— Теперь надеетесь на второе пришествие, на нового мессию? — спросил, как показалось Хенкину, с издёвкой Сэм.
Хенкин на этот прямой вопрос отвечать не стал, только покосился на Сэма, в очередной раз удивляясь, что за внешней его простоватостью скрывается достаточно живой и проницательный ум.
«Скорее всего, Сэм абсолютно не улавливает нить рассуждений, а так, случайно, попал в тон», — успокоил он себя. Тем не менее, уязвлённое самолюбие потребовало достойного ответного выпада.
— Вот, к примеру, взять тебя, Сэм, — Хенкин сознательно «приземлил» тему разговора. — Прости меня за прямоту, но ведь ты не живёшь, а просто существуешь. То есть работаешь лишь для того, чтобы иметь возможность потреблять. Из этих двух действий состоит вся твоя жизнь, и я даже подозреваю, что в этом и заключается вся твоя философия. Не обижайся, но таких, как ты, подавляющее большинство! А в человеческой жизни непременно должен присутствовать некий высший смысл.
— Допустим, я с удовольствием выполняю нужную людям работу… — Сэм замялся. — Разве не может именно в этом заключаться смысл моей жизни?
— Но ведь не ради же одной лишь работы нужно жить? — снова «завёлся» Хенкин. — Я считаю, что каждому нужно как можно раньше понять, для чего мы рождены и для чего предназначены! Какой-то писатель написал: «Человек — это звучит гордо!» Ерунда, не может каждый человек гордо звучать — это опять будет однородная, то есть гордо-безликая масса! Лично для меня более приемлем такой лозунг: «Питер Хенкин — это имя должно звучать громко!»
— Вы вольны избрать любой девиз.
— А для тебя, соответственно: «Сэмюэль Свифт — это гордо!» А на остальное человечество нам обоим, если честно, абсолютно наплевать. Пусть в безликом человеческом океане каждый выплывает как может! Слабым же остаётся просто смириться со своей незавидной участью стадного животного. Разговоры о равноправии — это удел тех, кто остался за дверью.
— С этим можно поспорить… — не очень решительно возразил Сэм.
— Ну так спорь, чёрт возьми! — Хенкин даже разозлился. — Человек интересен, если у него своя, отличная от других философия. Причём плохой жизненной философии не бывает! Пусть я нехороший человек по меркам этого твоего учителя, но я такой нужен — потому что иначе не с кем будет сравнивать, не к кому будет примерять свои мысли и поступки.
— Пример для подражания всегда выбирается из сравнения.
— Ты, Сэм, пока не годишься для сравнения ни с той, ни с этой стороны. Ты где-то посредине, в огромной массе конформистов, плывущих по течению! И люди всегда делились на хороших и плохих, причём эти понятия зачастую мгновенно меняли свою оценку на противоположную. Если сейчас ты считаешь меня как бы антиэталоном — всё равно я горжусь этим! Так называемых «плохих» людей всегда меньше, но зато они всегда лучше организованы, потому что они вне массы. Может, они и являются как раз человеческой элитой, главной движущей силой прогресса?..
— Но сейчас численно ваших «противников» всё-таки больше, — возразил Свифт уже более уверенно.
— Ну и что? Нас меньше, но мы при этом уравновешиваем большую по численности армию противников. Есть повод гордиться!
— Я думаю, что в перевесе приверженцев хоть религии, хоть идеи и состоит логика развития человечества. Правда всегда остаётся за большинством. Вам не кажется, сэр, что вы делаете неверную ставку?
— Насколько плохо, Сэм, ты разбираешься в технике и современной жизни — настолько хорошо поднаторел в политэкономии, — Хенкин даже рассмеялся, вдруг осознав, что всерьёз спорит со своим оппонентом. — Отсутствие технических знаний не отягощает работу твоего мозга, не так ли?
— Я повторяю, что это чужие мысли. Нечестно присваивать их даже для того, чтобы услышать похвалу.
— Но есть же у тебя, Сэм, какие-то собственные мысли? — спросил Хенкин уже совсем спокойно.
— Пройденные мили считают в гавани… Это морская пословица. А я в свою гавань ещё не пришёл.
