— Кого?
— Банабульку, — сказал он и развязал пояс халата. Потом снял халат совсем. Плечи у него были бледные и узкие, а плавки — ярко-синие. Халат он сложил сначала вдоль, затем три раза поперек. Полотенце, раньше лежавшее у него на лице, он развернул, расстелил на песке, а сверху положил халат. Нагнулся, сунул матрас под правую руку. А левой взял за руку Сибил.
Вместе они направились к океану.
— Полагаю, в свое время ты повидала немало банабулек, — сказал молодой человек.
Сибил помотала головой.
— Нет? Где ж ты живешь тогда?
— Не знаю, — ответила Сибил.
— Да знаешь. Должна же знать. Шэрон Липшуц вот знает, где живет, а ей всего три с половиной года.
Сибил резко остановилась и выдернула руку. Подобрала обычную морскую ракушку и с подчеркнутым интересом уставилась на нее. Потом выбросила.
— Корявая Роща, Коннектикут, — произнесла она и зашагала дальше, выпятив животик.
— Корявая Роща, Коннектикут, — повторил молодой человек. — А это часом не где-то рядом с Корявой Рощей, штат Коннектикут?
Сибил посмотрела на него.
— Я там и живу, — раздраженно сказала она. — Я и живу в Корявой Роще, штат Коннектикут.
Она отбежала на несколько шагов вперед, ухватила левую ногу левой рукой и еще пару-тройку шагов проскакала так.
— Ты себе не представляешь, насколько мне стало яснее, — сказал молодой человек.
Сибил отпустила ногу.
— А ты читал «Негритенка Самбо»? — спросила она.
— Забавно, что ты спросила, — ответил он. — Я как раз дочитал его вчера вечером. — Он нагнулся и снова взял девочку за руку. — И как тебе? — спросил он.
— А тигры там бегали совсем вокруг дерева?
— Я думал, вообще не перестанут. Столько тигров я никогда не видел.
— Там всего шесть было — сказала Сибил.
— Всего шесть? — воскликнул молодой человек. — Ты считаешь, шесть — это всего?
— А тебе нравится воск? — спросила Сибил.
— Что мне нравится? — переспросил молодой человек.
— Воск.
— Очень. А тебе?
Сибил кивнула.
— А оливки нравятся? — спросила она.
— Оливки — да. Оливки и воск. Никуда без них не хожу.
— А Шэрон Липшуц тебе нравится? — спросила Сибил.
— Да. Да, нравится, — ответил молодой человек. — И особенно мне в ней нравится то, что она никогда не делает гадостей собачкам в вестибюле отеля. Тому комнатному бультерьеру, например, который живет с канадской дамой. Ты, может, мне и не поверишь, но есть такие девочки, которым нравится тыкать в эту собачонку палками от воздушных шариков. Шэрон так никогда не делает. Она всегда милая и добрая. Вот поэтому она мне так нравится.
Сибил молчала.
— А мне нравится свечки жевать, — наконец сказала она.
— Кому ж не нравится? — сказал молодой человек, ступая в воду. — Ой какая холодная. — Он бросил матрас на воду. — Нет, Сибил, погоди секундочку. Давай зайдем поглубже.
Они побрели дальше, пока вода не заплескалась у Сибил вокруг талии. Тогда молодой человек поднял девочку и уложил животом на матрас.
— Ты разве купальную шапочку не носишь? — спросил он.
— Не отпускай, — скомандовала Сибил. — Держи меня, ну.
— Мисс Карпентер. Прошу вас. Я знаю, что делаю, — сказал молодой человек. — Только не пропусти банабулек. Сегодня самый день для банабульки.
— Я ни одной не вижу, — сказала Сибил.
— Это понятно. Повадки у них очень причудливые. — Он толкал матрас дальше. Вода еще не поднялась ему до груди. — И жизнь весьма трагичная, — сказал он. — Ты знаешь, что они делают, Сибил?
Та покачала головой.
— Ну, они заплывают в норку, где лежит много бананов. Когда они туда вплывают, на вид они — очень обыкновенные рыбки. Но внутри они ведут себя, как свинки. Да я вообще знал одну банабульку, которая заплыла так в бананорку и слопала целых семьдесят восемь бананов. — Он подтолкнул матрас с пассажиркой на фут ближе к горизонту. — Естественно, их внутри так разносит, что они уже не могут выбраться из норки. Не пролезают в дверь.
— Не очень далеко, — сказала Сибил. — И что с ними потом?
— С кем что потом?
