Многие вспоминали это место с тоской и злобой.
Десятки длинных землянок, каждая на целую роту, двухэтажные нары, вместо постелей настилали лапник. Кругом дремучий лес. Обилие злых кусачих комаров. Народ в полку почти поголовно дикий и полуграмотный, призван из лесной и таежной глубинки. Вся боевая подготовка заключалась в маршировке на плацу с деревянными палками в руках! Винтовок не было! В день давали 600 граммов клейкой массы под названием «хлеб». Баланду в обед нальют — было видно дно эмалированной миски, так что, не пользуясь ложками, пили баланду через край миски. Подошел ко мне командир батальона, пожилой человек из «запасников». Предложил остаться в батальоне штатным писарем, обещал, что до конца войны в тылу вместе «прокантуемся». Я отказался и уже на девятый день пребывания в Суслонгере ушел с маршевой ротой на фронт.
Г.К. — На какой фронт Вы попали? Где приняли боевое крещение?
Е.Г. — Попал я под Сталинград, в донские степи. Фильм «Они сражались за Родину» помните? Тяжелая пора для всей страны и для нашей армии. Наш 594-й стрелковый полк 207-й стрелковой дивизии занимал оборону северо-западнее Сталинграда. Бои были настолько кровопролитными, что после недели пребывания на передовой я не верил, что еще жив и даже не ранен! Сделал «головокружительную карьеру», уже на третий день командовал отделением, в котором осталось четыре бойца вместе со мной. Остальные семь бойцов моего отделения выбыли из строя уже в первых боях. А еще через пару недель принял взвод, уже в сержантском звании. Иногда было так тяжело, что смерть казалась избавлением. И это не пустые слова.
Бомбили нас почти круглосуточно. Люди сходили с ума, не выдерживая дикого напряжения. Бомбежка по площадям. Мне за войну пришлось десятки раз бывать под бомбежкой. На так называемом «Миусском фронте», на Самборских высотах, Матвеевом Кургане, Саур-Могиле, в Дмитровке, по ожесточению и упорству боев названной «малым Сталинградом», и еще много где. Но то, что довелось испытать в донских степях! Хуже нет кассетного бомбометания. Двухметровый цилиндр раскрывается, и десятки мелких бомб идут косяком на цель. Неба не видно. Если нет надежного укрытия или под бомбежку в поле попался — пиши пропало. Та бомба, что над тобой Отделилась от самолета, — эту пронесет. А вот та, что с недолетом, — твоя. Истошный вой летящих бомб. Визг становится нестерпимым. Лежишь и молишься: «Господи, если убьют, только бы сразу, чтоб без мучений».
Расскажу просто об одном боевом дне лета 1942 года. Занимали оборону возле разъезда № 564. На путях стоял эшелон сгоревших танков «Т-34». Никто не знал, какая трагедия здесь разыгралась и как погиб этот эшелон. Утром пошли в атаку при поддержке танков и — просто фантастика для 1942 года — при поддержке огня «катюш». Отбросили немцев на километр, дело дошло до штыковой атаки. Мне осколок попал в лицо, а я, в горячке боя, долго не мог понять, почему капает кровь на ложе моей винтовки.
Остатки роты отвели назад, в резерв командира полка. Наш танк намотал на гусеницы провод, и 2-й батальон полка остался без связи. Послали двух связистов, никто не вернулся. Командир полка Худолей приказывает мне: «Комсомол, личным примером, вперед!» Фамилию мою многие не могли выговорить, так прозвали меня «Комсомол», поскольку к тому времени я уже был комсоргом роты. Пополз к подбитому танку. Смотрю, оба связиста убитые лежат. Работа немецкого снайпера. Чуть приподнялся — выстрел! Пуля снайпера попала в тело уже застреленного связиста. Лежу за убитыми, двинуться не могу, снайпер сразу убьет. Зажал концы проводов зубами. Есть связь!