— Конечно, в словах твоего учителя есть зёрна истины, — примирительно продолжил Хенкин, — он прав, что в идеологической борьбе частный капитал, как это ни печально, всё больше и больше проигрывает. Но ведь был же именно частный капитал когда-то силён и сверхбогат! И всего-то надо было смотреть в будущее, а не жить меркантильным накоплением. Просто надо было потратить часть своего богатства — и дать своим идеологическим противникам всё: пищу, развлечения, женщин. Мы понадеялись на свою политическую силу, но закрепить окончательную победу должно было всё-таки богатство…
— Я думаю, что вы всё-таки ошибаетесь, сэр, — возразил Сэм. — Даже много веков тому назад богатство не могло решать всё.
— Ты хочешь сказать, Сэм, что разжиревшие рабы всё равно захотели бы стать господами?
— Даже не это. Человеческая гордость…
— Гордость?.. — не дал договорить Сэму Хенкин. — Да у них не осталось бы на неё времени! Живи — и радуйся! Им, в конце концов, вообще ничего не пришлось бы делать! Прошло совсем немного времени, и сейчас практически всё за человека могут делать машины.
— Я думаю, человек не сможет жить, ничего не созидая. Быть бездельником для него унизительно.
— Бездельников, поверь мне, всегда хватало, — констатировал Хенкин с раздражением. — А что до унижения, так в Четвёртом секторе деньги до сих пор являются главной властью. Тем не менее, «униженные» этим простые рабочие и служащие не торопятся перебираться в государственный сектор. Зато какое потрясающее чувство — ощущать себя капиталистом и господином! Если бы ты, Сэм, смог это испытать на себе, то заговорил бы по-другому!
— Абсолютная власть при помощи денег — это иллюзия, — упрямо возразил Сэм.
— И тем не менее, раньше при помощи денег можно было сделать всё: купить с потрохами, подкупить, заплатить, на худой конец, наёмному убийце. При этом богатый человек практически не рисковал ничем. Кроме денег, конечно.
— Вы хотели бы жить в прошлом? — задал Сэм неожиданный вопрос.
— Конечно! — не задумываясь, ответил Хенкин. — Там всё было ясно и понятно. Думаешь, почему я мотаюсь по Эшеру? Ты представить не можешь, со скольких планет уже вытеснили нашу фирму, — Хенкин даже не заметил, что заговорил слишком откровенно. — Госсектор, естественно, платит некую компенсацию — и требует немедленно освободить территорию. Мы, видишь ли, путаемся у них под ногами. Фирма, в руках которой были сосредоточены туристические маршруты едва ли не всего исследованного космоса, теперь «путается у них под ногами»!.. Знаешь, зачем я сюда прилетел? Выяснить, насколько планета Эшер неперспективна для человечества. Заметь, с некоторого времени нам нужны только неперспективные с точки зрения государства планеты! Ну, не абсолютно, конечно.
— Космос-сити на горизонте! — перебил его Сэм с заметной радостью в голосе.
— Жаль, что так быстро прилетели, — с сожалением произнёс Хенкин. — Ты, Сэм, достаточно интересный собеседник. Я так понимаю, что тема эта для тебя не нова?
— Вообще-то за этот месяц вы, сэр, уже второй человек, который говорит мне о смысле жизни. Слова как будто одни — а подразумевается при этом прямо противоположное…
И тут счётчик информации в голове Хенкина в очередной раз щёлкнул, сформировав новую неожиданную идею, заставившую его на некоторое время замолчать и напрячь мозги.
«Интересно получается, — думал Хенкин. — Наш поступок — например, сегодняшняя потасовка — остался в прошлом, а его следствие проявится уже в будущем… То есть время как бы течёт в двух противоположных направлениях. Как это можно представить пространственно? Витки временной спирали проходят очень близко друг от друга — и, как в водном потоке, происходит касание и даже частичный захват настоящего витка прошлым и будущим?.»
У него даже дыхание перехватило от близости какого-то очень важного умозаключения, от предчувствия близкой разгадки.
«…Сэм утверждает, что для него любое расстояние не являлось помехой. И похоже, никакой промежуток времени?.. Кроме того, при перемещении он может прихватывать с собой предметы, как это произошло с кактусом!..»
