— Нет, это абсурд, — категорически заявил он. — По минуте на самосвал, чтобы сбросить камень, — это бред. Советую спрятать эти расчеты, не срамиться перед начальником и идти спать. Дрязгин нас и слушать не станет.
— А почему только Дрязгин? — спросил Максим. — Почему только этот желчевик? Молодежененавистник?
— А кто же еще? Кому можно показать эти расчеты? Карманову? Он вытурит нас в шею. Ведь это наивно! По-детски наивно! — кричал Славик. — Ты опять хочешь искусственно выдвинуться в герои и начинаешь выдумывать всякую ерунду! Ведь смеяться же будут! Смеяться…
Максима точно кинул кто-то на Славика. Он наскочил на него с такой быстротой, что Черемшанов не успел помешать.
— Замолчи! Слышишь? — прохрипел Максим, раздувая ноздри и сверкая глазами. — Ты думаешь, что я такой, как там… в Москве? Еще думаешь? Скажи!
Славик отстранился, испуганно глядя на Максима. Черемшанов уже стоял между ними, готовый разнять их.
— Я этого не думаю, — смущенно забормотал Славик.
— Тогда возьми свои слова назад насчет искусственного героизма! Сию же минуту возьми! Ты — спокойный обыватель, и только! — сдавленным голосом крикнул Максим.
— Тише! Вы оба помешались, черти вы, — пытался успокоить друзей Черемшанов.
— Пусть он возьмет свои слова обратно, — продолжал настаивать Максим. — Он должен извиниться!
— Ты не прав, Вячеслав, насчет того… что искусственно, — стал уговаривать Славика Саша. — Извинись. И давайте спокойно обсудим. Ну как не стыдно!..
— Пусть извинится, — настаивал Максим.
— Ну извинись же! — прикрикнул Саша на Славика. — Ведь ты зря оскорбил человека.
— Ладно. Извини… — тихо проговорил Славик, и машинальна провел ладонью по голому темени. — Я не то хотел сказать…
— А что? — уже тише, но все еще гневно спросил Максим. — Что я все еще без руля и без ветрил плыву по жизни? Ты это хочешь сказать?
Славик молчал. И Максим снова вплотную подступил к нему.
— Ты не понимаешь всего значения моего предложения, — сказал он. — Ты самоуспокоился, не хочешь поддержать новаторскую мысль.
— Твои подсчеты мне кажутся нереальными, — уклончиво ответил Славик.
— Ну ладно. Мы их проверим на деле. Обойдемся и без тебя… Правда, Саша? Я знаю, к кому теперь пойти.
— К кому же? — спросил Черемшанов.
— К Березову.
— Но уже поздно.
— К нему никогда не поздно. Одевайся. Живо!
И друзья, оставив Славика, пошли среди ночи к начальнику политотдела.
Окна его служебного кабинета, несмотря на позднее время, еще светились. Возбужденные лица посетителей удивили Березова. Он выслушал их внимательно и молча.
— Прежде всего, — чаю хотите, инженеры? — как будто без связи с тем, о чем шел разговор, спросил Березов, когда Максим закончил излагать свои расчеты. — У меня всегда горячий.
Он взял стоявший тут же, на тумбочке, рядом с телефонами электрический чайник, налил из него в эмалированные кружки густого, как мазут, чая, подвинул их к Страхову и Черемшанову вместе с жестяной коробкой с сахаром:
— Пейте. Наслаждайтесь.
Максим и Саша принялись прихлебывать из кружек, все еще не догадываясь, что за это время Березов уже оценил суть предложения молодых инженеров. Он поднял телефонную трубку, попросил телефонистку:
— Кабинет Карманова. Артем Викентьевич? Не спишь? Тут у меня Страхов и Черемшанов… молодые инженеры… Да, да… те самые… Подали интересную мысль… Хотя и не новую, мы уже обсуждали ее с тобой. Да, да, насчет сокращения времени пробега и разгрузки самосвалов. Они предлагают сократить в четыре раза. Что? Слишком много? Молодые — горячие? Ха-ха! Ладно. Мы сейчас придем.
…Карманов встретил Березова, Максима и Сашу по-домашнему — в накинутой на плечи стеганке и в ночных шлепанцах. Он, видимо, собирался спать на диване, на что указывала смятая подушка, когда его поднял звонок Березова. Глаза начальника строительства были красными от недосыпания, голос все так же простуженно хрипел.
