Мы же должны размышлять о том, как сделать так, чтобы спектакль насилия, не встречающего отпора, не повторился.
29
Во время нападения вражеских армий, уход в Лес часто остаётся единственным средством ведения войны. Это касается, прежде всего, тех государств, которые плохо вооружены, или не вооружены совсем.
Как и в случае с церквями, Ушедший в Лес не спрашивает про оружие, насколько оно современное, сколько его в наличии, и есть ли оно вообще. Это всё важно на Корабле. Уход же в Лес можно совершить в любое время, в любом месте, и даже против значительно превосходящих сил. В подобном случае он тем более остаётся единственной формой сопротивления.
Ушедший в Лес – это не солдат. Он не знает ни солдатского строя, ни солдатской дисциплины. Его жизнь свободнее и суровее солдатской. Ушедших в Лес рекрутируют из тех, кто даже в безнадёжной ситуации решается бороться за свободу. В идеале, их личная свобода совпадает со свободой их страны. В этом состоит великое преимущество свободных народов, которые, чем дольше идёт война, тем больший перевес они получают.
На уход в Лес вынуждены также решиться те, для кого не остаётся другой возможности выжить. За вторжением часто следуют мероприятия, угрожающие значительной части населения: аресты, прочёсывания, запись в реестры, принуждение к труду и военной службе во вражеских войсках. Всё это толкает на открытое или тайное сопротивление.
Отдельная опасность заключается в проникновении преступного элемента. Ушедший в Лес не сражается по законам военного права, и всё-таки он не преступник. В той же самой мере его дисциплина не является солдатской, и этот факт, предполагает сильное непосредственное командование.
Что касается собственно места, то Лес, он повсюду. Лес есть как в заброшенных местах, так и в городах, где Ушедший в Лес живёт в подполье или под маской своей профессии. Лес как в пустынях, так и в маквисах. Лес как в отечестве, так и на любой другой земле, где можно вести сопротивление. Лес, прежде всего, в глубоком тылу самого врага. Ушедший в Лес не поддаётся чарам оптических иллюзий, и всегда видит в захватчике врага своей нации. Он знает о его концлагерях, загонах для угнетённых меньшинств, вынужденных ждать часа своей смерти. Он ведёт партизанскую войну на железнодорожных путях и дорогах, угрожает мостам, проводам и складам. Из-за него противник вынужден распылять войска на охранения и увеличение постов. Ушедший в Лес обеспечивает разведку, саботаж и распространение информации среди населения. Разбитый, он исчезает в труднодоступных безымянных местах, чтобы появиться снова, когда враг обнаружит свою слабость. Он несёт постоянные беспорядки, сеет панику по ночам. Он может парализовать целые армии, как это было с Наполеоновской армией в Испании.
Ушедший в Лес не располагает крупными боевыми средствами. Но он знает, как можно смелым налётом уничтожить вооружение, стоимостью в миллионы. Ему известны его тактические недостатки, его слабые места, его легковоспламеняемость. Он также располагает большей свободой в выборе мест нападений, чем регулярные войска, и действует там, где можно малыми силами нанести крупный ущерб – на перевалах, на путях сообщениях, проходящих через труднодоступные места, на пространствах, удалённых от баз противника. Любое наступление достигает той высшей точки, когда люди и средства становятся особенно ценными, поскольку их приходится доставлять на большие расстояния. И тогда на одного бойца приходится сотня тыловиков. И этот один боец и сталкивается с Ушедшим в Лес. Мы снова здесь возвращаемся к нашей пропорции.
Что касается международного положения, то оно благоприятствует уходу в Лес: оно создаёт соотношение сил, которое бросает вызов свободному действию. В Мировой гражданской войне любой агрессор должен считаться с тем, что содержать свои тылы ему будет становиться всё труднее. И каждая новая область, которую он получает, расширяет его тылы. Вместе с этим он должен прибегать к всё более жестоким средствам; это приводит к лавине репрессий. Противник придаёт большое значение подобному подтачиванию и его усугублению. Поэтому Ушедший в Лес может рассчитывать если и не на прямую помощь, то хотя бы на вооружение, снабжение и обеспечение со стороны какой-либо из мировых держав. Но он – не сторонник каких-либо партий.
