— А вы что разгуливаете здесь, молодой человек? Что-то я вас еще не видел, — строго оглядев Максима, спросил Карманов. — Всех на строительстве знаю, а вас еще не знаю…
Федотыч незаметно толкнул Максима в бок: дескать, молчи.
— Это новенький. Нынче только прибыл. Осваивается…
Карманов спросил сипловатым, простуженным голосом:
— Новенький? Практикант, что ли?
— Инженер… Окончил в этом году, — ответил Максим.
Начальнику что-то в нем не понравилось, может быть, поза или ленивая интонация речи. Он поморщился:
— Какой институт окончили?
— Московский…
— Сразу видно — москвич… — Карманов переглянулся с высоким сутулым спутником в военной форме. — Ну как? Работать у нас будете? Не оробеете?
— Страшновато, — выжал из себя Максим.
— Отчего же? Вон сколько людей тут… Даже девушки-электросварщицы… вон, по арматуре лазают… и не боятся… — Карманов перевел выпуклые глаза на Рудницкого и Федотыча. — Вы тут учите молодых-то. Пускай меньше ходят заложив руки в карманы. — И опять к Максиму: — С людьми надо больше быть, товарищ инженер. И ручки свои не бойтесь в землице запачкать. Ноготки небось дома длинные отращивали, а?
Максим в смущении поглядел на свои руки. К счастью, ногтей он не отращивал.
Карманов засмеялся, потрепал Максима по плечу:
— Не робей, инженер. — И обернувшись к стоявшему тут же человеку в военной фуражке: — Товарищ Березов, это твой. Бери под свое крыло. Закаливай. Сколько их, таких, у тебя? Небось за сотню-другую перевалило?
Начальник политотдела Березов точно с трудом разжал тонкие под жесткими белесыми усами губы, сказал:
— Пожалуй, побольше. Я люблю пушистеньких — таких, что только вылетели из гнезда.
Щеки Максима пуще зарделись, но Березов успокоил его потревоженное самолюбие неожиданной отеческой улыбкой:
— Ну, ну… Мы с начальником по-стариковски… Любим пошутить.
Карманов сделал несколько шагов, заговорил с Рудницким и Федотычем, задавая быстрые, нетерпеливые вопросы о ходе работ в котловане. Максим не знал, что делать — незаметно стушеваться или следовать за строгим начальником: все-таки он был, хотя и молодой, помощник прораба, и ему поручили наблюдать за выемкой грунта. Но Карманов, видимо, считал разговор с ним законченным. Он уже отошел и махнул рукой высунувшемуся из кабины экскаватора Дроботу, кричал ему что-то задорное, веселое. Максим остался на помосте.
«С людьми надо быть, с людьми», — все еще слышался в ушах простуженный голос. Но в том и таилась беда, что Максим пока сторонился людей-практиков, боясь, как бы они не задали ему какую-нибудь трудную задачу.
Он искал глазами Федотыча — только под его покровительством он чувствовал себя в безопасности.
Чья-то рука легла на плечо Максима. Он обернулся. На него внимательно, изучающе смотрели маленькие, глубоко ушедшие под седоватый навес бровей глаза начальника политотдела. Что-то очень доверительное, общее с Федотычем и подкупающее было в этом сутулом, неказистом с виду человеке. Может быть, изрядно поношенный китель с потертыми красными кантами, с дырочками на плечах на месте погон, защитная фуражка и две цветные линеечки орденских колодок на груди вызвали в Максиме мысли о том далеком для него времени, когда вот в таком же одеянии вернулся с фронта отец, а может быть, само слово «начполит» пахнуло на него тем же, чем отцовские блокноты и тетради.
Есть лица, которые запечатлеваются с первого взгляда. Такое лицо было у — начальника политотдела Афанасия Петровича Березова — узкие, впалые щеки пергаментного цвета, от глаз к скулам спадают глубокие складки, такие же ломкие морщины прочерчивают вдоль загорелый лоб, двумя вертикальными полосами рассекают межбровье.
В левой руке Березов держал потухшую маленькую, по-видимому еще завезенную с фронта, трубку с пожелтевшим от никотина костяным мундштуком.
— Ну? Первый день на стройке, вижу, не сладок? — чуть приметно усмехаясь в белесые усы, спросил Березов.
