Пока Иван Сергеевич с кем-то говорит по телефону, я вспоминаю, что рассказал мне другой чекист: искали они одного преступника и вышли на след человека, у которого с этим преступником совпало тринадцать так называемых установочных данных: имя, отчество, фамилия, профессия, место жительства. Даже имена любовниц одинаковые — у одного была Дуся, и у другого Дуся. Только одна маленькая, толстенькая, а другая — ростом под потолок, «верста». Естественно, длинной Дусе ее сожитель представлялся маленького росточка, другая же Дуся утверждала, что он высокий. В одни и те же годы служил один в карательном отряде, второй после ранения не явился в часть, спрятался. И когда его вызвали, решил, что пришло время отвечать за дезертирство — явился с котомкой за плечами, распрощавшись с семьей. И длинная Дуся с изумлением воззрилась на представленного ей на очной ставке человека... Да, совпадения бывают удивительные.
— Так вот, — продолжал Иван Сергеевич, — во-первых, следовало убедиться, тот ли это человек. Во-вторых, каков он теперь, по прошествии многих лет? Является ли он и теперь опасным для общества, какие у него связи, чем дышит? Наконец, не было еще полной ясности о его «деятельности» в прошлом. Учтите, в свое время с необоснованными арестами наломали много дров. Пренебрежительное отношение к установленным законом процессуальным гарантиям привело ко многим тяжким последствиям. Вы помните, сколько потом людей было освобождено и реабилитировано. Но в этом потоке иной раз проскальзывали такие личности, которых рядом с невинно пострадавшими и называть-то грешно. Эти типы пользовались сложившейся ситуацией, маскировались. Нам, например, было известно, что уже в лагере Федору Гришаеву предъявлялись и политические обвинения, а срок свой он отбывал за организацию грабежей репатриированных лиц при возвращении на родину. Отсидел сколько-то лет и был освобожден «ввиду нецелесообразности дальнейшего содержания» — жаловался на боли в ноге, оброс бородой, словом, — немощный старик. Тот ли это человек, которого мы ищем? Надо было присмотреться к нему, разузнать... А просто взять и арестовать — да на это ни один прокурор санкции не даст. Вот та́к вот...
Хозяин времянки, Всеволод Волошин, заметив, что у его жильца несколько странные часы «работы», стал поглядывать косо; Федору надо было заняться для отвода глаз каким-нибудь ремеслом. Он отправился на «барахолку» за сапожным инструментом. Присмотрел себе рашпиль, попробовал пальцем шершавую насечку, стал торговаться. И тут к рашпилю потянулась другая рука... Федор взглянул и сразу узнал: хрящеватый нос, толстая верхняя губа, покрывающая нижнюю... Человек этот сказал Федору:
— Могу предложить почти новый сапожный инструмент. Сам по этому делу работаю. Поговорим?
Федор, не отвечая, рванул рашпиль к себе, сунул продавцу деньги и двинулся в толпу. Зашел в парадную одного из домов, завел сапожника под лестницу. Тот сказал:
— Эх, Федя, Федя... Не таким я тебя помню. Постарел ты...
— Каким я был, таким остался, — насмешливо сказал Федор. — Но что было, того не было. Понял? — И чтобы стало понятнее, потянул тяжелый рашпиль из кармана. Впрочем, поговорить не отказался.
Они пошли по набережной Обводного канала. Сапожник рассказал о себе: отсидел «десятку», вышел на волю и в самом деле занимается сапожным ремеслом. Вспомнил, как лежали они с Федором в лазарете, на чистых простынях, и ухаживали за ними смазливенькие сестрички; помнится, один фельдфебель еще статью в газету написал, благодарил за уход и лечение, интересная была статейка...
— Не помню никаких газет, — сказал Федор. — И лазарета не помню. Тебе тоже помнить не советую. Тот Федя канул в воду, и кругов не осталось. Ясно? Встретились мы с тобой, поговорили и хватит. Будь здоров и больше мне не попадайся.
И Федор, чуть прихрамывая, поспешил к уходящему трамваю, с неожиданной ловкостью вспрыгнув на ходу. Через две остановки пересел в автобус, затем на электричке уехал за город, там прошел пешком через лес на шоссе и, попросившись на попутную машину, приехал в Стрельну. Несколько дней сидел в своей времянке, никуда не показывался. Но, видно, беспокоился напрасно: никто из старых знакомых ему больше не попадался.
