За прилавком в магазине стоял молоденький, хрупкий американский паренек, которого у нас прозвали Абдул-Хассан. «Абдул» означает «раб такого-то», затем обычно следует одно из девяноста девяти имен Аллаха — Господь миров, Милосердный и так далее. В случае с американцем ирония заключалась в том, что он буквально принадлежал Хассану; пожалуй, единственное, что не связывало его с хозяином — генетическое родство. Поговаривали, что Абдул-Хассан не родился мальчиком, точно так же как, скажем, Ясмин — девочкой, но, насколько мне известно, никто еще не потрудился проверить.
Он что-то спросил меня на своем родном языке. Любителей поглазеть на магазинные полки и прицениться, время от времени забредавших к Хассану, ждал настоящий сюрприз, потому что товар в его заведении попросту отсутствовал: Шиит торговал практически всем на свете, а значит незачем демонстрировать образцы покупателям. Я не говорил по-английски, поэтому просто указал большим пальцем в сторону грязного набивного занавеса. Мальчик кивнул и снова погрузился в блаженное самосозерцание, от которого я его оторвал.
Я прошел за занавес, пересек склад, вышел в проулок. Как только приблизился к стальным воротам, они почти бесшумно распахнулась. — Сезам, откройся! — не удержавшись, шепнул я. Потом шагнул внутрь скудно освещенной комнаты и осмотрелся. Наркотики заставили меня забыть, что такое страх. А также, к сожалению, осторожность и осмотрительность; но мое главное богатство и основное оружие — данный мне от рождения инстинкт исправно служит мне днем и ночью, одурманен я пилюльками или нет. Хассан возлежал на миниатюрной горе из подушек и не спеша курил кальян. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было негромкое бульканье; я уловил острый запах гашиша. На краю ковра в неудобной позе, с прямой как палка спиной, застыла до смерти напуганная Никки. Абдулла покоился на подушках рядом с Шиитом и шептал ему что-то на ухо. Тот сохранял абсолютно бесстрастный вид: его лицо казалось таким же пустым, как рука, поймавшая ветер. Сегодняшним приемом ведает он; я стоял и терпеливо ждал, когда хозяин соизволит заговорить.
— Ахлан ва сахлан! — произнес наконец Хассан, на мгновение растянув губы в улыбке. Это формальное приветствие, что-то вроде «добро пожаловать», а буквально «ты пришел к своей родне и нашел ровное место», должно задать тон всей нашей встрече. Я ответил такой же вежливой фразой, меня пригласили сесть. Я устроился рядом с Никки. В ее платиновых волосах, на самой макушке, я заметил одну-единственную училку. Наверняка языковая приставка: я знал, что без нее она ни слова не понимает по-арабски. Я принял маленькую чашечку щедро сдобренного кардамоном кофе, поднял ее в знак приветствия Шииту, потом сказал: «Да будет вечно обильным твой стол», и поднес к губам.
Воздев руки, Хассан в ответ произнес:
— Да продлит Аллах твою жизнь.
Мне передали следующую чашечку. Я украдкой толкнул Никки, которая до сих пор не притронулась к своему чаю. Деловой разговор не начинают сразу, нужно отведать по крайней мере три порции угощения. Раньше отказываться от добавки нельзя — рискуешь обидеть хозяина. Отхлебывая маленькими глотками дымящийся напиток, мы с Хассаном обменивались вопросами о здоровье наших родных и друзей, периодически взывали к Аллаху, моля благословить такого-то и такого-то, а также охранить нас и весь мусульманский мир от козней неверных.
Я тихонько пробормотал Никки на ухо, чтобы она продолжала поглощать чай, обладавший каким-то странным привкусом. Ее присутствие было неприятно Хассану по двум причинам: во-первых, она проститутка, во-вторых, не настоящая женщина. Мусульмане так и не сумели определить статус обрезков. Обращаясь с собственными женщинами как с существами второго сорта, они вставали в тупик, когда требовалось уяснить, какого отношения заслуживают мужчины, добровольно изменившие благородный пол на более «низкий». Естественно, Коран не содержит никаких указаний по этому поводу. То, что полномочный представитель такого существа, Марид Одран, известен своим, мягко говоря, непостоянством в соблюдении заветов Несомненного Писания , усугубляло положение.