— С банабульками.
— А, когда они налопаются бананов и не могут выплыть из бананорки?
— Да, — сказала Сибил.
— Ну, мне очень не хочется тебе говорить, Сибил. Они умирают.
— Почему? — спросила Сибил.
— Ну, на них нападает бананемочь. Ужасная болезнь.
— Вон ползет волна, — тревожно сказала Сибил.
— Мы не обратим на нее внимания. Мы ей покажем нос, — сказал молодой человек. — Как два задаваки. — Он взялся за лодыжки Сибил и нажал вниз и вперед. Матрас вспорол гребень волны. Светлые волосы Сибил окатило, но вопила она с удовольствием.
Рукою, когда матрас выровнялся, она откинула с глаз размазанную мокрую прядку и сообщила:
— Я только что видела.
— Кого видела, милая?
— Банабульку.
— Господи, не может быть! — сказал молодой человек. — А у нее во рту были бананы?
— Да, — сказала Сибил. — Шесть штук.
Молодой человек вдруг взял мокрую ногу Сибил, свисавшую с матраса, и поцеловал в стопу.
— Эй! — повернувшись, произнесла хозяйка ноги.
— Сама эй! Возвращаемся. Тебе уже хватит?
— Нет!
— Извини, — сказала он и стал толкать матрас к берегу, пока Сибил не сползла в воду. Оттуда уже молодой человек нес его в руках.
— Пока, — сказала Сибил и без сожалений побежала к отелю.
Молодой человек надел халат, туго запахнул его, а полотенце сунул в карман. Подобрал скользко-мокрый громоздкий матрас, взял под мышку. В одиночестве побрел к отелю по мягкому горячему песку.
В цоколе отеля, через который полагалось входить купальщикам, в лифт с молодым человеком зашла женщина: нос у нее был вымазан цинковой мазью.
— Я вижу, вы смотрите на мои пятки, — сказал молодой человек, когда кабина двинулась.
— Прошу прощения? — отозвалась женщина.
— Я сказал, вы смотрите на мои пятки.
— Прошу прощения. Вообще-то я смотрела в пол, — сказала женщина и отвернулась от него к дверям.
— Если хотите смотреть на мои пятки, так и скажите, — произнес молодой человек. — Только, черт побери, не надо исподтишка.
— Дайте мне выйти, пожалуйста, — быстро сказала женщина молоденькой лифтерше.
Двери кабины открылись, и женщина выскочила, не оглянувшись.
— У меня две нормальные пятки, и я не вижу ни малейшего повода, черт побери, на них пялиться, — сказал молодой человек. — Пятый, прошу вас. — Из кармана халата он достал ключ.
Он вышел на пятом этаже, прошагал по коридору и открыл дверь номера 507. В комнате пахло новыми чемоданами из телячьей кожи и ацетоном.
Он глянул на девушку, спавшую на узкой кровати. Затем подошел к чемодану, открыл его, из-под груды трусов и маек вытащил автоматический «ортгис» калибра 7,65. Отщелкнул обойму, осмотрел, вставил на место. Взвел курок. Затем перешел к пустой кровати и сел, посмотрел на девушку, поднес пистолет и выпустил пулю себе в правый висок.
Дядюшка Хромоног в Коннектикуте
Когда Мэри Джейн наконец отыскала Элоизин дом, было уже почти три. Элоизе, вышедшей на дорожку встречать, Мэри Джейн объяснила, что все было совершенно изумительно, она досконально помнила дорогу, пока не свернула с Меррик-паркуэй. Элоиза сказала:
— Мерритт-паркуэй, голубушка, — и напомнила Мэри Джейн, что та уже дважды находила дом, но Мэри Джейн возопила — что-то неоднозначное, про коробку «клинексов» — и бросилась к своей машине с откидным верхом. Элоиза задрала воротник верблюжьего пальто, повернулась к ветру спиной и стала ждать. Мэри Джейн вернулась через минуту, вытираясь листиком «клинекса», но по-прежнему размазанная и даже испачканная. Элоиза бодро сообщила, что обед к чертовой матери сгорел — и «сладкое мясо», и все, — но Мэри Джейн сказала, что все равно поела в дороге. По пути к дому Элоиза спросила, как так вышло, что у Мэри Джейн выходной. Та ответила, что у нее не целый день выходной; просто у мистера Вайинбёрга грыжа, и он сидит дома в Ларчмонте, а ей нужно доставлять ему почту и записывать каждый день письмо-другое.