Мимо ползет комиссар полка Дынин, направляясь в батальон. Это был уже пожилой человек, который, будучи комиссаром медсанбата, сам напросился в стрелковый полк. Сердце патриота и совесть не позволили ему находиться в тылу. В атаку ходил наравне со всеми, с винтовкой в руках. Увидел меня, только рукой мне махнул, и в то же мгновение ему снайпер прямо в сердце попал. Понимаю, что долго здесь не пролежу, рано или поздно немец и меня угробит. Тут началась заварушка на передовой, обрывки провода скрепил и под «шумок» вскочил и добежал целым до наших окопов. Пришел на НП батальона, а комбат ухмыляется: «Прибыл к месту службы». По телефону уже передали приказ: «Сержант Гольбрайх назначается комиссаром батальона».
Попросил поесть. Дали мне в руки котелок, а в немневиданное богатство: макароны с тушенкой. Начался артиллерийско-минометный обстрел, я телом котелок закрыл, чтобы комья земли в еду не попали. Рядом окоп артиллерийских наблюдателей, кричат мне: «Ползи к нам!» Пару секунд я замешкался, а потом пополз, пытаясь котелок поудачней пристроить, а в это время в окоп наблюдателей — прямое попадание. До ночи продержались. Отбили три атаки. Вечером был «праздник», принесли воду. Каждому наливали по половине котелка чая. Хочешь — пей, хочешь — руки от чужой крови отмывай. Страдали мы очень там от жажды.
Знаете, что больше всего запомнилось из событий того дня? Стоит наш подбитый танк, внутри что-то горит и взрывается. Солдат, судя по внешности, нацмен из Средней Азии, подходит к танку с котелком каши, подвешенным на штыке. С чисто восточной невозмутимостью он ставит котелок разогреть на догорающий танк. Жизнь продолжается. Обычный фронтовой сталинградский рядовой день августа 1942 года…
Г.К. — Вы были заместителем командира отдельной армейской штрафной роты 51-й армии в 1944–1945 годах. Расскажите о штрафных частях. Как Вы попали служить в штрафную роту? Какова была структурная организация Вашего подразделения?
Е.Г. — В штрафную роту я попросился сам. Солдат, как, впрочем, и офицер, на войне своей судьбы не выбирает: куда пошлют, туда и пойдешь. Но при назначении на должность в штрафную роту формально требовалось согласие. Штрафные роты были созданы по приказу Сталина № 227 от 28 июля 1942 года, известному как приказ «Ни шагу назад», после сдачи Ростова и Новочеркасска.
В каждой общевойсковой армии было три штрафных роты. Воздушные и танковые армии своих штрафных подразделений не имели и направляли своих штрафников в общевойсковые. На передовой находилось одномоментно две штрафных роты. В них из соседних полков ежедневно прибывало пополнение — один-два человека. Любой командир полка имел право отправить своим приказом в штрафную роту солдата или сержанта, но не офицера. Сопровождающий приносил выписку из приказа, получал «роспись в получении» — вот и все формальности. За что отправляли в штрафную роту? Невыполнение приказа, проявление трусости в бою, оскорбление старшего начальника, драка, воровство, мародерство, самоволка, а может, просто ППЖ комполка не понравился, и прочее и прочее. Организация штрафной роты следующая. Штат роты восемь офицеров, четыре сержанта и двенадцать лошадей — находится при армейском запасном полку и в ожидании пополнения потихоньку пропивает трофеи.
Из тыла прибывает эшелон уголовников, человек четыреста и больше, и рота сразу становится батальоном, продолжая именоваться ротой. Сопровождают уголовников конвойные войска, которые сдают их нам по акту. Мы охрану не выставляем. Это производит дурное впечатление, тогда как проявленное доверие вызывает к нам некоторое расположение. Определенный риск есть. Но мы на это идем. Что за народ! Тут и бандиты, и уголовники-рецидивисты, и укрывающиеся от призыва, и дезертиры, и просто воры. Случалось, что из тыла прибывали и несправедливо пострадавшие. Опоздание на работу свыше двадцати минут считалось прогулом, за прогул судили, и срок могли заменить штрафной ротой. С одним из эшелонов прибыл подросток, почти мальчик, таким, по крайней мере, казался. В пути уголовники отбирали у него пайку, он настолько ослабел, что не мог самостоятельно выйти из вагона. Отправили его на кухню.