Максим приготовился услышать несколько обычных, не задевающих душу официальных вопросов, но, к его удивлению, Березов просто, сразу перейдя на «ты», как будто давно знал его, спросил:
— Один приехал или вдвоем?
Максим сперва не понял:
— Нас приехало четверо. Я и мои товарищи.
— Гм… Я не о том. Один приехал или с супругой?
Вопрос и само слово «супруга» показались Максиму смешными, он чуть не рассмеялся, ответил:
— Один. Я еще не женат.
— К нам часто парами приезжают. Это самая надежная категория, — заметил Березов. — Обживаются, получают квартиру и работают неплохо. А ты где устроился?
— В общежитии.
— Нравится?
Максим замялся:
— Не совсем.
— Дома небось лучше? У папаши да мамаши?
Голос у Березова глуховатый, мягкий, осторожный, точно он остерегался обидеть собеседника. Намек на папашу и мамашу Максим воспринял без обиды: в словах начполита были прямота, правда.
— Ничего, — просто утешил Березов. — Сначала, конечно, оно вроде не того… Неуютно кажется, скучно, даже тоскливо. Дома мамаша, небось тебе и пончиков нажарит к завтраку, и рубашку постирает, а тут обо всем надо самому думать. Да и работа, ответственность… Но потом привыкнешь. Еще каким хозяином самому себе станешь. Характер в себе выработаешь… А комната… Что ж… Общежитие у нас уютное, чистое. Кино близко, сад, эстрада, столовая… Что не так — поправим… Не забывай, друже, живем мы по-походному. Комфортабельные гостиницы строить некогда, да и не к чему. Через год закончим стройку, и даже это общежитие разберем, отдадим колхозу. А бараки снесем дочиста. Город новый на берегу моря у порта построим. К тому времени тебе, гидростроителю, тут и делать будет нечего. Уедешь на новую стройку куда-нибудь в Сибирь, а то, гляди, под Полярный круг. Вот какое дело, друже… Когда полюбишь свою специальность, когда войдешь во вкус, так тут тебе ничто не будет страшно. Ты-то любишь свою профессию? Или еще не успел полюбить?
Максим был застигнут вопросом врасплох; даже в институте никто не спрашивал у него об этом.
— Ладно, — усмехнулся, поглаживая усы, Березов. — Не настаиваю на быстром ответе. Даю время на размышление. — И, видимо по армейской привычке, приложив к козырьку воинской фуражки костлявую руку, Березов зашагал крупным солдатским шагом по дну котлована.
Уже темнело, когда Максим вернулся в общежитие, оглушенный, усталый не столько от работы, сколько от рева моторов, лязга и скрежета стали. Голова его гудела, по лицу расползлись пыльные, размазанные вместе с потом полосы, пресный вкус сухой земли чувствовался во рту.
Не раздевшись и не умывшись, Максим свалился на койку и, закрыв глаза, погрузился в странное оцепенение. Перед ним ползли бульдозеры, вздыбливались горы глины, проносилась стрела экскаватора, в ушах отдавался однообразный рык мотора. Как спутанные, беспорядочные кинокадры, мелькали лица Вьюшкина, Дробота, Кукушкина, Федотыча, Карманова, Березова… «Ручки свои не бойтесь в земле запачкать… Ноготки небось дома длинные отращивали», — врывалась в сознание быстрая, энергичная речь начальника гидроузла. К ней присоединялся отечески мягкий, вдумчивый голос Березова: «Все дело, друже, в том: полюбишь ли ты свою специальность!». Не то ли самое говорил ему Миша Бесхлебнов?
«А полюбишь ли? — спрашивал из потаенных глубин души беспокойный голос. — Сумеешь ли сделать что-нибудь подобное тому, что делают Дробот, Кукушкин, Федотыч?»
Пришел лысый техник, что-то мурлыча под нос. Неодобрительно, он взглянул на лежавшего Максима, сказал:
— А на коечку ложиться в одежде не полагается, молодой человек. Негигиенично, разделись бы…
Максим вскочил, сердито посмотрел на техника; его одутловатое, с тонкими, как волокна, морщинками вокруг бесцветных глаз лицо и восходящая от лба к макушке лысина показались Максиму невыносимо скучными — уж лучше бы жить вдвоем с Сашей. И что ему вздумалось обособляться?
— Вы уже обедали? — скрипучим нудным голосом спросил техник.
— Нет еще.
— Почему же? Здесь великолепная столовая. А можно пойти и в ресторанчик, заказать графинчик.