— А что это вообще такое, грыжа? — спросила она.
Элоиза, бросив сигарету на грязный снег под ногами, ответила, что не знает точно, однако Мэри Джейн переживает зря — у нее такой все равно не будет. Подруга ответила:
— А, — и обе вошли в дом.
Через двадцать минут они допивали в гостиной первые «хайболы» и общались в манере, свойственной бывшим соседкам по студенческому общежитию, а возможно — этим соседством и ограниченной. Но их связывало и кое-что покрепче — ни та, ни другая колледж не закончили. Элоиза ушла на втором курсе в 1942-м, через неделю после того, как ее застукали с солдатом в закрытом лифте на третьем этаже общежития. Мэри Джейн — на том же курсе, в той же группе, чуть ли в тот же месяц — бросила учебу, чтобы выйти замуж за курсанта-летчика, расквартированного в Джексонвилле, Флорида, — поджарого паренька из какого-то Укропа, штат Миссисипи, он просто бредил самолетами и два из трех месяцев своей семейной жизни с Мэри Джейн провел на гауптвахте за то, что ткнул ножом военного полицейского.
— Нет, — говорила Элоиза. — На самом деле, в рыжий. — Она растянулась на кушетке, скрестив худые, но очень симпатичные ноги в лодыжках.
— А я слыхала, в блондинку, — повторила Мэри Джейн. Она сидела на синем стуле. — Эта, как бишь ее, клялась и божилась, что в блондинку.
— He-а. Точно тебе говорю. — Элоиза зевнула. — Я чуть ли не в комнате с ней была, когда она красилась. Что такое? Сигарет больше нет?
— Да ничего. У меня еще целая пачка, — ответила Мэри Джейн. — Где-то. — Она порылась в сумочке.
— Горничная дурища, — сказала Элоиза, не поднимаясь с кушетки. — Я час назад два блока ей под самый нос сунула. Так она в любую минуту сейчас может зайти и спросить, что с ними делать. Черт, о чем я?
— Тьеренджер, — подсказала Мэри Джейн, закуривая свою.
— А, ну да. Я точно помню. Она покрасилась вечером, перед самой свадьбой с этим Фрэнком Хэнком. Помнишь его?
— Смутно. Такой недомерок-рядовой? Ужасно несимпатичный.
— Несимпатичный. Господи! Да он смахивал на чумазого Белу Лугоши.
Мэри Джейн откинула голову и захохотала.
— Великолепно, — сказала она, возвращаясь в позу, пригодную для питья.
— Давай стакан. — Элоиза скинула ноги в чулках с кушетки и встала. — Честно, вот дурища. Я разве что Лью к ней в постель не подкладывала, чтоб она согласилась с нами сюда приехать. Ты уж прости, что я… А эта штучка у тебя откуда?
— Эта? — Мэри Джейн тронула камею на шее. — Ох господи, она у меня еще со школы. Мамина.
— Господи, — сказала Элоиза, беря пустые стаканы. — А мне вот носить совершенно нечего. Если мамаша Лью когда-нибудь помрет — ха-ха, — мне от нее достанется, наверное, какой-нибудь пестик для льда с монограммой.
— Ты с ней теперь как?
— Не смеши меня, — ответила Элоиза по пути на кухню.
— Мне совсем последний, — крикнула ей вслед Мэри Джейн.
— Черта лысого. Кто к кому в гости приехал? И кто на два часа опоздал? Будешь торчать тут, пока не опротивеешь. И ну ее к черту, твою паршивую карьеру.
Мэри Джейн снова откинула голову и захохотала, но Элоиза уже скрылась в кухне.
Одной в комнате заняться было нечем, и Мэри Джейн встала и подошла к окну. Отодвинула штору и уперлась запястьем в переплет, но, ощутив на коже грязь, отняла руку, вытерла ее и распрямилась. На улице зримо подмерзала слякоть. Мэри Джейн отпустила штору и мимо двух набитых книгами шкафов вернулась к синему стулу, даже не глянув на корешки. Уселась, раскрыла сумочку и в зеркальце осмотрела зубы. Сомкнула губы, с нажимом провела языком по верхним зубам и посмотрела еще раз.
— Снаружи такой лед, — сказала она, оборачиваясь. — Господи, ну ты быстрая. Содовой не доливала?
Элоиза с полными стаканами замерла. Оттопырила указательные пальцы, точно стволы пистолетов и сказала:
— Всем стоять. Вы окружены к чертовой матери.
Мэри Джейн расхохоталась и убрала зеркальце.