Итак, мы с Хассаном пили чашку за чашкой, приветливо кивали друг другу, приятно улыбались, восхваляли Всевышнего и обменивались комплиментами, словно мячиками на теннисном корте. Самое употребительное выражение у мусульман — иншалла, «если Аллах пожелает». С людей снимается какая-либо вина, за случившееся отвечает Господь. Застали в постели с женой вашего брата — пожелал Аллах. Высыхает оазис и его заносит песком — тоже пожелал Аллах. Отрубили руку, голову или член в наказание за несоблюдение Его воли — ничего не поделаешь, так Он пожелал … Любое происшествие в Будайине сопровождается рассуждениями об отношении к этому событию Всемогущего и Всеведущего.
Прошел почти час, и обе стороны уже не могли скрыть, что хотят, наконец, перейти к делу. У меня самого дела шли прекрасно, а улыбка Хассана становилась все шире и шире: с каждой могучей затяжкой он наполнял легкие рекордным количеством гашиша.
Наконец Абдулла решил, что его терпение истощилось. Он пожелал, чтобы разговор наконец затронул финансовую сторону вопроса. То есть, сколько должна заплатить Никки за свою свободу.
Хассану явно пришлась не по душе такая спешка. Он воздел руки, удрученно оглядел потолок и продекламировал арабскую поговорку: «Жадность умаляет накопленное». Слышать подобное заявление из уст Шиита, принимая во внимание его собственные повадки, было по меньшей мере удивительно.
Он посмотрел на Абдуллу:
— Эта молодая женщина находится под вашей охраной и покровительством?
В моем древнем языке существует множество выражений, обозначающих понятие «молодая женщина», и каждое отличается собственным оттенком и смыслом. Хассан мудро выбрал словосочетание «иль-махруса» — «ваша дочь», а в буквальном переводе «находящаяся под охраной, покровительством», так что оно прекрасно подходило к нашей ситуации. Вот каким образом Шиит стал одной из козырных карт Папы — безошибочно находя выход из конфликта между требованиями обычая и необходимостью, возникающей при решении конкретной проблемы.
— Да, о мудрейший, — ответил Абдулла. — Уже более двух лет.
— И вы недовольны ею?
Абдулла сморщил лоб:
— Нет, о мудрейший.
— И она не причиняла вам когда-либо неприятностей и ущерба?
— Нет.
Хассан повернулся ко мне: такая, как Никки, не заслуживала его внимания. — Находящаяся под покровительством желает жить в мире? Она не затаила обиду и не замышляет злое по отношению к Абдулле абу-Зайду?
— Клянусь, что нет.
Хассан прищурился:
— Твои клятвы ничего не значат здесь, неверный. Нам придется оставить в стороне честь достойных мужей и скрепить договор словами и серебром.
— Те, кто слышал тебя, живут в мире, — сказал я.
Хассан кивнул, довольный тем, что я по крайней мере умею себя вести.
— Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, — возгласил Шиит, воздев руки ладонями вперед, — я объявляю свое решение. Те, что присутствуют здесь, пусть слушают и повинуются. Находящаяся под покровительством возвратит все драгоценности и иные украшения, полученные ею от Абдуллы. Она вернет все дары, имеющие ценность. Она вернет все дорогие одеяния, оставив себе лишь такую одежду, которая подходит для ежедневного пользования. Со своей стороны, Абдулла абу-Зайд должен дать обещание, что позволит находящейся под покровительством беспрепятственно заниматься делом, которое она избрала. Если возникнет какой-либо спор, я рассужу его. — Нахмурившись, он посверлил взглядом обе стороны, убеждаясь, что они не доставят ему лишних хлопот. Абдулла кивнул, Никки выглядела подавленной. — Кроме этого, находящаяся под покровительством заплатит Абдулле абу-Зайду завтра до полуденной молитвы три тысячи киамов. Таково мое слово. Аллах велик.
Абдулла ухмыльнулся.
— Пусть не покидает тебя здоровье и счастье! — выкрикнул он.
Хассан вздохнул.
— Иншалла, — пробормотал он и снова сжал в зубах кальян.
По обычаю мне тоже следовало поблагодарить Шиита, хотя он здорово пощипал мою подопечную.