— Поздно же вы, друзья, — покряхтывая и поправляя на плечах стеганку, проговорил Карманов. — Вам надо спать. Завтра у всех, и у вас тоже, горячий день. Что вы там еще придумали? Умное выслушаю, за ребячество прогоню, честное слово!
Максим вбирал глазами каждую мелочь в кабинете Карманова. Просторная комната носила следы ежечасной, не прекращающейся ни днем ни ночью связи со всеми участками стройки, общения с людьми. На одном столе стояли телефоны, на другом — разбросаны схемы, чертежи и карты. На стене висели барометр и большой план строительства, утыканный красными и зелеными флажками. Он походил на штабную карту, на которой отмечались расположение и продвижение дивизий и полков обеих сторон. Что означали красные и зеленые флажки на этом плане, нетрудно было отгадать: они рассказывали об успехах, трудностях, прорывах и победах на громадном фронте строительства. Здесь тоже кипел бой, и бой горячий, с переменным, но явно нарастающим для строителей успехом.
Макет гидроузла, каким он должен был стать после окончания строительства, стоял в углу кабинета: белая плотина, белые башни шлюзов, синее море… Он был как воплотившаяся в светлую окаменелость мечта. Он не совсем еще походил на то, что было в действительности, но вид его уже привлекал и радовал. Завтра к тому, что завоевано, прибавится еще одна очень значительная победа — река потечет через водосливную плотину, и вода будет наполнять новое, еще не значащееся на географических картах море.
Выслушав Максима и Сашу, Карманов сказал:
— Вот, оказывается, мы с тобой, Петрович, тоже были не дураки. Жизнь, люди подсказывают нам ускорение перекрытия и разгоняют к чертовой бабушке всякие страхи. Вот они, молодые, принесли с собой эти поправки. Я тут сидел и думал: все-таки люди да и мы с тобой правы. И пускай Грачев и Дрязгин не пугают нас всякими ужасами — авариями, пробками и тому подобными чудищами. Чем скорее, тем лучше! Выходит, наше мнение имеет больше сторонников — не только можно, но и нужно увеличить скорость автогрузового конвейера.
Максим почувствовал некоторое разочарование: оказывается, не ему первому пришла в голову мысль ускорить пропуск самосвалов.
Карманов закурил, закашлялся, подошел, к диспетчерскому телефону, связывающему все строительные районы и объекты с кабинетом.
— Дрязгину и Грачеву сейчас нагоню жару. А ты, Петрович, бери в оборот шоферов. Сто двадцать самосвалов — сто двадцать водителей, сто двадцать характеров. Из них обязательно человек десять найдется выпивох, лодырей и бузотеров. Проверь, пожалуйста. Пусти вперед коммунистов и комсомольцев.
— Я это уже сделал, — сказал Березов.
Карманов продолжал:
— Если все будут нагружать свои самосвалы, вести и разгружать с одинаковой быстротой, то минуты и даже полминуты на сброс хватит. Хорошее предложение. Надо всех шоферов накалить добела — кто быстрее, а?
Начальник строительства подошел к Максиму и, словно угадывая его мысли, сказал значительно:
— Наши расчеты были поскромнее. Вам предоставляется право — ускорить разгрузку самосвалов, насколько будет возможно. Кто из вас будет на проране?
— Я, — ответил Максим.
— И я, — откликнулся Черемшанов. — Дрязгин поручил мне следить за движением автоколонны.
— Отлично. Скорость от места погрузки до эстакады — в среднем двадцать километров, не меньше; на эстакаде — не менее десяти…
— Мы так и прикидывали, — ответил Максим. — Только вот как с погрузкой?
— И погрузку ускорим. — И Карманов стал разговаривать с кем-то по диспетчерскому коммутатору.
Максим и Саша на цыпочках, чтобы не шуметь, вышли из кабинета.
25
Слепящий полукруг солнца выкатил из-за горизонта, когда Максим Страхов и Черемшанов взошли на эстакаду. На перемычке суетились люди. Самосвалы начали съезжаться, выстраиваясь вереницей вдоль песчаного берега реки, у высоких штабелей бетонных глыб и округлых холмов бутового камня. Оттуда доносился грохот погрузки. Краны загребали в свои зубастые ковши камень, валили его в кузова самосвалов. Там уже вздымалось пепельно-желтое облако пыли.