Элоиза подошла ближе. Стакан для Мэри Джейн шатко утвердила на картонке, а свой не поставила. Снова растянулась на кушетке.
— И что, по-твоему, она там делает? — спросила она. — Сидит на своей жирной черной заднице, читает «Мантию». Я уронила формочки со льдом, когда вытаскивала. Она с таким раздражением на меня посмотрела.
— Мне больше не надо. Я серьезно. — Мэри Джейн взяла стакан. — Ой, послушай! Знаешь, кого я видела на той неделе? В главном зале «Лорд-энд-Тэйлорз»?
— Не-а, — ответила Элоиза, поправляя под головой подушку. — Акима Тамироффа.
— Кого? — спросила Мэри Джейн. — Это кто?
— Аким Тамирофф. В кино снимается. Всегда говорит: «Ви силно пашутили — ха?» Ужасно его люблю… Что ж такое, в этом чертовом доме нет ни одной приличной подушки. И кого ты видела?
— Джексон. Она…
— Которую?
— Откуда я знаю? Ту, что у нас на психологии сидела.
— Они обе у нас на психологии сидели.
— Так. Ту, у которой здоровские…
— Марша Луиза. Я тоже с ней как-то столкнулась. Она тебе все уши оттоптала?
— Ой господи, да. Но знаешь, что говорит? Доктор Уайтинг умерла. Говорит, получила письмо от Барбары Хилл, и та сказала, что у Уайтинг прошлым летом обнаружили рак и она взяла и умерла. Весила всего шестьдесят два фунта. Когда умерла. Кошмар, правда?
— Нет.
— Элоиза, ты стала такая черствая.
— Угу. Что еще сказала?
— Ну, что она только из Европы. Муж у нее стоял в Германии или где-то, и она была с ним. Дом в сорок семь комнат, и жили там только еще одна пара и штук десять слуг. У нее была своя лошадь, а конюх, который у них работал, раньше служил каким-то личным берейтором Гитлера. Ой, и еще она мне стала рассказывать, как ее чуть не изнасиловал цветной солдат. Прямо посреди главного торгового зала «Лорд-энд-Тэйлорз» как давай мне об этом — ты же знаешь Джексон. Говорит, шофер мужа, вез ее однажды утром на рынок или куда-то там. Говорит, так струсила, что даже не…
— Погоди секундочку. — Элоиза подняла голову и крикнула: — Это ты, Рамона?
— Да, — ответил детский голосок.
— Закрой за собой, пожалуйста, дверь, — сказала Элоиза.
— Это Рамона? Ой, до смерти хочу ее увидеть. Представляешь, я же ее не видела с тех пор, как у нее…
— Рамона, — крикнула, закрыв глаза, Элоиза. — Зайди на кухню, пусть Грейс тебе галоши снимет.
— Иду, — ответила девочка. — Пошли, Джимми.
— Ой, я просто до смерти хочу ее увидеть, — сказала Мэри Джейн. — Ой господи! Ты посмотри, что я наделала. Я ужасно извиняюсь, Эл.
— Оставь. Оставь, говорю, — сказала Элоиза. — Я этот чертов ковер все равно терпеть не могу. Я тебе еще принесу.
— Нет, смотри — у меня еще больше половины! — Мэри Джейн показала ей стакан.
— Точно? — спросила Элоиза. — Дай-ка сигаретку.
Мэри Джейн протянула свою пачку:
— Ой, просто до смерти хочу ее увидеть. На кого она сейчас похожа?
Элоиза чиркнула спичкой.
— На Акима Тамироффа.
— Нет, серьезно.
— На Лью. Она похожа на Лью. Когда его мамаша приезжает, они все смахивают на тройняшек. — Не вставая, Элоиза дотянулась до стопки пепельниц на дальнем краю журнального столика. Ей удалось поднять верхнюю и переставить себе на живот. — Мне нужен кокер-спаниель или кто-нибудь, — сказала она. — Чтобы смахивал на меня.
— Как у нее с глазами? — спросила Мэри Джейн. — В смысле, не хуже, а?
— Господи! Да вроде нет.
— Она без очков вообще видит? В смысле, если ей ночью в туалет надо встать или еще зачем?
— Она никому не говорит. Вся из себя такая таинственная.
Мэри Джейн повернулась на стуле.
— Ну, здравствуй, Рамона! — сказала она. — Ой какое красивое платьице! — Она отставила стакан. — Ты, наверное, меня уже не помнишь, Рамона.