Максим схватил полотенце, мыло и почти бегом кинулся из комнаты. Его вдруг потянуло к друзьям — к Славику, к Саше… Умывшись, он постучал к Стрепетовым.
Славик, освеженный душем, в пижаме, развалясь на койке, читал газету. Лицо его, обожженное солнцем, было красным, плешинка румяно просвечивала сквозь белесый пушок редких волос. Галя расставляла на столе тарелки. На электроплитке в кастрюльке что-то шипело и булькало.
— А-а, Макс. Как раз к обеду… Располагайся, — пригласил Славик. — Галя у меня хозяйственная. Уже приспособилась носить обеды из столовой. Так дешевле.
— Вот что значит семейный очаг, — не то с насмешкой, не то с завистью сказал Максим.
— Ну, каковы твои первые производственные успехи? — спросил Славик.
— Пока никаких, — хмуро ответил Максим.
— Вижу, что-то не так. Не понравилось?
Максим дернул плечом:
— Не разобрался еще…
— А мы с Сашкой попали прямо в водоворот. Ох, и здорово! Это не работа, а битва в Крыму, все в дыму… Меня завертело, как вихрем щепку.
Вошел Черемшанов, он так и сиял.
— Братва, я, должно быть, не засну эту ночь. Я уже вынул из чемодана свой бетоноукладчик. Видел я тут вибраторы — таких, как у меня, нету. Покажу модель Карманову. Вот человечина! Стройку знает как свои пять пальцев. Талантливый организатор… А ты что насупился, Макс? Никак, оглушило? — Черемшанов подсел к нему, продолжал: — Я как угорел после такой встряски. Люди тут какие-то одержимые. Друг перед другом стараются: Чуть зазевался — торопят. Я в восторге… А ты, Макс?
— И я, — согласился Максим, хотя чуть и покривил душой. — Я тоже беседовал с Кармановым и с начполитом Березовым…
— Правда — сила? Особенно Карманов, — восхищенно воскликнул Черемшанов. — Крупный инженерище. Знаешь, как его тут называют специалисты? Главный режиссер! Говорят, он тут всех в лицо знает. А начполит мне не понравился. Сухарь, должно быть. И в производстве ни тютельки не понимает.
— Вот уж не согласен, — возразил Максим. — Карманов разговаривал со мной, как с мальчишкой, а Березов наоборот — с уважением, как с равным.
Молодые инженеры заспорили. Максим невольно втягивался в разговор. Усталость и хандра его рассеивались, и собственная, пока бездеятельная, роль на стройке представала не в столь мрачном свете. Энтузиазм Славика и Саши взбудоражил и его.
За окном стало совсем сине. Ночь окутывала поселок и бескрайнюю площадку строительства. Всюду искрились сверкающие россыпи электрических огней. Они были видны в окно, и друзья почувствовали себя, точно на какой-то вновь открытой ими земле… Возбуждение все больше охватывало Сашу. Глаза его сверкали.
Максим вспомнил, что надо идти в столовую. Но Галя и Славик удержали его.
— Садись с нами. Порции большие — на всех хватит, — оказала Галя. — Хорошо вот так, всем вместе, да еще в ознаменование первого дня работы. — Было заметно: она радовалась тому, что дружба их компании восстановилась. Она многозначительно взглянула на Максима, улыбнулась: — А ты нынче какой-то совсем иной… Не такой бука….
Галя разделила две порции обеда на четыре. Славик, ухмыляясь, достал из-под кровати бутылку донского игристого.
— О-о! — воскликнул Саша. — Сказано — семейные! Совсем как дома…
Друзья выпили по стакану шипучего вина, пообедали.
Максим повеселел. Он уже сожалел, что пошел жить в комнату болтливого техника, и, выходя от Стрепетовых, сказал Черемшанову:
— Знаешь, Сашка, я, кажется, переселюсь в твою келью. Не возражаешь?
— Что ж, давай, — с радостью согласился Саша, — только тогда придется моего компаньона — кабардинца — к твоему соседу отправить. С ним, право, беда мне: уж больно храпит громко, ревет, как бульдозер, — стекла дрожат.
— Предложи ему поменяться со мной, — посоветовал Максим.
— Если он согласится, буду рад, — ответил Саша.
12
Первые дни работы на шлюзе Максим Страхов, несмотря, на все усилия, все еще не чувствовал себя полноправным участником большого труда. Собственная роль казалась ему неопределенной.