Хенкин представил себя в прошлом с современными технологиями, с роботами и «Геркулесами», и у него даже мурашки по спине побежали.
«Уж с этой-то техникой я смог бы взять власть на Земле в свои руки! Но самое главное — у меня было бы то, чего не было ни у кого: знание пути развития общества и мировой экономики. Я знал бы ошибки и достижения последнего полувека. Чего не смогли добиться в своё время политики от бизнеса, наверняка добился бы я, Хенкин! Пусть в прошлом, но я смог бы стать вершителем судьбы всего мира…
Да, в настоящее время стать диктатором невозможно, а вот в прошлом! И нужно-то всего лишь научиться пользоваться невероятными способностями Сэма. Вот только неясно, сколько на всё это уйдёт времени…»
Но червячок скептицизма и трезвый рассудок, словно команда бдительных пожарных, попытались остудить опалённый необузданными мечтами разум:
«А может быть, и без этого вернутся прекрасные старые времена?! Если витки временной спирали практически параллельны и оказывают влияние друг на друга — значит, и этапы развития цивилизации через определённые промежутки времени повторяются, только на более высоком уровне. Ведь вся история второго тысячелетия служит тому подтверждением».
И стоит только продержаться какое-то время, и тогда — пусть не ему, так его детям, — удастся крепко намотать на руку этот единственный вихор удачи! Или всё же именно ему, Хенкину, суждено нарушить периодичность событий и круто изменить всю историю человечества? Может, время уже возложило на него эту миссию, устроив неслучайную встречу с «ковбоем»?.
А ведь он думал уничтожить Сэма, как угрозу собственному благополучию… Смешно!
Хенкин вспомнил вдруг часто повторяемую боссом шутку: «Ещё вчера сегодня было завтра», — и впервые подумал, что она вовсе не глупа.
Глава 2
Чрезвычайное происшествие на Эшере
Главная интрига человеческой жизни в том, наверное, и заключается, что судьба наша непредсказуема. Пусть сегодня ты никто — без денег, без влиятельных друзей, без перспектив, но завтра — кто знает? Может, выиграешь в лотерею миллион или найдёшь старинный клад, спасёшь тонущего миллионера или попадёшься на глаза знаменитому кинорежиссёру, сделаешь случайно научное открытие или на пустом месте начнёшь прибыльный бизнес… Вариантов бесчисленное множество, и у случая много всяческих уловок, чтобы разнообразить жизнь. Причём как в лучшую, так и в худшую сторону.
И никакие гороскопы, никакие маги и ясновидящие не могут с уверенностью предсказать твою судьбу на мало-мальски длительный период! В случае, когда что-то хотя бы частично сбывается, будут утверждать, что астрология и магия — это точные науки. А в случае неудачного предсказания всегда найдут оправдание: мол, новая звезда неожиданно возникла на твоём небосклоне и внесла непредсказуемые коррективы.
Встречать Митчелла Хенкин предполагал на глаере и, конечно же, без Сэма — тому лучше пока не знать о прибытии «инспектора». Он уже убедился, что Сэм не такой простак, каким кажется на первый взгляд.
Хенкин, правда, засомневался было, что появление на космодроме его, заместителя директора, явится нарушением субординации, — однако жажда новой информации и неизбежное, достаточно долгое ожидание Митчелла в номере гостиницы уже заранее тяготили. Поразмыслив, он решил, что нарушение «табели о рангах» — это не такая уж большая беда, ведь среди сотрудников фирмы он слывёт «демократом» и «своим парнем».
Но утром он опять изменил своё решение, ибо даже кратковременное одиночество в кабине глаера сегодня почему-то особенно пугало. Скорее всего, подкрадывался очередной приступ проклятой клаустрофобии. А может быть, в таком виде выразилась реакция на более чем двухнедельное вынужденное если не абсолютное безделье, то всё равно фактическое ничегонеделанье? Всё, что он совершил на Эшере за это время, Хенкин настоящей работой не считал…
Ещё в первое посещение склада он обратил внимание на стоящий в ангаре старинный автомобиль-вездеход. Этот железный гигантский «монстр» был, вдобавок ко всему, ещё и с ручным управлением. Выяснилось, что он в своё время был доставлен на Эшер управляющим отделения Люком Спенсером, который в свободное время совершал на нём прогулки по окрестностям. Хенкина это не особо удивило, ибо за свою, пусть и не очень длинную, жизнь он встречал и более странные увлечения. Пристрастие людей к старым вещам всегда забавляло его.
