— Конечно, помнит. Кто это, Рамона?
— Мэри Джейн, — ответила Рамона и почесалась.
— Великолепно! — сказала Мэри Джейн. — Рамона, ты не чмокнешь меня в щечку?
— Прекрати, — сказала Рамоне Элоиза.
Рамона перестала чесаться.
— Ты не чмокнешь меня в щечку, Рамона? — снова спросила Мэри Джейн.
— Я не люблю никого чмокать.
Элоиза фыркнула и спросила:
— А где Джимми?
— Тут.
— Кто это — Джимми? — спросила Мэри Джейн у Элоизы.
— Ох господи. Это ее ухажер. Ходит за ней хвостиком. Делает то же самое. И все с большой помпой.
— Правда? — восторженно вскрикнула Мэри Джейн и подалась вперед. — У тебя есть ухажер, Рамона?
Глаза девочки за толстыми очками не отразили ни капли воодушевления Мэри Джейн.
— Мэри Джейн задала тебе вопрос, Рамона, — сказала Элоиза.
Рамона сунула палец в нос-кнопку.
— Прекрати, — сказала Элоиза. — Мэри Джейн спросила, есть ли у тебя ухажер.
— Да, — ответила Рамона, не отвлекаясь от носа.
— Рамона, — сказала Элоиза. — Перестань. Сию секунду.
Рамона опустила руку.
— Ну, по-моему, просто чудо, — сказала Мэри Джейн. — Как его зовут? Ты мне скажешь, Рамона? Или это большая тайна?
— Джимми, — ответила Рамона.
— Джимми? Ой, я обожаю имя Джимми! Просто Джимми, Рамона?
— Джимми Джиммерино, — ответила Рамона.
— Стой спокойно, — сказала Элоиза.
— Да! Вот так имечко. И где сейчас Джимми? Ты мне скажешь, Рамона?
— Тут, — ответила Рамона.
Мэри Джейн огляделась, потом перевела взгляд на Рамону, улыбаясь как можно шире.
— Где — тут, лапуся?
— Тут, — ответила Рамона. — Я держу его за руку.
— Не понимаю, — сказала Мэри Джейн Элоизе, которая как раз допивала.
— А что ты на меня смотришь? — ответила та.
Мэри Джейн снова перевела взгляд на Рамону.
— Ой, я догадалась. Джимми — это невидимый дружок. Великолепно. — Мэри Джейн участливо подалась вперед. — Ну здравствуй, Джимми.
— Он с тобой не будет разговаривать, — сказала Элоиза. — Рамона, расскажи Мэри Джейн про Джимми.
— Что рассказать?
— Встань ровно, пожалуйста… Расскажи ей, как он выглядит.
— У него зеленые глаза и черные волосы.
— А еще?
— Нету мамы и папы.
— А еще?
— И веснушек нету.
— А еще?
— Есть сабля.
— А еще?
— Не знаю, — ответила Рамона и снова принялась чесаться.
— Какой красивый! — сказала Мэри Джейн и подалась еще ближе. — Рамона. Скажи мне. А Джимми снял галоши, когда вы в дом вошли?
— У него сапоги, — ответила Рамона.
— Великолепно, — сказала Мэри Джейн Элоизе.
— Не то слово. Я целыми днями это слышу. Джимми с ней ест. Купается с ней. Спит с ней. Она в постели на самый край сползает, чтоб ненароком его не задеть, если будет ворочаться.
Мэри Джейн все эти сведения, похоже, так увлекли и восхитили, что она прикусила нижнюю губу — затем отпустила и спросила:
— А откуда у него такое имя?
— Джимми Джиммерино? Бог его знает.
— Может, так мальчика по соседству зовут?
Зевнув, Элоиза покачала головой.
— По соседству нет никаких мальчиков. Здесь вообще детей нет. Меня зовут Тучной Кучей за гла…
— Мама, — сказала Рамона, — а можно я еще погуляю?
Элоиза посмотрела на нее.
— Ты только что пришла, — сказала она.
— Джимми опять хочет на улицу.
— Интересно знать, зачем?
— Забыл саблю.
— Ох, опять он со своей чертовой саблей, — сказала Элоиза. — Ладно. Иди. Галоши не забудь надеть.
— Дай я возьму? — спросила Рамона, извлекая из пепельницы обгоревшую спичку.
— Можно мне взять. Можно. Не бегай, пожалуйста, на дорогу.
— До свидания, Рамона! — пропела Мэри Джейн.
— Пока, — ответила девочка. — Пошли, Джимми.
Элоиза вдруг вскочила.
— Давай стакан, — сказала она.
— Нет, честно, Эл. Я должна быть в Ларчмонте. Мистер Вайинберг — он же такой милый, не хочется…
— Позвони и скажи, что тебя убили. Да отпусти ты этот чертов стакан.
— Нет же, честно, Эл. Там уже так подморозило, что просто ужас. А у меня в машине антифриза почти нет. То есть, если я не…
— Так и пускай морозит. Иди и звони. Скажи, что умерла, — сказала Элоиза. — Давай сюда.
— Ну-у… Где телефон?
— Он отправился, — ответила Элоиза, унося пустые стаканы в столовую, — сюда. — Она резко остановилась на половице между гостиной и столовой и крутнула бедрами. Мэри Джейн хихикнула.
— То есть, ты же не знала Уолта на самом деле, — говорила Элоиза без четверти пять, лежа на полу и утвердив стакан на маленькой груди. — Из всех знакомых мальчиков он один меня смешил. То есть, смешил по правде. — Он посмотрела на Мэри Джейн. — Помнишь тот вечер — в наш последний год, — когда эта чокнутая Луиза Хермансон ворвалась к нам в таком черном лифчике — в Чикаго купила?
Мэри Джейн хихикнула.
Она лежала на кушетке ничком, упершись подбородком в подлокотник, лицом к Элоизе. Стакан ее стоял на полу — только руку протяни.
— Вот так вот он меня смешил, — сказала Элоиза. — Когда разговаривал со мной. Даже по телефону. Даже в письмах. А лучше всего, что он даже не острил никак специально — он просто был смешной. — Она слегка повернула голову к Мэри Джейн. — Эй, не кинешь мне сигаретку?
— Я не достану, — ответила Мэри Джейн.
— Вот коза. — Элоиза снова перевела взгляд на потолок. — Однажды, — сказала она, — я упала. Обычно я его на автобусной остановке ждала, прямо возле армейского магазина, и как-то раз он опоздал, автобус уже поехал. Мы побежали, я упала и ногу подвернула. Он тогда говорит: «Бедный Дядюшка Хромоног». Это он так про мою ногу. Бедный Дядюшка Хромоног, говорит… Господи, какой он был симпатичный.
— А у Лью нет чувства юмора? — спросила Мэри Джейн.
— Что?
— У Лью разве нет чувства юмора?
— Ох господи. Кто ж его знает? Есть. Наверное. Ну, над комиксами он смеется. — Элоиза подняла голову, сняла с груди стакан и отпила.
— Ну что, — сказала Мэри Джейн. — Это еще не все. В смысле, это же еще не все.
— Что не все?
— Ой… ну как бы. Смешочки и прочее.
— Кто сказал? — ответила Элоиза. — Слушай, если ты не в монастырь подалась какой-нибудь, не грех и посмеяться.
Мэри Джейн хихикнула.
— Ты уж-жасная, — сказала она.
— Ах, господи, какой же он симпатичный был, — сказала Элоиза. — Или смешной, или симпатичный. Не по-мальчишески такой симпатичный. По-особому. Знаешь, что он как-то раз сделал?
— Не-а, — ответила Мэри Джейн.
— Мы в поезде ехали из Трентона в Нью-Йорк — сразу как его призвали. В вагоне было холодно, и я нас обоих своим пальто как бы накрыла. А под низом у меня, помню, был кардиган Джойс Морроу — помнишь, синенький такой у нее был, славный?
Мэри Джейн кивнула, но Элоиза все равно не посмотрела.
— Ну и вот, его рука у меня как бы на животе лежала. Ну, в общем. И вот ни с того ни с сего он говорит, дескать, у меня живот такой прекрасный, что хорошо бы сейчас зашел какой-нибудь офицер и приказал ему другой рукой стекло в окне выбить. Мол, хочет, чтобы все по-честному. А потом руку убрал и говорит проводнику, чтобы не сутулился. Говорит, больше всего терпеть не могу, если человек своим мундиром не гордится. А проводник такой: ложись-ка ты спать дальше. — Элоиза ненадолго задумалась, потом сказала: — И дело-то не в том, что он всегда говорил, а как. Понимаешь, да?
— А ты Лью про него рассказывала — в смысле, вообще?
— Ох, — ответила Элоиза. — Как-то раз начала. А он сразу спросил, в каком тот был звании.
— И в каком?
— Ха! — сказала Элоиза.
— Нет, я просто…
Элоиза вдруг расхохоталась — эдак утробно.
— Знаешь, что он еще как-то раз сказал? Говорит, такое чувство, что он в армии растет, но в какую-то другую сторону. Когда первое звание дадут, говорит, ему не лычки выпишут, а рукава отрежут. Дорастет до генерала, говорит, и будет ходить голый. Только пехотная пуговка в пупке. — Элоиза посмотрела на Мэри Джейн — та не смеялась. — Что, не смешно?
