащить хрустики у Никки — как только поймаю ее.
— Слушай, Хассан, — сказал я хрипло, облизывая распухшие, разбитые губы, — я могу сейчас дать, максимум, две с половиной. Ровно столько лежит у меня на счету в банке. Остальные полтыщи заплачу завтра. Больше просто достать негде.
Шиит и Абдулла переглянулись.
— Ты заплатишь мне две с половиной тысячи сегодня, — произнес Абдулла, — и еще тысячу завтра. — Снова быстрый обмен взглядами. — Поправка: полторы тысячи завтра.
Я сообразил, в чем суть. Пятьсот законного долга плюс пятьсот навара Абдулле, а остальные пятьсот — доля Хассана.
Я молча кивнул. В любом случае, выбора мне никто не оставлял. Неожиданно вся боль и злость, которую я испытывал, сфокусировалась на Никки. Я отвлекся от собственных проблем, предвкушая нашу встречу. Ах, что я с ней сделаю! Даже если поймаю ее возле мечети, наплевать! Каждый унизительный момент, каждый миг ада, через который прошел я по милости старой подружки, то, что мне пришлось претерпеть от Сестер, а теперь — от двух толстозадых ублюдков, испытает и она, поганая сука!
— Я вижу, ты не очень хорошо себя чувствуешь, — слащавым тоном сказал Хассан. — Мы поможем тебе добраться до кредитного автомата. Воспользуемся моим автомобилем.
Я долго не отрывал глаз от Шиита, страстно желая стереть тошнотворно-благостную улыбку с его лица; в конце концов просто проявил вежливость:
— Не нахожу слов, чтобы выразить свою признательность.
Хассан снисходительно помахал рукой.
— Правоверный не ждет благодарности, когда исполняет долг милосердия. Аллах велик.
— Хвала Аллаху! — отозвался Абдулла.
— Точно, — буркнул я. Мы вместе вышли на улицу: Хассан по-братски прижимался к моему правому плечу, его спутник — к левому.
Абдулла сел рядом с водителем, я устроился сзади вместе с Шиитом и закрыл глаза, вжавшись в сидение с обивкой из настоящей кожи. Никогда в жизни не приходилось ездить в такой роскошной машине. Но сейчас мне было абсолютно наплевать на все, кроме боли. Она росла, постепенно сжимала тело тисками… Я почувствовал, как по лбу медленно текут капли пота.
Наверное, я застонал, потому что Хассан шепнул:
— Когда покончим с расчетами, обязательно позаботимся о твоем здоровье.
Остальную часть дороги я молчал, ни о чем не думая. Где-то на полпути к банку заработали «солнышки», и я обнаружил, что могу свободно дышать и даже немного двигаться. Возбуждение росло, на секунду мне даже показалось, что я вот-вот потеряю сознание, но потом улеглось, оставив прочное ощущение приподнятости, предчувствие чего-то прекрасного. Я едва услышал голос Хассана, когда мы приехали. Засунул в автомат кредитную карточку, проверил, все ли в порядке, и получил две с половиной тысячи пятьдесят киамов. Теперь на счете у меня числилась вдохновляющая сумма в шесть монет. Протянул крупные банкноты Абдулле.
— Остальные полторы тысячи — завтра, — буркнул он.
— Иншалла! — сказал я насмешливо.
Абдулла занес руку, чтобы ударить меня, но Хассан удержал его и что-то пробормотал, — я не смог разобрать слов. Оставшийся полтинник я запихнул в карман джинсов и при этом обнаружил, что больше денег там нет. Странно… Хоть немного должно было остаться — хрустики, полученные от Богатырева, плюс сотня Никки (минус потраченное прошлой ночью). Наверное, стянула моя сбежавшая клиентка или позарилась одна из Черных Вдов. Господи, какая разница? Хассан и Абдулла что-то оживленно обсуждали вполголоса. Наконец Абдулла приложил ладонь ко лбу, губам, сердцу и оставил нас вдвоем. Шиит крепко взял меня за локоть и помог дойти до своего роскошного сверкающего черного чуда техники. Я старался заговорить, но первая попытка провалилась.
