— Если у вас есть лучший, давайте выслушаем его, — предложил я в ответ.
— Прежде всего, — начал он, — мы не можем по-настоящему полагаться на мистера Гравера. Пока вы еще были без сознания, он сильно мучился от боли и очень ослаб. Джордж считает, что во время или сразу же после нашего боя с куретами он перенес сердечный приступ. Если с ним, не дай Бог, что-нибудь случится, мы заблудимся. Чтобы вывести нас отсюда, нам понадобитесь лично вы, если мы сумеем вырваться. Мы не можем рассчитывать на мистера Гравера.
— Во-первых, — продолжил он, — вы не единственный, кто способен сразиться с сей экзотической угрозой. За изничтожение Мертвеца возьмется Хасан.
— Я не могу просить его об этом, — заупрямился я. — Даже если он и победит, его на время поединка отделят от нас, и они весьма быстро доберутся до него, когда мы устроим заварушку. А это, скорей всего, будет стоить ему жизни. Вы наняли его убивать, а не умирать за вас.
— Я сражусь с ним, Караги, — вмешался Хасан.
— Ты не обязан.
— Я так желаю.
— Как ты теперь себя чувствуешь, Фил? — спросил я.
— Лучше, намного лучше. По-моему, это было просто расстройство желудка. Не беспокойся.
— Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы суметь дотянуть до Макриницы верхом на лошади?
— Раз плюнуть. Ехать — не идти. Я же практически родился в седле. Ты ведь помнишь?
— «Помнишь»? — переспросил Дос Сантос. — Что вы хотите этим сказать, мистер Гравер? Как может Конрад пом…
— Помнить его знаменитые «Баллады в седле», — вмешалась непринужденно Рыжий Парик. — К чему ты клонишь, Конрад?
— Главный здесь, прошу прощения, я, — пришлось мне им напомнить. — Поскольку приказываю, опять-таки, я, то я решил, что драться с вампиром — моя почетная обязанность.
— Думается, в подобной ситуации, когда речь идет о жизни и смерти, нам следует принимать такие решения несколько более демократично, — ответила Диана. — Вы родились в этой стране, и как ни хороша память Фила, но вы сумеете вывести нас отсюда лучше всех. Вы не приказываете Хасану умереть и не бросаете его на произвол судьбы. Он вызывается на это добровольно.
— Я убью Мертвеца, — пообещал Хасан. — И последую за вами. Мне известно немало способов прятаться от врагов. Я пойду по вашему следу.
— Это моя задача, — возразил я.
— Тогда, раз мы не можем договориться, предоставим выбор судьбе, — предложил Хасан. — Бросим монету.
— Отлично. Они забрали у нас вместе с оружием и деньги?
— У меня есть немножко мелочи, — сообщила Эллен.
— Подбрось монету повыше.
Она подбросила.
— Орел, — сказал я, когда монета упала на пол.
— Решка, — ответила она.
— Не трогай ее!
Выпала решка, спору нет. И на другой стороне, к тому же, был орел.
— Ладно, Хасан, везучий ты парень, — сдался я. — Ты только что выиграл набор «сделай сам» для героя, чудовище прилагается. Желаю удачи.
Он пожал плечами.
— Так было суждено.
А затем он уселся, прислонившись спиной к стене, извлек из подошвы левой сандалии крошечный нож и принялся подрезать себе ногти. Он всегда был весьма хорошо ухоженным убийцей. Полагаю, его опрятность сродни чем-то черной магии, или что-то вроде этого.
* * *
Когда солнце постепенно удалилось на запад, к нам снова заявился Морби, захватив с собой ограниченный контингент куретов-меченосцев.
— Время пришло, — заявил он. — Вы выбрали своего паладина?
— С ним сразится Хасан, — уведомил я.
— Отлично. Тогда пройдемте. Пожалуйста, не пытайтесь сделать какую-нибудь глупость. Мне бы очень не хотелось доставить на празднества подпорченный товар.
И вот, окруженные кольцом клинков, мы покинули барак и двинулись по улице в деревню. Путь проходил мимо загона. В нем, понурив головы, стояло восемь лошадей. Бока их сплошь покрывали болячки, и выглядели они крайне истощенными. Когда мы прошли мимо, все украдкой взглянули на них.