Федотыч познакомил Максима почти со всеми людьми — с бригадирами и рабочими, провел его по всем малодоступным закоулкам строительства. Он обо всем рассказывал ему, часто сам увлекаясь и, видимо, надеясь, что Максим окажется тем самым восприимчивым молодым специалистом с горячей, смелой головой, который порадует его новыми, самостоятельными успехами.
Но пока особенного горения в глазах молодого инженера он не замечал. Наоборот, улавливал на его лице странную нерешительность и вялость, а к вечеру — даже апатию. «Не раскачался еще, видать, после институтской скамьи», — думал старший прораб.
Для начала он поручил Максиму несложное дело: под его руководством плотники должны были установить крепежный щит в том месте котлована, где под воздействием грунтовых вод могли образоваться свищ и оползень.
Максим три дня составлял расчеты по устройству крепления. Все было ново для него. И толстый слой земли, который мог обрушиться на крепление, и угроза прорывающихся со дна котлована родниковых вод, и вообще вся эта громадная и страшная гора земли высотой в пятиэтажный дом, рядом с которой Максим чувствовал себя ничтожной козявкой. А тут еще пыль и летний зной изнуряли его.
Отупевший от жары и грохота машин, Максим возвращался в общежитие совсем разбитым. Ему не хотелось делать почти никаких физических усилий, а хотя солнце и воздух все-таки укрепили его, он после работы не испытывал ничего, кроме желания избавиться от надоевшей обязанности, скуки и ожидания, что вот самое тяжелое скоро кончится и наступит что-то более легкое, интересное. Но тяжелой работе в земле не видно конца, и в солнечное пекло надо было ходить и завтра, и послезавтра, и еще неведомо сколько дней.
Максима поддерживали неугасающая веселость Саши Черемшанова и невозмутимое спокойствие Славика. Иногда ему казалось, что Саша притворяется, когда с увлечением рассказывает по вечерам в общежитии о всяких диковинных случаях на работе. Многое, конечно, Саша присочинял, и не без юмора.
«А я нынче сделал то-то… А такая-то бригада заложила столько-то железобетонных плит… А мы со Славиком взяли обязательство, — взволнованно рассказывал Черемшанов, и не в меру громкий голос его звучал при этом так убежденно, что Максим невольно, поддавался воодушевлению товарища. Но сам он все еще ничем не мог похвалиться. На работе у него что-то не ладилось, с людьми он не научился сближаться так, как Саша. Он разговаривал с ними только как старший по должности.
Проект крепления, который поручил ему сделать Федотыч, подвергся на совещании резкой критике. Максим ошибся в расчетах, подготовил их без учета действительных условий. Федотыч, видимо не желая обижать Максима, сказал ему:
— На троечку с минусом выполнили. Вам все еще кажется, что вы в институте готовите проектик. Боитесь оторваться от теории и забываете о нашем котловане, таком, каков он есть на самом деле. Переработайте, посоветуйтесь с рабочими, возьмите метрик и еще раз полазайте по котловану.
Максим понял, что провалился при первом же самостоятельном решении задачи. Тягостное настроение его усилилось. Он уже не имел того самоуверенного вида, с которым явился на шлюз, заметно похудел, стал небрежным к себе, комбинезон его потрепался и загрязнился. Федотыч часто поглядывал на Максима с недоумением и сочувствием и, чтобы не ранить его самолюбие, по-отечески подбадривал:
— Ничего, сынок, выкарабкаешься. Сперва не одному тебе, всем трудно было.
И Максим выкарабкивался. Не сразу наступил день, когда он почувствовал в себе хоть маленькую уверенность. По крайней мере, он не уставал теперь так, как прежде. Его бодрил утренний прохладный ветерок, несущий со степи запах увядающих трав и намолоченного зерна. Он чувствовал, что солнце и ветер словно дубили его кожу, и она становилась упругой и плотной. И когда друзья в свободные дни шли километров за пять на реку купаться, Максим испытывал еще не изведанное удовольствие. Он говорил в такую минуту, что будто вновь рождается на свет». А потом начиналась новая неделя, и Максима опять бросало в пыльный вихрь. Но даже в дни относительной бодрости его не оставляло сознание неполноты того, что он делал… Ему казалось: он все больше терялся среди извилистых и крутых тропок строительства.