Срок заключения заменялся примерно в следующей пропорции: до 3–4 лет тюрьмы — месяц штрафной роты, до семи лет — два месяца, до десяти — выше этого срока не существовало — три месяца. В штрафные роты направлялись и офицеры, разжалованные по приговору Военного трибунала. Если этап большой и своих офицеров не хватало, именно из них назначались недостающие командиры взводов. И это были не худшие командиры. Желание реабилитироваться было у них велико, а погибнуть… Погибнуть и в обычной роте — дело нехитрое. После войны статистики подсчитали: средняя продолжительность жизни командира стрелкового взвода в наступлении — не больше недели.
Штраф снимался по первому ранению. Или, гораздо реже, по отбытию срока. Бывало, вслед раненому на имя военного прокурора посылалось ходатайство о снятии судимости. Это касалось, главным образом, разжалованных офицеров, но за проявленное мужество и героизм иногда писали и на уголовников.
Очень редко и, как правило, если после ранения штрафник не покидал поле боя или совершал подвиг представляли к награде. О результатах своих ходатайств мы не знали, обратной связи не было. В фильме «Гу-Га» есть эпизод, где старшина бьет, то есть «учит», штрафника, да еще по указанию командира роты. Совершенно невероятно, что такое могло произойти в действительности. Каждый офицер и сержант знают, что в бою они могут оказаться впереди обиженного. Штрафники — не агнцы божьи. И в руках у них не деревянные винтовки. Другое дело, что командир роты имел право добавить срок пребывания в роте, а за совершение тяжкого преступления — расстрелять. И такой случай в нашей роте был. Поймали дезертира сами штрафники, расстреляли перед строем и закопали поперек дороги, чтобы сама память о нем стерлась. Сейчас говорить об этом нелегко, но тогда было другое время и другое отношение к подобному.
Владимир Карпов, известный писатель, Герой Советского Союза, сам хлебнувший штрафной роты, пишет, что офицеры штрафных рот со своими штрафниками в атаку не ходили. И да, и нет. Если есть опытные командиры из штрафников, можно и не ходить. А если нет или «кончились», надо идти самим. Большей частью именно так и бывало. Вот один из многих тому примеров. Два заместителя командира роты, старший лейтенант Василий Демьяненко и я, повели роту в атаку. Когда задача была уже почти выполнена, меня ранило осколком в грудь. До сих пор помню свою первую мысль в этот момент: «Не упал! Значит, легко!» Ни мы, ни немцы не ходили в атаку толпами, как в кино. Потери бы были слишком велики. Движется довольно редкая цепь, где бегом, а где и ползком. В атаке стараешься удержать боковым зрением товарища. Демьяненко был в шагах тридцати от меня, увидел, что меня шатнуло, и я прыгнул в воронку. Подбежал: «Куда?» Молча показываю на дырку в полушубке. «Скидай!» Весь диалог — два слова. Он же меня перевязал. Осколок пришелся по карману гимнастерки, в котором лежала пачка писем и фотографий из тыла (учитывая наш возраст — не только от мамы). Это и спасло, иначе осколок прошел бы навылет. В медсанбате ухватили этот осколок за выглядывающий из-под ребра кончик и выдернули. И я сразу вернулся в роту.
Как же я все-таки попал в штрафную роту?
При очередной переформировке я оказался в офицерском резерве 51-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Яков Григорьевич Крейзер — после войны генерал армии. Крейзер получил звание Героя Советского Союза в 1941 году, будучи командиром 1-й Московской Пролетарской дивизии. В армейском тылу я был впервые. Поразило огромное количество праздных офицеров всех рангов, с деловым видом сновавших с папками и без. Неужели для них всех здесь есть работа?
Чем ближе к передовой, тем меньше народа. Сначала тыловые, хозяйственные и специальные подразделения, медсанбаты, артиллерия покрупнее, а потом помельче, ближе к передовой минометчики, подойдешь к переднему краю — охватывает сиротливое чувство, куда все подевались? На войне, как и в жизни, каждый знает, что он не должен делать. В офицерской столовой еду разносили в тарелках! Я был потрясен. По поселку парами прогуливались молодые женщины и девушки в госпитальных халатах. Не сразу сообразил, что меня в них озадачило — ни бинтов, ни костылей, ни руки на «каретке». Спросил у проходящего офицера: «Кто это?» В ответ услышал: «Ты что, лейтенант, дурной?! Это венерический госпиталь». Мужчин в тот период войны не лечили. Только если попал по ранению в госпиталь — попутно. Скучно. Ни я никого не знаю, ни меня никто. К концу недели услышал, что погиб заместитель командира армейской штрафной роты. И я пошел в управление кадров.