Зато новый знакомый, Павел, встретился ему в скором времени: продавал на «барахолке» свое поношенное пальто. Пожаловался, что с работы уволили якобы по сокращению штатов, на самом же деле просто «подобрали ключи». Из общежития надо уходить, хорошо бы подыскать комнатуху. Федор промолчал, хотя и сам подумывал о каком-нибудь пристанище в городе: надоело мотать каждый вечер в Стрельну. В другой раз Федор встретил Павла, когда тот сбывал шерстяной отрез; о происхождении этого отреза намекнул, что знакомая, мол, девушка, работает в универмаге. Федору он правился тем, что, несмотря на поношенную одежду и не очень-то бравый вид, умел выглядеть вполне порядочным, не внушающим подозрений человеком. Нравилось Федору и то, что хотя Павел во всем признавал его старшинство, однако позволял себе иной раз вежливо вступать в спор; умел и слушать, не перебивая. Словом, Павел был интересным собеседником, не то что сосед Кожемякин: тот только уныло поддакивал, когда Федор критиковал всех и вся, либо вдруг обижался, «лез в бутылку». Если Федор несколько дней не видел Павла, начинал скучать. Были у него в отношении этого человека и другие планы.
Зимой Павел подыскал комнату в городе у одной старухи; Федор согласился взять на себя половину расходов. Теперь не было необходимости таскаться по пивным, где всегда могли оказаться лишние уши. Долгими вечерами Федор рассказывал, как жилось ему в Германии после войны: неплохо жилось, даже женился на одной немочке, держал магазин по обмену вещей, вроде нашего комиссионного, имел немалые барыши — было на что погулять в ресторанах. Попался из-за своего горячего нрава: полиция накрыла в гостинице с контрабандным товаром, Федор пырнул одного полицейского ножом. Судили там же, в Мюнхене, дали восемь лет. Потом уже, не отсидев срока, сумел он перекочевать в лагерь перемещенных лиц. Два года не спешил на родину, а на третий попался: прибыл домой, а его — раз! — и на Колыму... Главное, ни за что!
— Как же ни за что? Ты говорил, кажется, что кого-то в вагоне почистил?
— Говорил? — Федор нахмурился. — Черт его знает, может, и сболтнул по пьянке. Вообще-то предъявили мне такое обвинение. Пристали, ну я и подписал обвиниловку. Знаешь, как в те годы поступали?
— Сдрейфил, значит, сдался?
— Меня заставить сдаться непросто. Были у меня свои соображения. А на Колыме меня даже побаивались. Я там однажды целое восстание поднял, часовых с вышек поснимали...
— Вре-ешь, — усомнился Павел. — Где же оружие взяли?
— Я вру?! Да ты знаешь... — И Федор пустился рассказывать истории уж совсем фантастические, но по некоторым подробностям можно было понять, что есть в этих историях доля истины. Павел восхищался вслух отчаянной смелостью Федора; он и сам был не робкого десятка, но, конечно, «куда ему до Феди»... Федор интересовался и прошлым своего нового знакомого, но биография у Павла, судя по его ответам, была, в общем-то, довольно заурядная. Все же Федор иной раз, как бы забывая, что уже задавал какой-либо вопрос, спрашивал об одном и том же снова. Очень хотелось ему поглубже «прощупать» Павла. Однажды спросил: «А что ты свою девицу прячешь? Боишься, что отобью? Или не очень она тебе нужна? Странный ты человек: я постарше тебя, и то ко мне Милка ходит. Давай приводи свою кралю».
Павел задумался, — пойдет ли? Девушка стеснительная, скромная... Федор захохотал: «Ничего себе скромница, отрезы из магазина тянет!..»
В назначенный вечер собрались вчетвером. Милка выпила, расшумелась, голосисто пела блатные песни. Павлова «краля» пила с оглядкой, хлеб брала двумя пальчиками, несколько раз говорила Павлу «вы». Федор сказал: «И чего ты ломаешься? Ведь мы тут все свои. А ну, пей!» Девушка храбро выпила водку до дна из стакана, поданного Федором, стала вести себя свободнее, смеялась, подпевала Милке, но потом сказала, что чувствует себя плохо, и Павел увел ее на улицу, на свежий воздух.