Максим прошел вдоль эстакады, ища Дрязгина. Двое шоферов пятитонных МАЗов с металлическими зубрами на радиаторах мирно разговаривали, стоя у своих машин.
— Ох и денек! — сказал один. — Сама природа Карманову симпатизирует.
— Почему только Карманову? Нам тоже. Истинно летний денек… Праздник… — добавил другой.
— Праздник и есть, — согласился первый.
В тихом, по-утреннему прохладном воздухе уже нарастал гул моторов. Максима поразило, что всюду: вдоль эстакады, на водосливной плотине, у перемычки, — как распустившиеся за ночь маки, алели флаги. Маленькие флажки трепетали на радиаторах некоторых самосвалов, на стрелках кранов. Вдоль водосливной плотины были развешаны кумачовые полотнища с белыми, еще не совсем просохшими надписями: «Направим реку по новому пути!», «Перекроем русло за восемь часов!»
Максим почувствовал гордость: еще вчера на алом полотнище последней надписи не было. Березов распорядился — и ночью лозунг написали. Притворясь незнающим, Максим спросил у шофера одного самосвала:
— Окажите, товарищ, верно, что на сброс камня с каждого самосвала дано не более полминуты?
Шофер ухмыльнулся, недоуменно оглядел Максима:
— Полминуты… Ха! Да я за четверть минуты, за десять секунд: подъеду и сброшу! Верно, есть такой приказ — сам Карманов объявил. Да только как поворачиваться? Тут главное, чтобы подход был беспрерывный и чтоб ничто не задерживало. Кати и сваливай себе на здоровье.
Максим вместе с Черемшановым прошли весь путь подхода к эстакаде. Дорога, правда, оказалась неважной — местами рыхлой, песчаной, ухабистой, но скорость двадцать километров держать было можно.
Они остановились у въезда на мост. Максим схватил товарища за обе руки, проговорил:
— Саша, когда-то ты поддразнивал меня. Я бесился, но ты подкалывал меня за дело. Затем ты протянул мне руку… И сейчас мы союзники… Вернее сказать, теперь все за меня и я не против всех. Прошло то время. Давай же сделаем так, чтобы самосвалы шли, как мы вчера договорились. Сашка, долговязый ты черт! Дай руку! Для меня: нынешний день — это все! Давай двигать вместе, а? Тебе больше везет, вот и на экзаменах тогда и здесь…
Черемшанов чего-то застыдился, отвернулся.
— А что на экзамене?. Ничего особенного, — забормотал он. — Чего ты выдумываешь? Я как и все. Какое тут везение? Глупости ты говоришь, Макс. Я всегда за тебя, за Славика, за всех. И теперь — как всегда. С людьми умею ладить — верно. И с шоферами полажу. Не беспокойся. Ты только следи там, у себя, чтоб не образовалась пробка. А за меня не беспокойся. Я пошел…
И Саша, сутулясь, широко выбрасывая ноги, зашагал по рыхлому песчаному берегу туда, где уже выстраивались нагруженные камнем самосвалы.
Максим вернулся на мостик.
Солнце уже поднялось над дальней, выгоревшей от зноя, поймой. Маленькие озерца и музги засверкали, как разбросанные по сухой траве начищенные серебряные медали. Воздух становился все теплее, небо — голубее, гул моторов громче. Казалось, все ярче цвели флаги и транспаранты.
На эстакаде Максим встретил Дрязгина, сумрачного, желчного с нездоровым цветом по обыкновению плохо выбритого лица, с болезненными припухлостями у глаз. Он показался Максиму несчастным, одиноким, снедаемым семейным горем, таящим злость против всего мира. Приподнятое настроение людей, праздничные флаги, сверкающие лучи солнца как будто его не касались, он не замечал их.
Дрязгин, не ответив на приветствие, набросился на Максима:
— Где вы шатаетесь? Все наблюдаете! Работать надо! Р-ра-бо-тать! Когда начнется засыпка прорана, вы должны быть здесь и никуда не отлучаться, ни на один сантиметр. Понятно? За каждую секунду простоя самосвалов отвечаете своей головой вы, и никто больше.
Максим решил быть терпеливым. Он молча слушал, стараясь сохранить спокойствие.
— Вы слыхали? — взревел Дрязгин. — Карманов отдал распоряжение: скорость по эстакаде — двадцать километров, на сброс каждой машине — полминуты… Это авантюра! Блеф! Где это видано! Какой идиот, выскочка подсказал Карманову такую чушь? Ведь мы же договорились, все рассчитали. На трех совещаниях утвердили график.