Деревней именовалось скопище примерно из тридцати убогих лачуг, таких же, как и та, куда заточили нас. Шли мы но грунтовой дороге, густо усеянной рытвинами и мусором. Все это местечко воняло потом, мочой, гнилыми фруктами и дымом.
Мы прошли метров восемьдесят и свернули налево. Тут улица заканчивалась, и дальше шла тропа — вниз по склону, выходя на большой расчищенный участок, обнесенный оградой. Толстая лысая женщина с огромными грудями и лицом, представлявшим собой что-то вроде лунного пейзажа из раковых образований, поддерживала небольшой, но тем не менее страшно зловещий огонь на дне огромной ямы для зажаривания туш. Когда мы проходили мимо нее, она улыбнулась и плотоядно причмокнула губами. Вокруг нее на земле были разложены большие заостренные колья…
Подальше впереди находилась ровная и плотно утрамбованная земляная проплешина. В одном конце поля стояло огромное, оплетенное ползучими растениями тропическое дерево, приспособившееся к нашему климату, а по краям поля были установлены ряды восьмифутовых факелов, на которых уже, словно вымпелы, трепетали длинные языки пламени. На другом конце находилась самая тщательно сработанная лачуга во всей деревне: примерно пять метров в высоту и десять в поперечнике с фасада, окрашенная в ярко-красный цвет и сплошь испещренная пенсильванскими чародейскими знаками. Вся средняя часть передней стены представляла собой высокую раздвижную дверь. А перед ней стояли на страже два вооруженных курета.
Солнце сделалось крошечным кусочком апельсинной кожуры на западе. Морби провел нас торжественным строем через все поле к дереву.
Вдоль всего поля и по другую сторону факелов сидели на земле от восьмидесяти до ста зрителей.
Морби показал на красную хибару:
— Как вам нравится мой дом? — спросил он.
— Замечательный, — сказал я.
— У меня есть постоялец, но он днем спит. Вы скоро встретитесь с ним.
Мы достигли подножия высокого дерева; Морби оставил нас там в окружении караула. Выйдя в центр поляны, он обратился к куретам с речью по-гречески.
Мы договорились подождать с попыткой вырваться, пока бой не приблизится к развязке, какой бы та ни была, а возбужденные куреты полностью не сосредоточатся на финале. Женщин мы оттеснили в середину нашей группы, и я сумел пристроиться с левой стороны, рядом с меченосцем-правшой, которого собирался прикончить, когда придет время. Очень жаль, что мы находились в дальнем конце поляны: чтобы добраться до лошадей, нам придется пробиваться мимо их кулинарной ямы.
— ….а потом, сегодня ночью, — вещал между тем Морби, — восстанет Мертвец и сразит сего могучего воина, Хасана, ломая ему кости и швыряя его по всему этому месту пиршества. И, наконец, он убьет этого великого врага, и выпьет кровь у него из горла, и съест его печень, сырую и еще дымящуюся в ночном воздухе. Такие деяния совершит он этой ночью. Могучая сила у него.
— Могучая, о могучая! — закричала толпа, и кто-то принялся колотить в барабан.
— А теперь мы призываем его воскреснуть…
Толпа в экстазе подхватила:
— Воскреснуть!
— Воскресни…
— Воскресни!
— Ура!
— Ура!!
— Острые белые зубы…
— Острые белые зубы!
— Белая-пребелая кожа…
— Белая-пребелая кожа!
— Руки, что терзают…
— Руки, что терзают!
— Рот, что пьет…
— Рот, что пьет!
— Живую кровь!
— Живую кровь!!
— Великое наше племя!
— Великое наше племя!!
— Велик наш Мертвец!
— Велик наш Мертвец!!
— Велик наш Мертвец!!!
— ВЕЛИК НАШ МЕРТВЕЦ!!!
Это последнее заявление они проревели уж совсем безумно. Человеческие, получеловеческие и вовсе нечеловеческие глотки исторгли из себя эту короткую литанию, словно приливную волну. Наши караульные тоже вопили, выпучив глаза. Миштиго зажимал свои чувствительные уши, и лицо его выражало мучительную боль. У меня у самого звенело в голове. Дос Сантос перекрестился, и один из караульных недовольно замотал головой, глядя на него, и многозначительно поднял меч. Дон пожал плечами и снова повернулся лицом к полю.