В уходе в Лес заключается новый принцип обороны. Ему следует научиться, не столь важно для того, чтобы выстоять в борьбе против армии, или для чего другого. Во всех странах, и в первую очередь в маленьких, понимают, что подготовка к нему необходима. Крупное вооружение способны создавать и применять только сверхдержавы. Но уход в Лес способно совершить даже крохотное меньшинство, и даже одиночка способен на это. В этом заключается ответ, который способна дать свобода. И она сохраняет за собой последнее слово.
Уход в Лес состоит в более тесной связи со свободой, чем любой процесс вооружения; в нём заключена изначальная воля к сопротивлению. Поэтому только добровольцы пригодны для него. Они в любом случае будут обороняться, не важно, тренирует ли их государство, снабжает ли, призывает, или нет. Тем самым они приводят доказательство своей свободы и подлинности собственного существования. Государства, в которых соответствующее сознание отсутствует, неизбежно опускаются до уровня приспешников и сателлитов.
Свобода является великой темой сегодняшнего дня: она суть сила, преодолевающая страх. Она есть главный предмет для изучения свободным человеком, и не только она сама, но и тот способ и образ, которым она способна быть результативно представлена и явлена в сопротивлении. Мы не хотим увлекаться подробностями этого. Страх уменьшается уже тем, что понимают его роль в случае катастрофы. К катастрофе нужно готовиться так же, как перед началом морского путешествия разучивают правила действий при кораблекрушении. Когда целый народ снаряжается для ухода в Лес, это становится страшной силой.
Можно услышать возражение, что немец не создан для подобного вида сопротивления. Было много чего, на что его не считали способным. Что касается обеспечения оружием и средствами связи, и прежде всего, радиосвязи, проведения учений и манёвров, подготовки опорных пунктов и систем, рассчитанных на новый вид сопротивления – короче, той стороны дела, которая упирается в практику, то всегда найдутся силы, которые ей займутся и её сформируют. Более важным является соблюдение старого принципа, что свободный мужчина должен быть вооружён, причём не оружием, которое хранится где-то в арсеналах и казармах, а оружием, которое хранится у него дома, в его квартире. Это также скажется и на соблюдении основных прав.
Среди грозящих нам сегодня перспектив, пожалуй, самой мрачной является возможность того, что две немецкие армии пойдут войной друг на друга. Всякое дальнейшее наращивание вооружений с той или с другой стороны увеличивает эту опасность. Уход в Лес есть единственное средство, которое может быть посвящено общим целям, без оглядки на искусственные границы. Здесь можно обрести пароли, распространение которых и обмен которыми, воспрепятствует тому, чтобы немцы стреляли друг в друга. Просвещение по ту и по другую сторону, в том числе и идеологическое, не может навредить, и также сослужит свою службу в тот судьбоносный час, когда, как в битве под Лейпцигом, начнут переходить на другую сторону.
Сила, которая основное внимание уделяет уходу в Лес, подтверждает тем самым, что у неё нет планов наступательной войны. Зато она способна сделать свои оборонительные средства очень сильными, и даже устрашающими, при очень незначительных затратах. Это создаёт возможность долгосрочной политики. Плоды сами падают в руки тому, кто сознаёт свои права и умеет ждать.
Нужно коснуться ещё той возможности, что уход в Лес, как путь, на котором свобода и необходимость постигают друг друга, окажет воздействие и на армию, и изначальные формы сопротивления, от которых произошло всё солдатское, вновь вернутся в историю. Когда перед лицом колоссальной угрозы встаёт чистый вопрос «быть или не быть», свобода из пространства права поднимается на другой, более священный уровень, на котором отцы, сыновья и братья становятся едины. Никакие армейские планы не смогут перед ними устоять. Перспектива того, что пустая рутина завладеет вещами, гораздо опаснее перспективы оказаться безоружным. Всё же этот вопрос не касается ухода в Лес как такового; здесь одиночка сам определяет способ и образ сохранения своей свободы. Если он решает служить, дисциплина превращается в свободу и становится одной из её форм, одним из её средств. Свободный человек любому оружию придаёт свой смысл.