Вскоре после этого Федор спросил у Милки, понравилась ли ей эта девушка. Милка ответила, что девушка хорошая и, как видно, привязана к Павлу, а вот он к ней — равнодушен. «Вот так раз! — удивился Федор. — Как раз он к ней лип, а она ломалась». Но Милка стояла на своем: девушка любит Павла, переживает за него, видать по глазам... «А чего переживать-то?» — спросил Федор. «Да ведь как же, Федя...» — Милка не захотела лишний раз напоминать, что и сама тревожится за него, своего Федю, и желает ему лучшей жизни. Федор понял, сказал, что все это ерунда, но потом долго сидел задумавшись, посвистывая сквозь зубы.
Незадолго до Нового года Павел, как обычно, пришел под вечер в квартиру: его встретила старуха хозяйка и сразу заговорила о том, что надо бы за комнату заплатить вперед: «А то уедешь вдруг, как этот твой товарищ, ищи тогда вас...»
Павел кинулся в комнату: койка Федора была пуста, под оголенной ржавой сеткой валялись обрывки газет. Старуха сказала, что Федор часа полтора тому назад прибежал «как настеганный»», схватил свои вещи и ушел. Будто кто-то помер у него, куда-то ехать ему надо...
5
— Вот так он и «сорвался», ушел от нас. Что побудило его к этому? Новые, внезапно открывшиеся обстоятельства? Или брак в нашей работе? Нам надо было знать причину. И, главное, найти его, возобновить с ним контакт. Конечно, наш сотрудник при этом шел на большой риск.
Чтобы как-то объяснить свое бегство, Федор бросил хозяйке на ходу несколько слов о чьих-то похоронах. А вскоре ему пришлось и в самом деле присутствовать на таком печальном обряде: скончалась дальняя его родственница, добрая старушка Татьяна Дмитриевна. Доронины устроили поминки. Федор, сидя за столом, угрюмо философствовал: «Беспросветна короткая человеческая жизнь...»
Ксения Доронина к слову вспомнила о своем братишке: не успел парнишка жизнь начать, как за хулиганство угодил в тюрьму.
— Не горюй, — сказал ей Федор, — скоро вернется твой Колька.
— И откуда тебе все известно? — спросил Андрей Доронин.
— Есть у меня кое-где друзья, — туманно ответил Федор. А сам подумал: «Где они, друзья? Ни на кого положиться нельзя. Был один неглупый человек, Павел, да и от того я сбежал. Может быть, зря?» Несмотря на такие сомнения, Федор не искал встречи с Павлом.
И все же, когда эта встреча произошла, опять же на рынке, в толчее, Федор обрадовался. Но еще больше обрадовался Павел... Он угостил Федора и рассказал, что с той девушкой больше не встречается, потому что ее с подругами накрыл ОБХСС. Федор спросил, не боится ли Павел, что девка его выдаст?
— Она? — весело переспросил Павел. — Да нет, никогда она меня не выдаст. А ты что же смылся так, не предупредил?
Федору очень кстати пришлись похороны Татьяны Дмитриевны, а предупреждать, мол, времени не было. Вообще же показалась ему та квартира подозрительной, слишком много парней шатаются к дочери старухи. Павел сказал, что тоже там не живет: одному дорого платить за комнату. Теперь вот нашел другую, за городом, в Песочной: хозяйка пустила на зиму, а весной придется выметаться, потому что приедут дачники. Кстати, у хозяйки нынче мальчишка именинник, так вот купил парню книгу в подарок... Федор засмеялся — до чего Пашка обходительный! И согласился поддержать компанию — съездить к Павлу в Песочную. Для приличия тоже повез подарок: шарф, «изъятый» из очередного чемодана. «Друзья» зашли в парикмахерскую у вокзала, побрились, наодеколонились — честь по чести, едут люди в гости...
В пустом вагоне электрички они оказались одни. Вагон покачивался, в окна била метель, то и дело сами собой откатывались на роликах двери в полутемный тамбур. Федор, привалившись в угол, постукивал твердыми ногтями по спинке скамьи и внимательно смотрел на Павла. Тот что-то весело рассказывал. В захмелевшем мозгу Федора мысли ворочались медленно, но поверх всех других вдруг всплыла одна: пусто под лавками и темно. Там вполне мог бы поместиться человек среднего роста, такой, скажем, как Павел. Можно просто положить его на скамейку лицом к спинке. Если кто и. пойдет по вагону, подумает, что озяб человек и заснул. Могут до самого Рощина не побеспокоить. Положить, а самому сойти в Белоострове, пересесть на круговой — и обратно в город. И тревоге конец. Откуда она берется, тревога?