Морби подошел к лачуге и трижды стукнул ладонью по раздвижной двери. Один из часовых отодвинул ее.
Внутри стоял громадный черный катафалк, окруженный черепами людей и животных. На нем возлежал огромный гроб, сделанный из темного дерева и изукрашенный ярким извилистым орнаментом.
По сигналу Морби караульные подняли крышку. Следующие двадцать минут Морби был занят выполнением бесконечного количества инъекций чему-то, скрытому в недрах чудовищного гроба. Все движения он проделывал исключительно медленно, торжественно и ритуально. Один из караульных отложил меч в сторону и ассистировал ему. Барабанщики поддерживали постоянный неспешный ритм. Толпа замерла в полном безмолвии, напряженно чего-то ожидая.
Затем Морби повернулся.
— А теперь Мертвец восстанет, — объявил он.
— Восстанет! — отозвалась толпа.
— Пришло время принять жертву.
— Пришло время…
— Выйди, Мертвец, — призвал он, снова поворачиваясь к катафалку.
И он вышел.
Во всю свою величину. Ибо был он здоровенный. Огромный и тучный. Да, Мертвец и впрямь был велик. Тянул фунтов, эдак, на триста пятьдесят.
Он сел в своем гробу и огляделся вокруг. Почесав грудь, подмышки, шею и пах, выкарабкавшись из большого ящика, он встал рядом с катафалком, возвышаясь над ним. Морби на его фоне казался жалким карликом.
На нем были надеты только набедренная повязка и большие сандалии из козьих шкур. Кожа его была белой, мертвенно-белой, белой, как рыбье брюхо, белой, как луна… как смерть.
— Альбинос, — определил Джордж, и его голос разнесся через всю лужайку, потому что был единственным звуком в ночи.
Морби взглянул в нашем направлении и улыбнулся. Взяв Мертвеца за короткопалую руку, он вывел его из хибары в центр поля. Мертвец отшатнулся от света факелов. Когда он приближался, я внимательно изучил выражение его лица.
— На этом лице не видно ни искры разума, — выразила мое мнение Рыжий Парик.
— Вы видите его глаза? — спросил, подслеповато прищуриваясь, Джордж. Его очки были разбиты в схватке.
— Да, они розоватые.
— А есть у него складки эпикантуса?
— Мм… Да.
— Угу. У него монголизм. Ручаюсь, он полный идиот, вот почему Морби удалось так легко сделать из него то, что он сделал. И посмотрите на его зубы! Такое впечатление, что они заточены.
Я присмотрелся. Он ухмылялся во весь рот, потому что углядел цветастую макушку Рыжего Парика, тем самым выставив на обозрение множество отличных острых зубов.
— Его альбинизм и есть причина предписанного ему Морби ночного образа жизни. Взгляните, он уклоняется даже от света факелов! Явно гиперчувствителен к любым актиническим лучам.
— А чем вы можете объяснить его диетические наклонности?
— Благоприобретенные, конечно, в принудительном порядке. Многие первобытные народы точили кровь своего скота. Казаки это практиковали вплоть до двадцатого века, так же как встарь. Вы разглядели раны на тех лошадях, когда мы проходили мимо загона? Кровь, знаете ли, очень калорийна, если научиться не перебирать с ней, а Морби, уверен, с детства регулировал питание этого идиота. Поэтому он и является вампиром — его таким вырастили.
— Мертвец восстал, — произнес Морби.
— Мертвец восстал, — согласилась толпа.
— Велик наш Мертвец!
— Велик наш Мертвец!!
Тут он выпустил мертвенно-белую руку и подошел к нам, оставив единственного известного нам истинного вампира тупо ухмыляться посреди поляны.
— Воистину велик наш Мертвец, — сказал он, улыбаясь самому себе, когда приблизился к нам. — И великолепен, не правда ли?
— Что вы сделали с этим бедным созданием? — спросила Рыжий Парик.
— Очень немногое, — ответил Морби. — Он в основном таким уродился.
— А что за инъекции вы ему сделали? — поинтересовался Джордж.
— О, перед подобными схватками я блокирую его болевые центры, закачивая в них новокаин. Отсутствие проявления болевых реакций усиливает ореол его непобедимости. Я также сделал ему гормональный укол. В последнее время он изрядно прибавил в весе и стал несколько медлителен. Укол должен это компенсировать.