30
Как все сословные формы были переплавлены в специализации рабочего характера, что значит: в технические функции, так же были переплавлены и солдатские формы. Солдату из всех подвигов Геракла остался, по сути, только один: он должен время от времени чистить Авгиевы конюшни политики. В этом деле ему всё труднее сохранять руки чистыми, и вести войну тем способом, который, с одной стороны, отличал бы его ремесло от ремесла полицейского, а с другой стороны, от ремесла мясника, или даже живодёра. Для его новых нанимателей это менее важно, чем распространение ужаса любой ценой.
К тому же технические изобретения расширяют области войны до бесконечности, и новое оружие стирает всякое различие между комбатантами и нонкомбатантами. Вместе с этим исчезает та предпосылка, которой обуславливается сословное самосознание солдата, и рука об руку с этим продолжается упадок рыцарских форм ведения войны.
Ещё Бисмарк отверг предложение привлечь Наполеона III к суду. Он, как военный противник, считал себя не вправе делать это. С тех пор уже стало принятым судить побеждённого противника с точки зрения юридических норм. Тяжбы, сопряжённые с подобными вердиктами, являются излишними и безосновательными. Партии не могут судить. Этим они продлевают акт насилия. Они также лишают обвиняемого права на суд.
Мы живём во времена, когда войну трудно отличить от мира. Границы между службой и преступления размыты на множество оттенков. Это вводит в заблуждение даже самый острый глаз, поскольку к каждому отдельному случаю примешивается сумятица времени, всеобщая вина. Кроме того, отягчающим обстоятельством служит то, что царей больше нет, что правители всех мастей поднимаются вверх по партийным ступенькам. Их происхождение уменьшает их способность к делам в интересах Целого, таких, как заключения мира, приговоры, праздники, траты и приобретения. Силы в большинстве своём исходят из Целого; их нельзя получать и умножать за счёт внутреннего изобилия: собственного бытия. Это приводит к дроблению капитала на сулящие верную прибыль кусочки, заботы и расчёты одного дня, чего опасался ещё старик Марвиц.
Единственным утешением в этом спектакле служит то, что речь идёт о падении в известном направлении и с известными целями. Периоды вроде этого раньше называли междуцарствием, в то время как сегодня этот период представляется как цеховой ландшафт. Он характеризуется тем, что он лишён финальной действительности; и в этом также заключается большое достижение, поскольку уже осознают, что нельзя, принимать обветшалые элементы за действительные, и потому не стремятся их сохранить. Подобно тому, как наш вкус отказывается от применения готических форм в мире машин, так же поступает он и в моральной области.
Мы в деталях изложили это при рассмотрении мира труда. Нужно понимать законы, по которым существует этот ландшафт. С другой стороны, ценностное восприятие остаётся нелицеприятным, что приводит к боли, к осознанию утраты, и это неизбежно. Вид стройплощадки не способен внушить того спокойного удовлетворения, которое приносит созерцание шедевра, и так же мало совершенства и в других вещах, которые можно там увидеть. В той мере, в какой это осознаётся, приобретается честность, и это указывает на почитание более высоких порядков. Подобная честность способна создать необходимый вакуум, что особенно заметно в живописи, которая ещё сохраняет своё теологическое соответствие. Осознание утраты выражается также в том, что всякая серьёзная оценка ситуации соотносит себя либо с прошлым, либо с будущим. Она приводит либо к критике культуры, либо к утопии, предсказанной учением о цикличности времени. Утрата правовых и моральных связей также относится к значительным темам литературных произведений. В частности, действие американского романа происходит в сферах, где больше не осталось ни малейшего представления о долге. Он взрастает на голой скале, которую только в некоторых местах своими гниющими слоями покрывает гумус.