— Я уж думал — замели тебя...
Федор спохватился: прослушал, что говорил Павел. Сообразив, ответил:
— Нет, меня замести непросто. Я как из дому выскочил — бух в такси! До Невского доехали, говорю: стой, передумал. И в другую машину. Таким порядком шесть такси переменил.
— Зачем? — наивно удивился Павел.
— А если первая машина нарочно у дома дежурила?
Павел усомнился: кто это будет нарочно караулить? Уж не такая Федор крупная птица, чтобы за ним так гоняться.
— Гоняться за мной стоит, — обиделся Федор. — Думаешь, я всю жизнь на «барахолке» мыкался? Бывали и другие дела.
— Что было, то прошло. Теперь уже тебе по крупной не играть, Федя.
— Э, много ты знаешь! Сказал бы я тебе...
— Скажи. — Павел отогнул воротник так, что стало видно все его лицо с крупным лбом и светлыми глазами. — А то, хочешь, я тебе скажу? Начистоту? Ведь я понял, что сбежал ты не зря. Даже думал — уж не от меня ли сбежал? Может быть, тебе и влетела в голову такая блажь? А я, если хочешь знать, с самого начала догадывался, что ты не барахольщик, другой человек и замыслы у тебя другие. Это меня к тебе и привлекло.
Федор нагнул голову, морщины, усиленные тенью, точно клещами охватили его рот с тонкими сжатыми губами. Сказал тихо:
— Вон ты каков, мальчик. Отчаянный, а?
Электричка замедлила ход, встала. Вошли какие-то трое мужиков, по виду и снаряжению — охотники. Уселись, развязали языки. Федор прикрыл глаза, будто задремал. Не открывал их, пока не приехали в Песочную, и Павел легонько толкнул его: «Пойдем...»
...Уже давно заснула хозяйка, спал и виновник торжества, ее сынишка, прижимая во сне подарки «дядечек» — книгу и шарф, а «дядечки» все еще сидели за столом. У Павла глаза слипались, он прилег головой на локоть.
— Ты не спи, — теребил его Федор. — Разговор еще не кончен. Слушай, пока я говорю. В другой раз таких слов не услышишь. Если заваруха начнется, пойми: таким, как мы с тобой, дела хватит. Знаешь, как я одному пареньку говорил? «Будем мы с тобой или стоять очень высоко или лежать очень глубоко». Понял? Как начнется, мы...
— Э, дожидайся той заварухи, — Павел лениво потыкал вилкой в квашеную капусту, налил водки себе и Федору. — Выпей-ка лучше, Федя. Кто решится начинать заваруху, ну кто?
— Найдутся люди. Не веришь? Я готов начать.
— Что ты готов — верю. Но, Федя, что можешь сделать ты один? Или даже два человека? Ерунда это все. Умный мужик, а плетешь ерунду.
Федор, перегнувшись через стол, зашептал, обнажая испорченные зубы:
— Не я дурак, а ты. Я не один, я жду, понимаешь? С той стороны жду человека. Недаром же там был.
— Был да сплыл. Там давно забыли про тебя.
— Нет, не забыли! Там спят и во сне видят, как бы коммунистам шею свернуть. Ненавистью захлебываются...
Павел поднял глаза, смотрел почти трезво.
— Во мне ненависти тоже хватит, — произнес он медленно. — Но насчет твоих планов, извини — сомневаюсь.
Но Федор уже с упоением загибал пальцы:
— В первую очередь — коммунистов, потом тех, кто работает в Советах, всю милицию, энкаведешников, с семьями ихними, со щенками — всех в расход!
— Ребятишек-то зачем? — морщась, спросил Павел.
— Так они же с пеленок этим воздухом дышат, воспитываются в ихнем «социялистическом» духе, — Федор с издевкой, коверкая, произнес это слово. — Их за ноги и об стену! Тут, Пашка, надо твердым быть, ничего не бояться.
Угомонились они поздно. Ночью Федору послышались чьи-то шаги во дворе. Павел бесшумно открыл дверь, вышел. Федор схватил со стола большой кухонный нож, лег, спрятав нож под одеялом. Павел возвратился так же тихо, темная его фигура была хорошо видна Федору на фоне промерзшего голубоватого окна. Павел наклонился над стулом, где лежали штаны и куртка Федора, тихо там закопошился. Федор, очутившись у него за спиной, прошипел: