— Да… Нет… То есть — да! Я хотела к нему… но я вижу, вы живете вместе с ним.
Она оттолкнулась от перил таким отчаянным движением, как будто для этого была нужна особенная решимость.
— Я отыскивала Арсения Арсеньича, чтобы узнать о вас. Мне нужно вас.
— Меня?
— Я вас не знаю, и вы — меня, — торопилась она, — и это, конечно, странно, что я пришла. Хотя я знаю, как вас зовут. Родион… простите, я дальше не знаю.
— Что же вам нужно?
— Мне необходимо с вами говорить. Очень важно. Я вас видела четыре дня назад. Вы были у нас ночью, помните?
— Четыре дня назад? — насупившись, спросил Родион.
— Да, помните? Я дочь профессора Карева.
Родион приподнял голову.
— Ага! — промычал он, свысока разглядывая Ирину.
Он чуть-чуть не сказал: чует кошка, чье мясо съела! — и ухмыльнулся.
— У вас сейчас… вы можете сейчас поговорить со мной, недолго? Мне, правда, очень необходимо.
Она опять говорила неуверенно.
— Пойдемте.
Первую минуту в комнате они оба молчали. Родион испытующе ждал, что скажет Ирина, она глядела на Ленку остановившимися, немигающими глазами.
— Это ваша дочь? — спросила она тихо.
— Да.
— От вашей жены?
Родион засмеялся. Ирина перебросила взгляд с Ленки на Родиона, вдруг поняла глупость своего вопроса и заспешила:
— Я хотела… я говорю… мать этой девочки — та женщина… которая приходила ночью… встретилась с вами у нас?..
Она совсем сбилась, вспыхнула и замолчала.
— Я думал, вы будете говорить о своем отце, — хмуро сказал Родион.
— Об отце? Почему?
— Ну, может, о Шеринге.
— Почему… о Шеринге? — еще больше удивилась Ирина.
— Что же, вы собирались говорить про мою жену, что ли? — насмешливо спросил Родион.
Ирина громко перевела дыхание, лицо ее вытянулось и дрогнуло, точно от обиды, она ответила резко:
— Да.
— Что-о?.. — протянул Родион.
— О вашей жене.
Он сорвался с места и зашагал из угла в угол. Ирина пододвинула к себе стул, села. Родион остановился перед нею, пожал плечами: нельзя было понять, чего добивается эта худенькая упрямая девочка.
— Я, знаете, считаю, что это мое личное дело — жена, — грубо сказал он.
— Ведь я понимаю, что это нехорошо… что я говорю. Но и вы поймите, что ведь я хочу тоже о своем личном деле!
Родиону послышалась в этих словах жалоба, он насторожился на мгновенье, но тут же подозрительно и вкрадчиво спросил:
— Стало быть, этот музыкант Никита Карев вам — родным дядей?
— Почему вы спрашиваете… о нем?
— Чего же он от меня желает?
— Он… от вас?
— Ну да. Ведь это он прислал вас ко мне с поручением?
Он глядел на Ирину, угрюмо опустив брови, лоб его казался от этого еще круглее, выпуклее, и замкнут, черств был пристальный взгляд.
— Мне никто ничего не поручал. Я говорю, что вы нужны мне по личному делу.
— Тогда, может, вы начнете?
Ирина привстала, вновь села, потеребила на столе угол клеенки, отвернулась.
— Я, наверное, не так начну… то есть я не хочу, чтобы вам было обидно, или… ну, я не могу!.. Словом, я должна прежде всего знать: ваша жена… она от вас ушла?
— Как это моя жена стала ни с того ни с сего вашим личным делом?
— Она бросила вас? — настойчиво продолжала Ирина. — Да? Иначе за что же вы… назвали ее так… тогда, у нас? У меня нет права спрашивать, я знаю, но я прошу…
Она почти задыхалась. Опять привскочив на стуле и крепко ухватившись за край стола, она твердила:
— Я прошу вас, пожалуйста, ответьте! Значит — правда, вы назвали ее так, потому что она…
Родион оборвал ее:
— Зачем вам нужно это?
Но, тотчас догадавшись, он смутился, и так неожиданно для него было это смущенье, что в голосе его появилась чуждая ему боязливая предупредительность:
— Тогда, уж если расспрашиваете меня, так позвольте тоже…
Он неловко помялся.
— Вы что, этого музыканта, дядюшку вашего… он что, видно, тоже как-нибудь… обманул вас?
— Значит, правда? — быстро шагнув к Родиону, спросила Ирина.
— Что?
— Почему вы сказали — тоже?
— Ну нет, — усмехнулся Родион. — Нет, конечно. Он-то меня не обманывал, я не имел с ним дела, да и не буду.
— А про жену вы знаете?
— Что про нее знать, — вдруг доверчиво и просто сказал Родион. — Знаю, что вот, как видите, ее нет.
Он обвел глазами комнату и, словно извиняясь, улыбнулся.
— Это ее дело. Не захотела жить — ушла. Только зачем вот…
Он грубо и с отвращением, торопясь выговаривать слова, досказал:
— Зачем надо было изолгаться, как не знаю кто? Что, я тиранить бы стал ее за правду?
— Она лгала вам, — убежденно тряхнула головой Ирина.
— Говорит — нет.
— А вы?
— Что я, слепой, что ли? Я, как увидел вашего музыканта, сразу понял.
— Ну, конечно! — горячо и точно обрадовавшись, подхватила Ирина. — Я тоже сразу увидала! Я это прекрасно все обдумала и все теперь понимаю. Когда вы вошли, он страшно испугался, я его никогда таким не видала. И потом, когда ворвалась она, ваша жена, он просто не знал, что ему делать, потому что вы и потом — я, ведь я была тут же, рядом!
— Ха! А как же она могла очутиться у вас? Искала меня, говорит, а попала к музыканту!
— Нет, сговориться они не могли. Это невозможно Он просто не посмел бы!
— Ого! Еще как возможно! Да вы вот сами откуда знаете, что они…
— Я ничего не знаю! — перебила Ирина. — Я только теперь окончательно убедилась. Я для этого и пришла. Он мне тоже сказал, еще давно, после концерта, что неправда. Говорил, что они — друзья. Я тогда поверила, я думала… А вот этой ночью…
Ирина безудержно мчалась вперед. Она убеждала себя в том, что не ошиблась, что все ее предположения о Никите подтвердились, что они были верны, и она чувствовала это давным-давно. Негодование ее пылало каким-то костром, и Родион подбрасывал в него сухого хвороста.
Два человека, полчаса назад не знавшие о существовании друг друга, внезапно оказались союзниками и в исступлении изобличали вероломство своего врага.
Они были правы, они совершенно убедились в своей правоте, и пришел момент, когда нужно было поглядеть на себя новыми правыми глазами.
Тогда Родион увидел очень юную хрупкую девушку, рассерженную и уже не сомневавшуюся в сочувствии, уверенно требовавшую его от Родиона. Это показалось ему дерзостью, но не оттолкнуло, а только заново наполнило его смущением. Ему стало почти стыдно бесцельной откровенности разговора, и вдруг он, уже совсем бесцельно и откровенно, спросил:
— А видно, здорово вы любите своего музыканта?
— Ничуть, — ответила она решительно и спокойно. Как будто больше всего ждала этого вопроса и больше всего приготовилась к нему.
— Ни ка-пель-ки, — добавила она по слогам. — Мы были просто друзья, и он нуждался в дружбе больше, чем я.
Надо было заглушить возраставшее смущенье. Родион быстро отыскал в Ирине смешное (она все теребила и дергала на столе клеенку) и с улыбочкой сказал:
— Тогда, может, и с моей женой они были просто друзья?
— Вы же сами говорите, что нет! — испуганно воскликнула Ирина. — И я вовсе не хочу, чтобы у него были друзья! То есть женщины! То есть я не хочу, чтобы он мне не говорил, если у него есть… Он не смеет меня обманывать! Вы же сами сказали… И вообще вы меня совсем не так поняли. Я теперь вижу!
Она отвернулась и, облокотившись на стол, закрыла рукою лицо.
Родион ходил из угла в угол. Потом остановился у окна, опять, как недавно, потер пальцами по стеклу и сказал:
— Самое противное, что здесь всё на обмане, изолгались зачем-то…
Ирина могла быть удовлетворена: этот человек серьезно и окончательно признал ее правоту. Она облегченно вздохнула и посмотрела на Родиона.
Он стоял к ней спиной. Большая голова его, глубоко сидевшая в плечах, недовольно подергивалась. Он был простовато, грубо сложен, но в осанке его Ирина нашла что-то добродушно-застенчивое, привлекательное и потешное, как в игрушечном медведе. На концерте, где Ирина в первый раз увидела Родиона, и — особенно — ночью, когда он своим появлением взорвал каревскую именинную пирушку, он показался ей страшным.
Они молчали, оставаясь неподвижными, выжидая друг от друга какого-то решения. И это молчание связывало больше, чем откровенная речь, словно из него вырастало право Ирины находиться в этом доме и говорить с чужим человеком о том, о чем она ни с кем не говорила.
Тогда Ленка, заскучавшая в своем уголке, подошла к отцу и потрогала его за рукав.
— Папуленька, — сказала она, — давай со мной немножно поиграем.
Родион положил руку на ее всклокоченную голову.
— Как же поиграть? — улыбнулся он. — Погоди.
— Ну давай со мной поиграем в поезды, — нараспев протянула Ленка. — Ты будешь пассажир, а я — пассажирница.
Ирина рассмеялась и, вдруг подбежав к Ленке, начала тормошить ее за плечи, как умеют тормошить детей одни женщины.
— Как ты сказала? Как? Пассажирница? Ну, хочешь, я буду с тобой играть? Хочешь? Ну, покажи мне свои игрушки. Пойдем.
Она повела Ленку к игрушкам, присела около нее на корточки, но тотчас обернулась к Родиону.
— Вам, может быть, неприятно… что я с ней? — спросила она.
Он посмотрел на нее исподлобья.
— Нет, что же, если хочется, — пробурчал он.
Ирина поднялась.
— Я пойду.
— Что же вы? Если вам забавно, так пожалуйста, — кивнул он на дочь.
— Нет, я пойду, — повторила Ирина.
Наступила минута, когда нужно было платить за все, о чем было умолчано, и за все, что было сказано в этот вечер.
Ирина подала Родиону руку. Он взял ее осторожно. Решительно нельзя было найти ни одного подходящего слова, и все посещение Ирины с каждой новой секундой все больше теряло свой настоящий смысл.
— Простите, что я помешала вам.
— Да вы не помешали. Давайте кончим об этом.
— Да, правда. И потом все это очень глупо, — вспыхнула Ирина. — С моей стороны…
— Ну, как сказать… я понимаю.
Родион потер свои руки. Визит был окончен.
В передней, открыв дверь, Родион спросил:
— Что же, кланяться Арсению Арсеньичу?
— Нет, зачем? А впрочем, пожалуй.
— Нашим знакомством мы ведь обязаны ему, — улыбнулся Родион.
— Вы с ним дружны?
— Он старик хороший.
— Очень.
Неожиданно была найдена приемлемая тема, и с облегчением, поспешно, Родион сказал:
— Погодите, я зажгу спичку, здесь темень. Или, постойте, я провожу вас.
— А как же дочь? Одна?
— Ничего, это — в два счета.
Родион вернулся в комнату, потом выбежал, натягивая на плечи куртку. Он чиркнул спичкой и пошел вперед.
И вот разговор, тянувшийся несколько минут и разделенный длинными паузами:
— Осторожно, ступенька.
— Я вижу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— До свиданья.
— Я доведу вас до трамвая, а то вам, поди, жутко.
— Я не боюсь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Куда же вы полетели? Мне за вами не угнаться, вы вон как шагаете!
— Привычка, понимаете ли.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— А теперь уж очень тихо.
— Не приноровишься.
— Зачем же вызываться провожать?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Вы часто видитесь с Арсением Арсеньевичем?
— Случается.
— О чем же вы говорите?
— Спорим.
— Вы с ним?
— Ну да.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Кто же из вас побеждает?
— Я, конечно.
— Скажите, какая самоуверенность!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Вы большевик?
— Да.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Вон мой трамвай. Спасибо.
— До свиданья… А — здорово, знаете ли, я на вашего отца сержусь.
— Это почему?
— Да вот история с Шерингом.
— При чем тут мой отец? Ведь вы не медик. Как же вы можете судить? А мой отец замечательный, и вам должно быть это известно. До свиданья.
— Осторожно…
Трамвай мчало по бессветным прямым линиям, ветер ломил ему наперерез, было холодно и бодро. То, что Родион пошел провожать Ирину, и то, что они говорили не о главном, наполнило ее спокойствием. Все было ясно, и решение, которое она приняла, было принято по совести, раз навсегда.
