И еще вышло, что кроме Ванюшки Бусько посылать на Можайскую было некого. До сих пор помню умоляющие его глаза: как же так, мол, все товарищи получили боевые задания, все умчались по адресам, а мне почему-то торчать на Гороховой без работы?
Однако начальник нашей группы категорически возразил против использования Бусько, считая его слишком уж молодым и неопытным. Знал бы тогда он, как развернутся события этой тревожной ночи, не стал бы, наверно, возражать. Но в том-то и штука, что жизнь иногда выкидывает довольно странные трюки. Рассчитываешь так, а получается иначе, видишь в своем сотруднике лишь зеленого юнца, а он, оказывается, вполне созревший и опытный работник, готовый выполнять самые трудные поручения.
Короче говоря, Бусько все же отправился на Можайскую. Дали мы ему двух красноармейцев, проинструктировали на тот случай, если и впрямь появятся бандиты, и отправили в «Сименцы». В душе-то, конечно, считали, что подежурит парнишка и вернется ни с чем обратно.
Время тянулось медленно. Мы все страшно волновались.
Волновался даже обычно сдержанный начальник группы. Ходит из угла в угол, виду старается не подавать, но чувствуется, что весь напряжен, весь — сплошное ожидание.
И вдруг в комнату к нам врывается комиссар Евгеньев (он в ту ночь был ответственным дежурным по Управлению). Кто-то ему только что позвонил, назвать себя не успел, а лишь взволнованно и путано крикнул в телефонную трубку, что на Можайской улице стрельба, имеются убитые и раненые, надо срочно принимать меры.
Интересна все же мгновенная реакция на такого рода новости у разных людей. Начальник группы сорвался с тормозов, побледнел и, схватив телефонную трубку, начал звонить в резерв, поглядывая на меня с нескрываемой свирепостью. Пишущий эти строки, что называется, обмяк, не в силах произнести и слова, а в голове была лишь одна мысль, одна тревога: «Неужто наш Ванюшка погиб?»
Невозмутимее всех повел себя шофер нашей группы флегматичный латыш Янсон. Поднялся с табуретки возле печки, задумчиво покачал головой, вынул маузер, не спеша проверил его и, ничего не сказав, направился вниз, к своей машине.
Спустя несколько минут, мы уже мчались на Можайскую. Янсон выжимал из нашего «панар-левассора» все, что могла дать эта старенькая машина, доставшаяся чекистам в наследство от какого-то питерского буржуя. Шофер он был первоклассный, любил быструю езду.
Вот и Можайская. Нужный нам дом на углу Малоцарскосельского проспекта, у ворот его толпа людей. Бросив машину, мы с Янсоном взлетаем на третий этаж. В голове одна мысль: жив ли Бусько, что здесь случилось?
Входная дверь приоткрыта. Распахнув ее ударом ноги, врываемся на кухню. В руках у нас оружие, готовы мы к самому худшему.
И первый, кого видим, это наш Ванюшка Бусько. Живой, невредимый, только чуть-чуть побледневший. Направо от входа, головой к окну, лежит в луже крови какой-то мужчина. Перекошенное его лицо окровавлено, на губах пузырится розовая пена. Одет он в белую заячью шапку с длинными свисающими наушниками, в тужурку с нагрудными карманами и меховым воротником и в щегольские хромовые сапоги. На полу рядом с ним валяются маузер и браунинг.
— А второй там, — говорит Ванюша Бусько и кивает головой на комнату.
Миновав прихожую, где красноармеец стережет собравшихся в воровской «хазе» гостей, входим во вторую комнату. На диване я вижу старого своего знакомца, с которым не раз сталкивался, когда работал на Петроградской стороне. Это Мишка Корявый, ближайший помощник и друг Леньки Пантелеева. Плечо у него прострелено, и он сидит на диване с низко опущенной головой. Рядом — с винтовкой на изготовку — красноармеец.
— На кухне кто? — быстро спрашиваю я Мишку Корявого.
— Не узнал, что ли? — говорит он, не отвечая на мой вопрос.
— Это Ленька?
— А то кто же, конечно он, — говорит Мишка Корявый и, шмыгнув носом, отворачивается.