— Я твой должник, — произнес я, встав, заставляя Никки подняться вместе со мной. Шиит с брезгливым видом рассеянно помахал рукой, словно отгонял назойливую муху.
Когда мы уже проходили через стальные ворота, Никки вдруг обернулась и плюнула себе под ноги.
Она выкрикнула все худшие ругательства, которые ей могла подсказать арабская училка:
— Химмар у ибн-химмар! Ибн-вушка! Йилан абук! — Я крепче сжал ее руку, мы бросились бежать. За спиной раздавался смех Абдуллы и Хассана. Охотники получили свою добычу, были удовлетворены вечерним промыслом и решили проявить снисходительность, позволив Никки избежать наказания за ее длинный язык.
Когда мы выбрались на Улицу, пришлось немного притормозить, чтобы перевести дыхание. — Мне срочно надо выпить, — объявил я, увлекая ее внутрь «Серебряной ладони».
— Ублюдки, — прорычала Никки.
— У тебя что, нет трех тысяч?
— Есть. Просто не хочется отдавать деньги им. Я думала потратить их на другое.
Я пожал плечами:
— Если очень хочешь выбраться из-под туши Абдуллы…
— Да, знаю. — Но она еще переживала потерю трех кусков.
— Все будет в порядке, — сообщил я ей, пробираясь по темному и прохладному помещению бара.
Никки вытаращила глаза и подняла руки, издеваясь над дешевой помпезностью Хассана.
— Все будет в порядке, — вскрикнула она, смеясь. — Иншалла! — Насмешка показалась мне какой-то вымученной и невеселой. Никки сорвала с себя училку арабского. Вот последнее, что сохранилось у меня в памяти от этого вечера.
4
Вы наверняка знаете, что такое похмелье. Голова раскалывается, не переставая ноет живот, ужасно хочется потерять сознание и очухаться только когда снова придешь в норму. Но известно ли вам, что происходит, когда заканчивается действие солидной порции гипнонаркотиков? Ты словно попал в чей-то сон: не веришь, что существуешь на самом деле, убеждаешь себя: «Сейчас я просто вспоминаю то, что случилось давным-давно». Причем время от времени сознаешь, что ты — это ты, находишься в определенном месте в определенное время, и диссонанс в ощущениях рождает новый цикл мучительного беспокойства, усиливает иллюзию полнейшей нереальности происходящего. Иногда трудно отыскать собственные руки и ноги; кажется, тебя выстругали из куска дерева, и, если будешь хорошим мальчиком, когда-нибудь станешь человеком из плоти и крови. «Мысль» и «движение» — чуждые понятия, присущие настоящим людям, но не тебе. Прибавьте симптомы обыкновенного алкогольного похмелья, которые я перечислил в начале, не забудьте жуткую депрессию и сокрушительное изнеможение, а еще озноб, тошноту, спазмы — остаточные явления после треугольников, проглоченных позавчера. Сложите, хорошенько перемешайте. Теперь вы способны представить мое состояние, когда меня разбудили на рассвете. Ах, рассвет… Все живое радостно приветствует первые лучи солнца. Увы, я не чувствовал себя живым.
Оглушительный стук вырвал меня из забытья как раз в тот момент, когда раздался призыв муэдзина: «Спешите на молитву! Спешите на молитву! Молитва лучше сна! Аллах велик!» Если бы я сейчас мог соображать, меня наверняка рассмешила бы напоминание о преимуществах духовного над физическим. Я перекатился на матрасе, уставился на покрытую трещинами зеленую стену и сразу же пожалел о том, что вообще пошевелился; это походило на замедленную съемку, причем часть кадров куда-то исчезла. Вселенная начала пульсировать вокруг меня…
В дверь продолжали колотить. Через несколько секунд до меня дошло, что ее пытаются проломить сразу несколько могучих кулаков.
— Подождите, я сейчас, — откликнулся я и сполз с постели, стараясь не потревожить те части тела, которые еще сохраняли чувствительность. Благополучно опустился на пол и очень осторожно, очень медленно поднялся на ноги.
Постоял, немного покачиваясь, стараясь убедить себя в том, что я тот самый, реальный Марид Одран, но потерпел неудачу и решил все-таки двинуться к входу. Проковыляв добрую половину пути, сообразил, что я совершенно голый. Остановился. Черт, как же трудно постоянно принимать ответственные решения в таком состоянии… Возвратиться назад и накинуть что-нибудь на себя? К грохочущим ударам прибавились негодующие вопли. Тут не до одежды, решил я.