— Смешно. Только все равно — чего б тебе не рассказать про него Лью как-нибудь, а?
— Чего? Он слишком недалекий, вот чего, — ответила Элоиза. — И еще. Послушай-ка меня, самостоятельная девушка. Если еще раз когда-нибудь выйдешь замуж, не вздумай рассказывать мужу вообще ничего. Ты меня слышишь?
— Почему? — спросила Мэри Джейн.
— Потому что я так сказала, вот почему, — ответила Элоиза. — Им нравится думать, что ты всю жизнь только и делала, что блевала, как только к тебе мальчик подойдет. Я не шучу, заметь. Нет, рассказывать-то им можно что-нибудь. Только не по правде. Только не правду, в смысле. Если расскажешь им, что была знакома с приятным мальчиком, надо тут же сказать, что он был приторный. А если скажешь, что знала остроумного, тут же говори, что он был какой-нибудь остряк-самоучка или умник. А если не скажешь так, они тебя этим мальчиком твоим будут по башке лупить всякий раз. — Элоиза умолкла, отпила из стакана и поразмыслила. — Ох, — сказала она, — слушать они будут, конечно, очень зрело и всяко-разно. И даже выглядеть при этом умно, как черти. Но пускай тебя это не обманывает. Поверь мне. У тебя не жизнь начнется, а сущий ад, если ты когда-нибудь признаешь в них хоть какие-нибудь мозги. Слово тебе даю.
Мэри Джейн уныло оторвала подбородок от подлокотника. Для разнообразия оперлась им на руку. Подумала над советом.
— Нельзя же сказать, что Лью не умный, — сказала она вслух.
— Кому нельзя?
— В смысле, он же умный, нет? — простодушно уточнила Мэри Джейн.
— Ох, — сказала Элоиза, — да что проку разговаривать? Давай не будем, а? Я на тебя одну тоску навожу. Заткни мне рот.
— А чего тогда ты за него пошла? — спросила Мэри Джейн.
— Ох господи! Да не знаю я. Он сказал, что любит Джейн Остен. Сказал, что ее книги для него много значат. Вот так он мне и сказал. А после свадьбы я выяснила, что ни одной ее книги он не прочел. Знаешь, кто у него любимый писатель?
Мэри Джейн покачала головой.
— Л. Мэннинг Вайнз. Слыхала?
— Не-а.
— И я не слыхала. И никто не слыхал. Написал книгу о том, как четверо померли с голоду на Аляске. Лью не помнит, как она называлась, но, говорит, написана она была прекраснее всего, что он только читал. Господи! Ему даже не хватает честности просто взять и сказать, что ему понравилось, потому что там про четверых мужиков, которые померли с голоду в каком-то иглу. Обязательно нужно говорить, что она прекрасно написана.
— Ты слишком придираешься, — сказала Мэри Джейн. — То есть, слишком к нему строга. Может, она и хорошая…
— Поверь мне на слово — не может она быть хорошей, — ответила Элоиза. Поразмыслила и добавила: — У тебя, по крайней мере, есть работа. В смысле, ты по крайней мере…
— Но послушай, — перебила ее Мэри Джейн. — А ты ему хоть когда-нибудь скажешь, что Уолт вообще погиб? В смысле, он же не станет ревновать, если выяснится, что Уолт — ну, понимаешь? Погиб и все такое.
— Ох, солнышко! Бедная невинная самостоятельная девушка, — сказала Элоиза. — Да будет еще хуже. Да он же станет изувером. Слушай. Он знает только, что я когда-то ходила с парнем по имени Уолт — с каким-то остряком армейским. Я ни за что не скажу ему, что парня убили. Ни за какие коврижки. А если да — ни за что не скажу, но вдруг, — если вдруг да, я скажу, что погиб он на фронте.
Мэри Джейн поерзала подбородком по руке.
— Эл… — произнесла она.
— А?
— А расскажи мне, как его убили? Клянусь, я никому ни слова. Честно. Пожалуйста.
— Нет.
— Прошу тебя. Честно. Никому не скажу.
Элоиза допила и водрузила пустой стакан себе на грудь.
— Ты скажешь Акиму Тамироффу.
— Нет, не скажу. В смысле, я ни одной живой…
— Ох, — произнесла Элоиза. — Его полк где-то отдыхал. Между боями какими-то, мне его друг потом написал. Уолт и еще какой-то мальчишка паковали такую японскую печку. Какой-то полковник хотел ее домой отправить. Или они ее вытаскивали из упаковки, чтобы снова завернуть, я толком не знаю. В общем, в ней было полно бензина и еще какой-то дряни, и она у них в руках взорвалась. Второму мальчишке только глаз выбило. — Элоиза хлюпнула носом. И покрепче сжала стакан на груди, чтобы не упал.