Осмотрев труп, мы убеждаемся, что говорит он правду. На полу лежит действительно Ленька Пантелеев, некоронованный король петроградского уголовного мира. Карьера этого бандита оборвалась после меткого выстрела Ванюшки Бусько, юного нашего комсомольца-разведчика, которого и брать-то не хотели в операцию.
В карманах бандита, как и следовало ожидать, мы обнаружили немало золотых вещей и драгоценных камней. Выгребали их буквально пригоршнями, складывая на кухонный стол. Это были крупнокаратные бриллианты, золотые монеты, колье, диадемы, платиновые слитки и туго связанные пачки иностранной валюты. Теперь уже не оставалось сомнений, что банда и впрямь собиралась смываться в Эстонию. Иначе бы не нагрузил себя Ленька всеми этими ценностями.
И еще одна интересная находка обнаружена нами в куртке бандита. Кроме заячьей шапки с длинными наушниками, надетой на голову, носил он с собой еще три головных убора — мятую красноармейскую фуражку, финку с кожаным верхом и высокую котиковую шапку. Это была излюбленная его манера: в случае опасности мгновенно менять внешность, чтобы ввести в заблуждение преследователей.
Итак, операция подошла к концу. Главарь банды был убит, а ближайший его помощник сидел на диване, дожидаясь отправки в тюрьму.
Но как же все это случилось? И почему вместо Лиговки, где его ждали наши засады, очутился Пантелеев на Можайской?
Позднее мы узнали подробности. Оказывается, они и в самом деле шли на Лиговку, но по дороге Мишка Корявый уговорил атамана завернуть ненадолго к своей возлюбленной — проститутке Мицкевич. Тот нехотя согласился, а когда приблизились они к Можайской, послал вперед Мишку Корявого.
Задачу свою молодой чекист Бусько выполнил блистательно: с завидным хладнокровием, с молниеносной реакцией на быстро меняющиеся обстоятельства и с тонким пониманием психологии преступников.
Придя с двумя красноармейцами на Можайскую улицу и постучав в двери нужной квартиры, Бусько застал там довольно пеструю компанию. Сама хозяйка, ее дочь — проститутка Мицкевич, несколько развязных молодых парней, скорее всего карманных воров. Сидят за столом, играют в карты. Леньки Пантелеева, судя по всему не ждут.
— Продолжайте игру! — приказал Бусько. — В каждого, кто попытается разинуть пасть, стреляю без предупреждения!
Красноармейцы заняли удобные позиции за спинами игроков, а сам Бусько вышел на кухню. Не понравилось ему окно на лестнице соседнего дома. Если бандиты, прежде чем постучаться, заглянут из этого окна, то увидят в комнате посторонних. Пришлось вернуться, расставить красноармейцев по-другому.
Прошел час. И вдруг раздался звонок у входной двери. Игра за столом прекратилась, все сидели с испуганными лицами.
— Играйте! — прикрикнул Бусько и вместе с дочкой хозяйки пошел открывать дверь. В последний момент предупредил проститутку:
— Скажешь хоть слово — первая пуля тебе!
Дверь открылась. На площадке стояли двое мужчин. Один в тужурке с меховым воротником, обе руки в карманах, другой в такой же тужурке, но с гитарой под мышкой.
— Заходите, братишки! — любезно пригласил Бусько, явно работая под уголовника.
Мужчины вошли, настороженно к нему приглядываясь. Незнакомый парень с открытым добродушным лицом, видимо, не вызвал у них подозрений. Тот, что держал руки в карманах, шел первым, а следом за ним, вперевалочку, двигался второй. Замыкал шествие Бусько. Рука его, сжимавшая в кармане наган, онемела от напряжения. Важно было, чтобы оба «гостя» попали на прицел спрятанных в комнате красноармейцев.
Все дальнейшее разыгралось в считанные секунды. Приоткрыв дверь в комнату и увидев напряженные, неестественные лица сидящих за столом, передний резко отпрянул. «Сейчас будет стрелять в меня», — подумал Бусько и выхватил наган:
— Руки вверх!
Выстрелы грохнули почти одновременно. Пуля Леньки Пантелеева (а это был он, Бусько узнал его еще на площадке) свистнула возле лица чекиста, обжигая горячим воздухом. И тут же, впервые, быть может, промахнувшись, бандит начал оседать, валиться на бок, а сообщник его, успевший выхватить браунинг, был легко ранен и молниеносно обезоружен подоспевшими красноармейцами.
В ту же ночь ударная группа провела обыски и аресты в других воровских притонах.
На Международном проспекте был захвачен один из самых отъявленных негодяев — Александр Рейнтоп, по кличке Сашка Пан, бежавший вместе с Пантелеевым из третьего исправдома. На Десятой роте Измайловского проспекта мы арестовали извозчика Ивана Лежова и достойную его супругу — наводчиков банды. Кстати, это они, супруги Лежовы, подстроили ограбление квартиры профессора Романченко, проживавшего в том же доме. Были обезврежены и многие другие бандиты.
Кровавая эпопея Леньки Фартового закончилась. Все газеты Петрограда вышли на следующий день с подробными сообщениями о том, как чекисты ликвидировали эту банду.
РАФАИЛ МИХАЙЛОВ
ДОЧЬ СВОЕГО ОТЦА
Не долетев до партизанских костров, самолет вернулся на базу. Летчик с досадой доложил:
— Зенитный огонь, нельзя пробиться... На обратном пути болтало... Радистке помогите — аж зеленая вся...
Высокая девушка, придерживая полу шубы, спрыгнула на землю, приняла рацию, которую ей подали из самолета. Подполковник протянул руку:
— Помочь, Пятнадцатый?
— Не развалюсь! Надо привыкать. По должности и потому, что я из... — хотела сказать «из Восковых», но по давней привычке, воспитанной матерью, удержалась. — Из тех, кто в горячее лезет...
Да, она была дочерью Семена Воскова.
Прославленный комиссар гражданской войны Семен Петрович Восков, может быть, как никто другой, воплотил в себе характерные черты ленинского военкома. Старый большевик, подпольщик, он многое сделал для победы революции. Помнит его Полтава, где он под носом у полиции похитил для кружка социал-демократов целую типографию, помнит рабочий Екатеринослав, где он освобождал политзаключенных, и Харьков помнит, где экспроприировал оружие в бурные месяцы первой русской революции. Сестрорецкие оружейники назвали его именем свой завод.
Девочка родилась через три месяца после смерти отца. Назвали ее Сильвией — в память зарубежной коммунистки, погибшей в полицейском застенке.
В семье, где она выросла, революция строго смотрела с больших настенных портретов. Но хвастаться революционными заслугами здесь не разрешалось, — такова была семейная традиция.
С. С. Воскова
Дети всегда уважают тех, кто умеет дать сдачи. А Сильвия была не из плакс. При этом обожала малышей. Наверное, в крови у нее была эта любовь. Семен Восков, бывало, даже на митинги, где собирался выступать, брал с собой детей. И Сильвия вечно возилась с ребятней, а потом и сама стала пионервожатой.
Школьные друзья знали ее как азартную волейболистку, большую любительницу стихов, но, только проучившись с Сильвией много лет, поняли, что комиссар Восков и есть ее отец. Случилось это как-то нечаянно. Шли в ТЮЗ, остановились на Марсовом поле, у серых гранитных плит. «Восков Семен Петрович, — прочел кто-то. — Сильва, а ты ведь Семеновна?»
— Здесь лежит мой отец, — просто сказала она. — Пойдемте, ребята, опаздываем...
Ей не хотелось слышать соболезнующих слов. И характером она была замкнутая, молчаливая. Любила сидеть на собраниях в уголке, и только по заблестевшим глазам или по легкому облачку, набегавшему на лицо, можно было догадаться, о чем она думает.
Сильвию приняли в Электротехнический институт имени В. И. Ульянова (Ленина). С вузовской обстановкой она освоилась без труда. Училась ровно, как и в школе. Бывало, в математике и в черчении обгоняла мальчишек. Была неплохой гимнасткой, вошла в сборную института по волейболу.
В спортзале в одной из баскетболисток узнала она и Лену Вишнякову, с которой училась в школе. Только Лена была двумя классами старше. Веселая, всегда окруженная шумными друзьями, Лена ей и раньше нравилась, да только никак было не познакомиться. А сейчас она не выдержала, подошла к ней:
— Помнишь меня по школе?
— Помню, — засмеялась Лена. — Ты всегда забиралась в угол и, как сурок, поблескивала оттуда глазами...
— Если хочешь, давай дружить...
— Хочу, — серьезно сказала Лена.
Так началась их дружба, которой суждено было продолжиться и на войне.
До диплома оставался год, когда гитлеровские полчища напали на нашу страну.
Война разметала студентов. Опустели институтские коридоры.
Подруг послали на строительство оборонительных сооружений. Когда вернулись в город, Сильвия в упор спросила Лену:
— Эвакуироваться будешь? Нет? Правильно, Я тоже не буду.
И решив так, они отправились обе в военкомат.
— Пошлите нас на фронт.
Военком заявил, что «без пяти минут инженеры» нужны будут в городе. Вышли от него сердитые, неудовлетворенные. Потом Сильвии удалось все же кое-чего добиться. В выцветшей за четверть века бумажке об этом говорится так:
«Согласно указанию военного отдела горкома ВКП(б) тов. Воскова С. С. мобилизована Ленинградским городским комитетом ВЛКСМ на краткосрочные курсы по подготовке радистов для Красной Армии».
Два месяца она училась работать на ключе, вести прием, передачу. Вечерами возвращалась в свою холодную комнату, разводила в печурке огонь, поила кипятком соседских ребятишек и с учебником — на диван. Однажды обнаружила, что потеряла свою продовольственную карточку. От матери, работавшей хирургом в военном госпитале, беду эту скрыла. Зачем ее зря расстраивать?
Когда курсы временно прекратили свою работу, пошла в госпиталь санитаркой. Голодная, озябшая, умудрилась еще досдать последние экзамены в институте.
Услышав, что военно-морская школа на Крестовском объявляет прием операторов для спецзаданий, подруги пришли к начальнику этой школы. Тот попросил рекомендаций. «Спортивные призы устроят?» — спросила Сильвия. Начальник засмеялся, просмотрел их документы, обеих зачислил.
Было голодно, а в ней бурлили силы. Восемьдесят знаков в минуту, сто, сто двадцать... Начальник школы вызвал девушек к себе.
— Быстро осваиваетесь, девушки. Переводим вас...
— К партизанам? — обрадовалась Сильвия.
— Нет, переводим в инструктора.
Свыше ста радистов-операторов подготовила Сильвия Воскова. Тренировала своих ребят самозабвенно, засиживалась с ними в аппаратной до полуночи. Добивалась четкости, быстроты, высокой дисциплины. Сохранился приказ по школе: курсант-инструктор Воскова С. С.
«поощряется 100 граммами махорки, 2 коробками спичек и 1 литром соевого молока».
Дневниковые ее записи того времени выдают страстное желание попасть в списки ежемесячных «счастливцев», которых штаб отбирал для работы в тылу врага:
«Меня тянет на горячее, на фронт, и я уже собираюсь полечь костьми, а добиться осуществления своих мечтаний».
Сильвия схитрила. В очередной приезд партизанских представителей заняла у передатчика место испытуемого радиста. Отстучала свой текст, как пулеметную очередь. Подполковник из партизанского штаба сказал: «Годишься». Но начальник школы бурно запротестовал, вычеркнул ее из списка.
Тогда Сильвия поехала в Смольный, в Военный совет фронта. И впервые, нарушив семейную традицию, напомнила, чья она дочь и к чему это ее обязывает.
Шел год 1944-й. Фронтовая контрразведка комплектовала особые отряды для переброски в Прибалтику. Стало известно, что в Эстонию полетит радистом Сильвия Воскова, а в Латвию — Лена Вишнякова.
Завывали февральские метели. Трижды поднимался в воздух самолет с группой, которую предстояло сбросить в эстонских лесах. Не сразу удалось это сделать. Потом Центр долго не получал ее позывных. А еще позднее стало известно, что группа в первые же дни нарвалась на вражескую засаду. Окруженные превосходящими силами, разведчики мужественно защищались и героически погибли в неравной схватке.
Так оборвалась жизнь отважной разведчицы и верной патриотки Советской Родины — Сильвии Восковой. Вся жизнь, да и сама смерть этой девушки были подтверждением верности идеалам ее отца.