Исполнить это решение Ирине привелось раньше, чем она ждала.
Почти у самого дома она увидела Никиту.
За ним только что захлопнулась дверь, он огляделся по сторонам и пошел навстречу Ирине. Она невольно остановилась, но тут же заставила себя идти дальше очень уверенной и очень строгой ровной поступью.
Когда Никита узнал Ирину, он немного свернул со своего пути, направляясь прямо на нее и загораживая ей дорогу.
— Вот хорошо, — сказал он. — А я сидел у вас добрых полчаса.
Он остановился лицом к лицу с Ириной и вынул из карманов руки.
Она обошла его так, как обходят случайное препятствие — столб, тележку, неудобно поставленную развозчиком, или ребятишек, затеявших игру, — не подняв глаз, не изменяя шага, как будто не заметив, что именно пришлось обойти: столб, тележку или ребятишек.
С тем же равнодушием и тою же походкой Ирина прошла несколько шагов до двери. Но, когда открыла ее и очутилась в фонаре — между дверей, она с страшной силой втянула в себя воздух и схватилась руками за грудь: надо было не только пройти эти несколько шагов от Никиты до дома уверенной и строгой походкой, надо было еще дышать, как всегда, а на это не хватило воли. И тотчас Ирину потянуло взглянуть на улицу, посмотреть, как там стоит в неподвижности (о да! непременно так: в неподвижности) Никита, и на мгновение защемило в горле, как щемит, когда сделаешь что-нибудь злое и не хочешь признаться в этом.
И она не взглянула на улицу, а побежала по лестнице, шепча на ходу:
— И наконец, имею же я право поступать плохо… не должна же я поступать хорошо… если я не хочу, не хочу, не хочу!
И она дернула звонок.
Ей захотелось поделиться с кем-нибудь своим радостным волнением от этого неиспытанного, щемящего чувства. И когда она подумала, кому могла бы сказать о том, как наказан Никита (теперь он наказан за все, за все!), ей пришло в голову единственное имя:
Родион.
Глава вторая
Витька Чупрыков вертел в короткопалых руках свой помятый картузик, ерзал глазками по стенкам, ежился и говорил:
— Погодка, черт-те что! То даже снежку поднасыпало, то будто лето, а сейчас стужа, смерть!
Он запихал картузик под мышку, сложил ладони трубкой и подул в них.
— У-ух! Продрог… Что же плохо принимаешь? Не соскучилась? — спросил он.
Варвара Михайловна показала на стул.
— Садись. Страшно соскучилась.
— Смеешься? Надо мной смеяться легко, я беззащитный.
Он вздохнул и опять бойко оглядел комнату.
— Бедненько ты живешь. Это после такого-то сытья! Эх, ну и сытье было; ну и сытье! Помнишь, чай? Палатки-то ломились от добра.
— Ты что опустился? Пьешь, что ли?
— Когда подносят — не отказываюсь, а подработаю — и сам найду. Ты ведь тоже против прошедшего времени сдала.
Он всмотрелся в Варвару Михайловну и покрутил головою.
— Хотя нет, сбрехнул: ты все еще краля. Эх, Варюша!
Витька мечтательно прикрыл глаза и посидел молча.
— Что же твой комиссар бедно тебя содержит, а? Или, может, поиграли да будет? Да? Так я и знал. Сволочи все они… А жалко. Я, говоря по правде, рассчитывал, вот, мол, у тебя — рука, глядишь — и поддержка какая произойдет. Все-таки вместе кровь проливали, за общее, как говорится, за святое дело.
Он подмигнул Варваре Михайловне.
— Это ты в провиантской, что ли, кровь проливал? — усмехнулась она. — Когда сахар развешивал?
— Других героев пощупать — мало ли чего откроешь. Я таких знаю: ходят — не подступись. А у меня, как-никак, контузия. Инвалид славной гражданской войны.
— Значит, ты на Родиона надеялся?
Витька сказал внушительно:
— Надеялся я больше на тебя, Варюша. Ты Витьку Чупрыкова никогда не оставляла; в уважение к прошлому времю. А через тебя, конечно и обязательно, имел вид на твоего комиссара. Но, как теперь я понимаю… — он снова оглядел комнату, и на этот раз — с пренебрежением, — …что ты сама в крайности… чего с тебя взять? Рукомойничек у тебя заржавленный, кроватка средняя, а от старого — один чемоданчик…