Мэри Джейн соскользнула с кушетки, на коленях проползла три шага к Элоизе и принялась гладить ее по лбу.
— Не плачь, Эл. Не плачь.
— А кто плачет? — сказала Элоиза.
— Я знаю, но все равно не надо. В смысле, не стоит оно того и все такое.
Открылась входная дверь.
— Рамона вернулась, — гнусаво произнесла Элоиза. — Сделай доброе дело. Сходи на кухню и скажи этой, чтобы ее раньше покормила. Сможешь?
— Ладно, если дашь слово, что не будешь плакать.
— Даю. Иди. Мне сейчас только на кухню не хватало.
Мэри Джейн встала, покачнулась, но устояла и вышла из комнаты.
Вернулась она, не прошло и двух минут, и перед ней бежала Рамона. Изо всех сил шлепая ногами, чтобы расхлябанные галоши хлопали громче.
— Не дает мне снять галоши, — пожаловалась Мэри Джейн.
Элоиза, по-прежнему лежа на спине, вытирала лицо. С Рамоной она заговорила в платок:
— Выйди и скажи Грейс, чтобы сняла с тебя галоши. Ты же знаешь, не полагается входить в них в…
— Она в туалете, — ответила Рамона.
Элоиза отняла от лица платок и приподнялась на локте.
— Давай мне ногу, — сказала она. — Сначала, пожалуйста, сядь. Не туда — сюда. Боже!
Опустившись на колени и нашаривая под столом сигареты, Мэри Джейн сказала:
— Эй. А угадай, куда девался Джимми?
— Без понятия. Другую ногу давай. Другую.
— Его переехало машиной, — сказала Мэри Джейн. — Какая трагедия, правда?
— Я видела Прыгунка с косточкой, — сообщила Рамона Элоизе.
— А что случилось с Джимми? — спросила та.
— Его переехало, и он убился. Я видела Прыгунка с косточкой, и он не хотел…
— Дай-ка мне лобик на секунду, — сказала Элоиза. Пощупала девочке лоб. — Температура немножко поднялась. Иди скажи Грейс, чтобы ужин тебе наверх дала. И сразу в постель. Я потом зайду. Иди уже, пожалуйста, а? И это с собой забери.
Рамона медленно вышла из комнаты гигантскими шагами.
— Кинь мне, — сказала Элоиза Мэри Джейн. — Давай еще хлопнем.
Мэри Джейн принесла Элоизе сигарету.
— Ты смотри, а? Про Джимми? Какая у нее фантазия!
— Ну да. Сходи еще налей, а? И бутылку принеси… Не хочу я выходить. Весь дом провонял апельсиновым соком к чертовой матери.
Телефон зазвонил в пять минут восьмого. Элоиза встала из оконной ниши и в темноте стала нашаривать туфли. Те никак не находились. В одних чулках она пошла к телефону — уверенно, почти плавно. Звонки не потревожили Мэри Джейн, которая спала ничком на кушетке.
— Алло, — произнесла Элоиза в трубку, не зажигая верхнего света. — Послушай, я не могу тебя встретить. У меня Мэри Джейн. Она машину поставила прямо перед моей, а ключ найти не получается. Я не могу выехать. Мы уже минут двадцать его искали в этом, как его — в снегу каком-то. Может, тебя Дик с Милдред подвезут. — Она послушала. — Ох. Ну что, очень жаль, малыш. Ну собрались бы всем взводом и пошли маршем по домам? Ать — два, левой-правой, ура. Ты можешь командовать. — Опять послушала. — Я не издеваюсь, — сказала она. — Честно. У меня просто лицо такое. — Она повесила трубку.
Уже не так уверенно она вернулась в гостиную. У окна вылила себе в стакан остатки скотча из бутылки. Получилось где-то с палец. Выпила, содрогнулась и села.
Грейс включила свет в столовой, и Элоиза встрепенулась. Не вставая, окликнула:
— До восьми лучше не накрывайте, Грейс. Мистер Уэнглер немного задерживается.
Грейс возникла в прямоугольнике света из столовой, но заходить не стала.
— Леди уехала? — спросила она.
— Она отдыхает.
— А, — сказала Грейс. — Миз Уэнглер, я спросить хотела — ничего, если муж мой тут на вечер останется? У меня в комнате полно места, а в Нью-Йорк ему надо только утром, а на улице так гадко.