— Вы говорите о нем так, будто он механическая кукла, — возмутилась Диана. — И обращаетесь с ним, как с игрушкой.
— Он и есть игрушка. Непобедимая игрушка. А также бесценная… Эй, Хасан. Вы готовы?
— Готов, — ответил Хасан, скидывая плащ и бурнус и передавая их Эллен.
На плечах у него вздулись бугры мускулов, а пальцы рук слегка сгибались и разгибались, и он двинулся вперед — охрана его пропустила. На левом плече у него виднелся большой рубец, и еще несколько поменьше пересекали спину. Свет факелов окрасил его бороду в кроваво-красный цвет, и мне вспомнилась та ночь в хумфосе, когда он исполнял пантомиму удушения. Мама Жюли тогда сказала: «Твой друг одержим Анжелсу» и «Анжелсу — Бог смерти и посещает только своих».
— Велик этот Воин, Хасан, — объявил, отворачиваясь от нас, Морби.
— Велик этот Воин, Хасан! — отозвалась толпа.
— Сила его равна силе многих.
— Сила его равна силе многих! — повторила толпа.
— Но еще более велик Мертвец.
— Но еще более велик Мертвец!
— Он сломает ему кости и разбросает их по этому месту пиршества.
— Он сломает ему кости!..
— Он съест его печень.
— Он съест его печень!
— Он выпьет кровь у него из горла.
— Он выпьет кровь у него из горла!
— Невероятна сила его.
— Невероятна сила его!
— Велик Мертвец!
— Велик Мертвец!!
— Сегодня ночью, — тихо добавил Хасан, — он и впрямь станет мертвецом.
— Мертвец! — выкрикнул Морби, когда Хасан вышел вперед и встал перед ними. — Я приношу тебе в жертву этого Хасана!
Затем Морби быстренько убрался с арены боя и сделал знак караульным отконвоировать нас на противоположную сторону ристалища.
Идиот осклабился еще шире и медленно протянул руки к Хасану.
— Бисмилля! — рявкнул Хасан, делая стремительное движение, будто отворачиваясь от него, нагибаясь вперед и вбок.
Словно внезапно отпущенная пружина, он начал движение от земли, поднялся, разворачиваясь, и нанес хлесткий мощный удар основанием ладони, врезав Мертвецу по челюсти слева. Белая-пребелая голова альбиноса откачнулась дюймов так на пять. Но он продолжал ухмыляться.
Затем короткие массивные руки мутанта устремились вперед и обхватили Хасана под мышками. Хасан вцепился в его плечи, оставив при этом на боках четкие алые борозды — от моментально выступивших красных бисеринок крови в тех местах, где пальцы вонзались в словно вылепленные из снега мускулы Мертвеца.
При виде крови Мертвеца толпа начала вопить что есть мочи. Наверное, ее запах возбудил и самого идиота. То ли запах, то ли вопли. Он приподнял Хасана фута на два над землей и побежал с ним вперед.
На его пути попалось большое дерево, и у Хасана обвисла голова, когда он стукнулся ею о дерево. А затем и Мертвец врезался в него. Помотав головой, он медленно отступил на шаг, встряхнулся и начал бить араба.
Это было настоящее избиение. Чудовище мерно молотило по человеку своими гротескно короткими толстыми руками, как по наковальне.
Хасан обхватил голову руками и прижал локти к основанию живота. Мертвец же, не обращая на это никакого внимания, продолжал наносить ему удары по бокам и голове. Руки у него поднимались и опускались, словно паровой молот. И он ни на минуту не переставал ухмыляться.
Наконец, руки Хасана бессильно упали, и он просто сцепил их перед животом… А из уголков рта у него стекала кровь.
Непобедимый и неумолимый, словно заводная игрушка, монстр продолжал свою игру.
И вдруг, далеко-далеко, по ту сторону ночи, настолько далеко, что услышал его только я один, раздался знакомый мне вой. Это был великий охотничий вой моего адского пса, Бортана.
Где-то там вдали он наткнулся на мой след и теперь неотвратимо приближался, мчался в ночи: скакал, как горный козел, несся, неотвратимый, как конь или река, весь разноцветный, с глазами, словно горящие уголья, и с зубами, словно циркульные пилы. Он никогда не уставал от бега, мой Бортан.