При уходе в Лес нужно быть готовым к тем кризисам, перед которыми не могут устоять ни закон, ни обычай. Во время этих кризисов можно наблюдать нечто подобное тем выборам, которые мы описывали в начале. Массы будут следовать за пропагандой, которая обеспечивает им техническую связь с правом и моралью. Ушедший в Лес не таков. Это и есть то суровое решение, которое он должен принять: в каждом случае оставлять за собой право судить о том деле, на которое требуют его согласия, или в котором требуют его участия. Ему придётся пожертвовать многим. Но также это принесёт ему непосредственный выигрыш в суверенитете. Впрочем, положение вещей таково, что выигрыш этот способны оценить лишь немногие. Но господство может приобрести лишь тот, хранит в себе знание об изначальных человеческих идеалах, и кого никакая превосходящая сила не может принудить отказаться поступать по-человечески. Как этого достичь, остаётся главным вопросом сопротивления, которое не всегда обязательно должно быть открытым. Требование открытого сопротивления относится к любимым теориям людей, сопротивлению непричастных, однако, на практике это равнозначно тому, как если бы вручить тирану в руки список последних оставшихся людей.
Когда все институты стали сомнительными, или даже опозоренными, и когда даже в церквях уже слышны молитвы не за угнетённых, а за угнетателей, тогда моральная ответственность целиком ложится на одиночку, или, лучше сказать, на несломленного одиночку.
Ушедший в Лес – это конкретный одиночка, действующий в конкретных обстоятельствах. Он не нуждается ни в теориях, ни в придуманных партийными юристами законах для того, чтобы понимать, что является справедливым, а что – нет. Он не пьёт из предоставляемых ему институтами источников нравственности. Вещи кажутся ему простыми, если в нём живёт ещё нечто неподдельное. Мы видели, что великий опыт предоставляемый Лесом, заключается во встрече с собственным «Я», с неуязвимым ядром, сущностью, которая питает все временные и индивидуальные явления. Эта встреча, которая имеет большое влияние, как на исцеление, так и на изгнание страха, также является моральной в самой наивысшей степени. Она приводит к тому слою, который лежит в основе всего социального, и который служит первоначалом всякой общности. Она приводит к человеку, который является фундаментом любой индивидуальности, и от которого исходит всё индивидуализирующее. В этой области обретается не только общность; здесь обретается тождество. Это то, на что указывает символ объятий. «Я» познаёт само себя в Другом – что соответствует древнейшей мудрости, выраженной в словах «То ты еси». Другим может быть любимый человек, это также может быть брат, недужный, беззащитный. Когда «Я» нечто отдаёт, помогая другому, оно само в то же время получает нечто непреходящее. В этом утверждает себя порядок мироздания.
Это лежит в области опыта. Сегодня нет числа тем, кто выбрался живым из самого центра нигилистического течения, из глубочайшей точки водоворота. Они знают, что механическое там всегда разоблачается как угрожающее; человек брошен вовнутрь огромной машины, созданной для его уничтожения. Они также должны были узнать, что всякий рационализм приводит к механизму, а всякий механизм приводит к истязанию, как к своему логическому следствию. Подобного не знали в XIX столетии.
Только чудо могло помочь вырваться из этих вихрей. И чудо свершалось бесчисленное множество раз, и только потому, что среди обезлюдевших цифр появлялся человек и приходил на помощь. Это происходило даже в тюрьмах, причём именно там. В любой ситуации и по отношению к любому человеку одиночка может стать Ближним – в этом непосредственно раскрывает себя его царское достоинство. Источник аристократизма заключается в предоставлении защиты – защиты от угрозы, исходящей от чудовищ и нечисти. Это отличительная черта аристократии, и проблеск этого можно заметить в том тюремном охраннике, который тайком протягивает заключённому кусок хлеба. Это не может исчезнуть, благодаря этому мир существует. Это жертвы, на которых он основан.