На синеватой нижней губе Дрязгина лопнула сухая корочка, и из ссадины выступила капелька крови. Максим смотрел на эту кровяную капельку и думал: «Что если сказать: а ведь этот идиот и выскочка — я, собственной персоной…»
Его начинал душить смех; пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дать смеху вырваться. А Дрязгин все чертыхался, бушевал:
— Я уверен, что кое-кто хочет на перекрытии реки нажить политический капитал да еще получить солидную премию. Всегда найдется этакий щелкопер-карьерист и погреет возле любого большого дела руки. И я голову даю на отсечение: такой щелкопер нашелся в последнюю минуту и здесь. Как же — личная слава, ордена, повышение… Черт бы вас всех побрал! Мне слава не нужна и премии и ордена не нужны! Я не хочу, чтобы люди ломали себе шею или случилась авария, и вместо восьми часов, отведенных на перекрытие, тогда будет ухлопано сорок восемь. Тридцать четыре часа — зато твердо. Лучше тридцать четыре свести до двадцати четырех, чем восемь — растянуть на сорок восемь… Как вы думаете?
— Да, пожалуй, — согласился Максим. — А еще лучше свести их до восьми.
Дрязгин подозрительно сощурился:
— Значит, вы согласны с этим безумцем?
Максим не выдержал, усмехнулся:
— А вы разве отказались бы закрыть проран за восемь часов?
Дрязгин ответил не сразу:
— Только без риска. Зачем рисковать? Вот ты только третий месяц на стройке, молоко, как говорится, на тубах не обсохло, а туда же — научились лихачествовать. Еще не знаете, что такое настоящая трудовая доблесть. Вы думаете, что это все равно, что скакать на одной ножке, что это кросс какой-нибудь? Бегайте себе на здоровье по асфальтовой дорожке, а тут — стройка.
Вдали на эстакаде появилась группа руководителей, и среди них Максим узнал высокую и прямую фигуру Березова.
— Ага. Вон идут, — сбавил тон Дрязгин. — Вы смотрите, Страхов, не ляпните насчет авантюры. Это я так… между прочим. Идите на свое место.
— Ничего. Я и здесь постою, — ответил Максим.
Березов издали улыбнулся Максиму.
— Ну, как настроение? — спросил он.
— Хорошее, Афанасий Петрович.
Руководители остановились поодаль. К ним подошел Дрязгин.
— Артемий Викентьевич, я умываю руки, — услыхал Максим его раздраженный ответ на веселую реплику Карманова.
— Погодите, не умывайте. Вы ведь не Понтий Пилат. Еще не успели запачкать, а уже умываете…
— Это безрассудство. Шоферы устроят здесь свалку из машин.
— Не устроят.
Карманов нетерпеливо оглядывался, покашливая.
— Смотри, Петрович, сколько народу привалило, — обернулся он, не слушая Дрязгина, к начальнику политотдела.
— А это потому, — ответил Березов, — что каждое такое событие, стройку, допустим, народ считает своим кровным делом.
Максим оглядел высокий берег реки, песчаную дамбу, края котлована с бетонированным днищем и удивился еще больше, чем час назад: всюду стояли и сидели люди, среди них многие были в праздничной одежде, немало женщин в летних разноцветных платьях. Здесь собрались не только свободные от работы строители, но и гости из Степновска, колхозники из окружающих, переселенных в поймы на высокие бугры сел и хуторов, журналисты, фотокорреспонденты, кинооператоры.
«Праздник», — вспомнил Максим замечание шофера.
Он стал томиться от нетерпения, то и дело поглядывая на перемычку, на растущую вереницу самосвалов у берега.
Самосвалы один за другим подтягивались к эстакаде. Как было условлено, первыми пропустили машины с лучшими шоферами — коммунистами и комсомольцами. Пять самосвалов, доверху нагруженных камнем, готовых по первому сигналу двинуться к прорану, стояли на площадке.
Максим изредка обходил шеренги машин, знакомился с каждым шофером. Он не уговаривал водителей — он не умел это делать, да это было излишне. Пожалуй, могло бы показаться смешным и только подчеркнуть суетливость молодого инженера. Он уже достаточно освоился с людьми, чтобы разговаривать с ними скупо и деловито, как старший. В случае необходимости можно кое на кого прикрикнуть, но только не заискивать, не мямлить…