Наконец пробормотал: «Куда?»
Голос показался мне чужим — хриплым, срывающимся, словно голосовые связки томились без работы уже многие годы.
— Я отвезу тебя в больницу, — ответил он, — и там покину. Надеюсь, ты не обидишься. У меня масса неотложных дел. Увы, бизнес есть бизнес…
— А дело есть дело, — закончил я. Хассан улыбнулся. Не думаю, что у Шиита имелась какая-то личная неприязнь ко мне. «Салаамтак», — он пожелал мне мира. «Аллах йисаллимак», — произнес я в ответ. Когда мы добрались до бесплатного госпиталя, я вывалился из машины и заковылял к отделению неотложной помощи.
Пришлось показать удостоверение личности и ждать, когда из компьютера извлекут информацию обо мне. Я примостился на стальном сером стуле с распечаткой своих данных на коленях и терпеливо ждал, когда меня вызовут. Просидел так много часов. «Солнышки» перестали действовать через девяносто минут, потом начался ад… Полубред-полуявь: огромная комната, переполненная искалеченными, страдающими людьми, все — хронические бедняки, всех мучает боль. Нескончаемый стон, вопли младенцев. Воздух пропитан табачным дымом, вонью немытых тел, мочи, блевотины, сладковатым запахом крови. Наконец меня принял ошалевший от работы доктор; он долго бурчал что-то, осматривая меня, не задавал никаких вопросов, прощупал ребра, выписал рецепт и вызвал следующего.
Сегодня я уже не успею зайти в аптеку, но зато мне известно, где достать кое-какие дорогие пилюльки. Сейчас примерно два часа — на Улице жизнь должна кипеть. Пришлось пешком добираться до Будайина. Меня подстегивала нестерпимая злость на Никки. Еще надо поквитаться с Тами и ее подружками.
В клубе Чириги было до странности безлюдно и гораздо тише, чем обычно. Девочки и гетеросеки казались безжизненными, словно куклы; клиенты мрачно разглядывали свои кружки с пивом. Но музыка, конечно, ревела как всегда, и ее перекрывал пронзительный голос Чири, с ее неповторимым суахильским прононсом. Однако не слышалось смеха, отсутствовал привычный фон — негромкий гул деловых переговоров. Работа замерла… В баре царил застоявшийся запах пота, пролитого пива и виски, гашиша.
— Марид, — произнесла Чири, увидев меня. Она тоже выглядела осунувшейся. Значит, прошлая ночь оказалась мучительно долгой и неудачной в смысле заработка не только для меня.
— Можно я угощу тебя чем-нибудь? — спросил я. — Судя по виду, выпивка тебе явно не помешает.
Она с трудом растянула губы в улыбке:
— Я когда-нибудь отказывалась от таких предложений?
— На моей памяти — нет, — отозвался я.
— И не откажусь.
Она повернулась и нацедила себе зелья из специальной бутылки, которую держала под стойкой. — Это что? — поинтересовался я.
— Тэнде. Особый напиток из Восточной Африки.
После недолгих колебаний я решился:
— Давай и мне!
Чири изобразила беспокойство и утрированно-озабоченным тоном пробормотала:
— Тэнде плохо-плохо для белый бвана! Белый бвана выпить — и сразу бум-бум свой белый мгонго.
— У меня сегодня тоже выдался длинный и поганый день, Чири. — Я протянул ей бумажку в десять киамов.
Она сочувственно кивнула, налила мне и подняла собственный стакан:
— Ква сихо яко!
— Сахтайн! — сказал я по-арабски, отхлебнул немного и сразу вытаращил глаза и поднял брови. Тэнде обжигало, как огонь, и имело неприятный привкус, но я знал, что, если как следует постараюсь, смогу оценить его. И осушил стакан.
Чири покачала головой:
— Моя сильно-сильно бояться за белый бвана. Моя думать, белый бвана вот-вот облюет мой чистый хороший бар.
— Еще раз, Чири. А когда прикончу порцию, сразу наливай следующую.
— Такой плохой был, значит, день? Ну-ка, милый, подойди к свету.
Я обошел вокруг стойки и встал так, чтобы она могла меня разглядеть. Лицо, наверное, выглядело жутко. Чири протянула руку, осторожно коснулась ужасных ссадин на лбу, кроваво-синей вздувшейся кожи вокруг глаз, носа, разбитых вспухших губ.
— Хочу хорошенько напиться как можно быстрее, — сказал я. — Кстати, я остался без гроша.
— Ты разве не сорвал три тысячи с того бедняги? Ты ведь, кажется, сам мне сказал. Или я слышала от кого-то другого? Может, от Ясмин? Знаешь, сразу после того, как русский поймал пулю, мои новенькие попросили расчет, и с ними ушла Джамиля. — Она снова налила мне своего зелья.
— Ну, Джамиля небольшая потеря. — Это предоперационный гетеросек, который и не собирался идти к хирургу.
Я протянул руку к выпивке. Кажется, сегодня я угощаюсь за счет заведения.
— Тебе легко говорить… Посмотрела бы я, как ты заманиваешь сюда туристов без баб, трясущих голыми сиськами на сцене. Расскажешь, что с тобой приключилось?
Я осторожно взболтал содержимое стакана.
— Как-нибудь в другой раз.
— Ищешь кого-нибудь?
— Никки.
Чири коротко рассмеялась:
— Да, это кое-что объясняет, но даже она не могла тебя так хорошо отделать…
— Сестры.
— Все три?
Я поморщился:
— Да, все три вместе и каждая в отдельности.
Чири подняла глаза к потолку.
— Почему? Что ты им сделал?
Я фыркнул:
— Пока еще не знаю.
Она наклонила голову и искоса посмотрела на меня.
— Послушай, — произнесла она вполголоса, — я ведь видела сегодня Никки.
— Она приходила сюда примерно в десять утра. Просила, чтобы я передала тебе ее благодарность. Правда, не объяснила, за что, но, думаю, ты в курсе. Потом отправилась искать Ясмин.
Я почувствовал, как во мне закипает злость.
— Не сказала, куда идет?
— Нет.
Я снова расслабился. Если кто-нибудь в Будайине знает, где обретается моя бывшая подружка, это конечно Тамико. Мне совсем не хотелось снова столкнуться с толстомордой бешеной сукой, но, как видно, придется.
— Не знаешь, где мне достать немного пилюлек?
— Что именно тебе нужно, детка?
— Ну, скажем, полдюжины «солнышек», столько же треугольников и «красоток».
— При том, что ты сейчас без гроша? — Она снова запустила руку под стойку и вытащила свою сумочку. Порывшись в ней, извлекла черный пластмассовый цилиндрический контейнер. — Держи. Зайдешь сейчас в мужской туалет и отсчитаешь сколько нужно. Потом заплатишь. Что-нибудь придумаем. Скажем, я приведу тебя сегодня ночью к себе?
Волнующая и одновременно пугающая перспектива. Вообще-то меня не осаждают толпы жаждущих моих ласк фем, обрезков, гетеросеков или мальчиков, я не какой-нибудь гигант секса, машина любви, но в общем справляюсь, когда нужно… Однако от мысли о ночи с Чири сразу мороз по коже продирает. Эти зловещие узоры из шрамов по всему телу, вампирские клыки…
— Скоро вернусь, — сказал я, нежно поглаживая контейнер с пилюльками.
— Я только что купила новый модик Хони Пилар, — крикнула Чири мне вслед. — Не терпится испробовать. Когда-нибудь хотел ее трахнуть, Марид?
Ужасно соблазнительное предложение, но, увы, в ближайшее время у меня есть другие дела, никак не терпящие отлагательства. А потом… потом Чири вставит в башку пластиковую коробочку с личностью непревзойденной Хони Пилар и превратится в нее. Чернокожая амазонка станет любить меня так, как это делала знаменитая секс-бомба, когда записывала свой очередной хит. Достаточно закрыть глаза, и в твоих объятиях — самая желанная женщина на свете, и из всех мужчин она жаждет лишь тебя одного, молит о ласке…
Я пополнил запас таблеток за счет хозяйки клуба и вернулся в бар. Чири рассеянно оглядывалась по сторонам. Я вложил контейнер в ее руку.
— Похоже, сегодня никто не добывает хрустики, — сказала она подавленно. — Еще по стаканчику?
— Надо бежать, Чири. Дело есть дело…
— А бизнес есть бизнес, — отозвалась она. — Какой угодно. Лишь бы он вообще был. Скажем, если собравшиеся здесь дешевые ничтожества решатся наконец потратить хоть немного денег, я снова займусь бизнесом, а не бесцельным отсиживанием задницы… Не забывай, что я тебе сказала о моем новом модике, Марид.
— Слушай, Чири, если ты еще останешься здесь, когда я освобожусь, мы испробуем его вместе. Иншалла.
Она подарила мне свою замечательную улыбку.
— Ква кери, Марид.
— Ассалам алейкум, — я вышел из клуба.
Меня окутал теплый, влажный ночной воздух; я глубоко вдохнул аромат распустившихся цветов и зашагал по улице.
Тэнде здорово подстегнуло меня, вдобавок, я проглотил треугольник и одно «солнышко». Когда ворвусь в крысиную нору поганой толстомясой Тамико, ей придется плохо. Я почти бегом добрался до Тринадцатой улицы. Почти… Выяснилось, что такой подвиг мне не по силам. Раньше я мог без проблем преодолеть куда большее расстояние. В конце концов я сказал себе, что причина не в возрасте, а в истязании, которому меня подвергли утром. Хорошая отговорка.
Сейчас пол-третьего или три часа ночи, а из окна Тами по всей улице разносятся грохочущие звуки музыки «кото»! Я барабанил в дверь, пока не отбил кулаки.
Она не слышала меня, то ли из-за этой какафонии, то ли из-за наркотиков. Я налег плечом на дверь и обнаружил, что она не заперта. Медленно и осторожно поднялся по ступенькам. Практически каждый житель Будайина как-нибудь модифицировал себя. Воткнутые в голову модики и приставки-училки дарят какие угодно знания, навыки, целые библиотеки информации, или, как в случае с Хони Пилар, другое «я», совершенно новую личность. Я один оставался нетронутым, хранил верность данному мне богом естеству, полагаясь лишь на природные рефлексы, опыт и осмотрительность. Я превосходил других, используя дарованный Аллахом разум против их компьютеризированных способностей.
И вот сейчас этот самый разум говорил мне, что здесь что-то не так. Тами никогда не оставила бы дверь открытой, разве что из-за Никки, если ее подопечная забыла дома ключи…
Она лежала примерно в той же позе, в какой я застал ее вчера. Лицо густо набелено, иссиня-черная краска на веках. Но теперь псевдо-гейша была совершенно голой, и ее странное созданное хирургами тело выделялось кричащим белым пятном на деревянном полу. Кожа имела болезненно-бледный синеватый оттенок, на ней ярко проступали островки потемневшей обожженной плоти и багрово-красные полосы вокруг запястий и шеи. Горло перерезано от уха до уха; белила смешались с кровью, растекшейся огромной лужей вокруг Тами. Эта Черная Вдова больше никого не ужалит.
Я опустился на подушки рядом с безжизненной тушей и попытался сообразить, что здесь произошло. Может, Тами выбрала слишком крутого клиента, и он нанес удар первым? Следы ожогов и кровоподтеки говорят о том, что ее истязали; пытали долго, неторопливо, так, чтобы причинить максимальную боль. Она с лихвой заплатила за причиненные мне страдания. Квадаа уквадар — правый суд Аллаха и судьбы.