Для некоторых какая-нибудь старинная, бабушкиных времён, безделушка представляла большую ценность, чем, например, стереовизор последней модной модели. А с другой стороны, старые вещи как бы символизируют постоянство: ведь, в отличие от большинства предметов, постоянно совершенствующихся и меняющих свой облик, они неизменны. Для кого-то обладание такими вещами — это, скорее, даже не тоска по прошлому, а боязнь будущего и его неопределённости. Кроме того, в пользовании вещами «ретро» существует своя прелесть: будто детская игрушка в руках взрослого человека, за которой выплывают из памяти забытые карусели, русские горки… Старые вещи тем, наверное, и привлекательны, что дарят иллюзию превосходства над сложным и переменчивым миром вещей.
Вот в этом-то вездеходе Хенкин и решил отправиться за Митчеллом, тем более что без каких-либо лишних объяснений водителем можно было взять самого управляющего, Люка Спенсера.
На космодром они приехали, когда громада «Геркулеса» уже величественно возвышалась над зданием космопорта. Макробус высаживал возле зала ожидания первую партию пассажиров. Митчелла среди них не было… Хенкин показал управляющему рукой: к космолёту!
Главный специалист отдела безопасности Митчелл явно не ожидал такого внимания к своей особе. Он суетливо затолкал большой плоский чемодан в люк огромного багажника и вытер клетчатым платком вспотевшую лысину.
«Что, старина Боб, моя улыбка для тебя пострашнее дула бластера?» — с некоторым даже злорадством подумал Хенкин и тут же решил, что важный разговор нужно начать прямо здесь, не откладывая. Конечно, один из кабинетов в здании отделения был специально экранирован от любого подслушивания, но кто знает, не удумал ли Спенсер установить там какое-нибудь хитрое записывающее устройство, чтобы иметь в своём архиве копии всех секретных разговоров? Кроме того, в такую тёплую и солнечную погоду даже мысль о помещении, напичканном — в духе Спенсера — коврами и мягкой мебелью, вызывала лёгкую тошноту. Проще было поговорить с Митчеллом где-нибудь здесь — без риска быть подслушанными.
Хенкин огляделся по сторонам и дал указание ехать вдоль края бетонной площадки космодрома — в направлении виднеющейся невдалеке кромки леса.
Тропические заросли, внешне чем-то даже похожие на земные, безуспешно пытались отвоевать хотя бы часть захваченной людьми территории: навалившись на высокую изгородь из колючей проволоки, они местами нависали над ней наклонной зелёной стеной. При этом их корни и нижние ветви, казалось, вцепились в край выступающего за изгородь бетона мёртвой хваткой, а толстые, похожие на зелёных змей лианы продвинулись в этом яростном порыве ещё дальше, нашаривая малейшие просветы в сетке и неровности в плитах.
Хенкин невольно представил, что будет, если бетон сдастся и позволит себе дать хотя бы маленькую трещинку. Устойчивое равновесие тут же нарушится — и джунгли просто взломают край бетонного поля.
«А ведь Свифт — это тоже трещина, — нашёл он неожиданное сходство. — Пока что маленькая, малозаметная, но кто знает?.»
На углу бетонного поля он дал знак остановить вездеход и предложил Митчеллу пройтись. Спенсер тоже выбрался из кабины наружу и стал тщательно осматривать своего «динозавра», любовно поглаживая каждую его деталь. Похоже, это было одним из любимых его занятий.
В сотне шагов от вездехода Хенкин остановился. Дующий со стороны вездехода лёгкий ветерок наверняка отнесёт слова — поэтому можно разговаривать, не понижая голоса и не опасаясь чутких ушей управляющего. Хотя, может, он и не прислушивается вовсе, а всецело занят своим делом?