Открыл дверь и остолбенело уставился на самую ужасную картину, которая когда-либо открывалась человеческому взору с тех пор, как некому герою пришлось столкнуться лицом к лицу с Медузой и двумя Горгонами в придачу. Передо мной стояли три жутких чудовища, секта Сестер Черной Вдовы в полном составе: Тамико, Деви и Селима. Гигантские сиськи едва помещались в одинаковых черных пуловерах, под ними — узкие юбки и туфли на шпильках того же цвета. Их рабочая форма. Зачем наряжаться, словно идешь на дело, в такую рань, мелькнула в моей одурманенной голове нелепая мысль. Рассвет… Никогда его не вижу, разве что время от времени встречаю «наоборот»: ложусь спать после восхода солнца. Ну, надеюсь Сестры не…
Деви, беженка из Калькутты, втолкнула меня в комнату, остальные, захлопнув дверь, последовали за ней. Селима, чье имя по-арабски означает «спокойствие, мир», повернулась, вскинула правую руку и, рыча, воткнула твердый локоть прямо мне под дых. Она вышибла весь воздух из легких; задыхаясь, как рыба на суше, я рухнул на колени. Чья-то нога жестоко врезала мне по челюсти, и я повалился навзничь. Одна из Сестер подхватила меня и держала, а две другие неторопливо и методично били, не оставляя без внимания ни одного незащищенного чувствительного места. Я с трудом соображал и до начала истязания, а после первых безжалостных ударов утратил всякое представление о реальности. Просто висел как мешок в чьих-то цепких руках и в своем бреду почти радовался, что на самом деле ничего не происходит, это — кошмарный сон, воссоздавший пережитое в далеком-далеком прошлом, который я сейчас безмятежно наблюдаю…
Не знаю, как долго они меня били. Когда пришел в себя, часы показывали одиннадцать утра. Я лежал на полу и старательно втягивал в себя воздух. Наверняка сломаны ребра, потому что каждый вдох вызывал немыслимую боль. Я сделал попытку собраться с мыслями: по крайней мере, наркотическое похмелье немного прошло. Коробочка с пилюлями! Я должен найти коробочку! Ну почему никак не удается отыскать проклятую коробочку?? Со скоростью черепахи я пополз к кровати. Сестры поработали надо мной очень тщательно и эффективно: с каждым движением я проникался все большим почтением к их профессиональному мастерству. На мне буквально не осталось живого места, но они не пролили ни капли крови. До меня дошло, что если бы Сестры хотели меня убить, хватило бы одного-единственного игривого укуса. То, что они со мной сделали — предупреждение или наказание. За что? Надо не забыть спросить у этих милых девочек, когда снова увидимся.
Наконец я свалился на постель и потянулся через матрас за одеждой. Коробка лежала в кармане джинсов, где я всегда ее держу. Слава Аллаху! Я открыл ее в твердой уверенности, что найду парочку болеутолителей быстрого действия. Но весь запас «красоток», таблеток бутаквалида аш-си-ай, бесследно исчез. Они строжайше запрещены повсюду, так же как, например, порнуха, а стало быть, продаются на каждом углу. Вчера у меня имелось по крайней мере восемь штук. Куда они подевались? Наверное, пригоршню я проглотил, чтобы заснуть назло бесновавшимся треугольникам, а остальные сожрала Никки. Ладно, какая разница? Сейчас мне срочно требуются любые опиаты. Я нашел семь пилюлек соннеина. Когда они засияют внутри меня, словно утренние лучи, пронзающие угрюмо-серые облака, я смогу купаться в их теплом, ласкающем свете; иллюзия счастья и благополучия распространится по телу, окутает поврежденные Сестрами места. Одна мысль о том, чтобы попытаться доползти до кухни и налить стакан воды, заставила меня содрогнуться. Я набрался решимости, набрал побольше слюны и проглотил похожие по вкусу на мел «солнышки» одну за другой. Они начнут действовать минут через двадцать, не раньше, но одно сознание грядущего облегчения уже заставило боль немного утихнуть.