Не спешите записывать меня в герои. Я не храбрец. Скорей наоборот. Но я уже воевал в пехоте и знал, что большой разницы между обычными стрелковыми ротами и штрафными нет. Да, штрафные роты назначаются в разведку боем, на прорыв обороны противника или ставят на пути его наступления. А обычные стрелковые батальоны не назначаются? Именно в рядовом стрелковом батальоне обычного стрелкового полка, назначенном в разведку боем, я должен был погибнуть. И когда объятое черным отчаянием сознание угасало, меня спас мой товарищ Саша Кисличко, погибший в следующую минуту. И все эти годы я мучительно думаю: если бы он не полез меня спасать, остался бы Саша жить? Так что рисковал я немногим. Сыну «врага народа», кроме стрелкового батальона, ничего не светило. Зато преимуществ много. Первое. Штрафные роты, как правило, в обороне не стоят. Пехотные солдаты поймут меня и без подробностей. Полное наше наименование: отдельная армейская штрафная рота — ОАШР. Последние две буквы послужили основанием к тому, что позывные штрафных рот на всех фронтах были одни и те же — «Шу-Ра». Но особое значение имели первые две буквы. Для обычной роты, кроме своих командиров, в батальоне было два заместителя, парторг и комсорг, да в полку три зама и те же политработники, еще и в дивизии штабные и политотдел. И все они, поодиночке или скопом, в затишье, между боями, когда хочется написать письмо или просто отдохнуть, являются по твою душу занудствовать по поводу чистых подворотничков, боевого листка, партийного и комсомольского собрания, то в штрафную роту не придет никто. Мы — не их. У них своих забот хватает, и никто, тем более на фронте, не станет делать больше положенного. А партийной или комсомольской организации у нас попросту нет. Штатные офицеры стоят на партучете в запасном полку и там изредка платят взносы.
Командир штрафной роты по своим правам приравнивается к командиру полка и подчиняется в оперативном отношении тому командиру дивизии, которому будет придан для конкретной операции. Это входит в понятие — «отдельная». А армии не до нас. У них дела поважнее. Был, правда, случай, когда приехал майор из Политуправления и говорит: «Вы кормите ваших штрафников похуже. Командиры жалуются: пригрозишь солдату штрафной ротой, а он тебе: «Ну и отправляйте! Там кормят хорошо». И это так. Обычная рота получает довольствие в батальоне, батальон — в полку, полк — с дивизионных складов, а дивизия — с армейских. Еще Карамзин заметил: «Если захотеть одним словом выразить, что делается на Руси, следует сказать: воруют». Не нужно думать, что за двести с лишним лет что-нибудь изменилось. Во всех инстанциях сколько-нибудь, да украдут. Полностью до солдата ничего не доходит. А у нас, как это ни странно, воровать некому. И здесь вступает в силу слово — «армейская». Наш старшина получает довольствие непосредственно с армейских складов. Правда, и ему «смотрят в руки». Но мы не бедные, что-нибудь из трофеев и привезем. Продукты старшина получает полностью и хорошего качества, водку неразбавленную. Офицерам привезет полушубки длинные, и не суконные бриджи, а шикарные галифе синей шерсти. И обмундирование для штрафников получит не последнего срока, а вполне приличное. Кроме того, у нас есть неучтенные кони, вместо двенадцати лошадей — небольшой табун. При необходимости забиваем коня помоложе. И что там твоя телятина! Кому-то и огород вспашем. Да, еще один важный фактор. Помимо извечной русской жалости к страдальцу-арестанту, каждый тыловой интендант всегда опасался когда-нибудь «загреметь в штрафную». Обеспечивали нас честно. Были и другие преимущества: полуторный оклад, ускоренная, даже против фронтовой, выслуга лет. Впрочем, я этого почти не ощутил. Курировал нас армейский отдел Смерш. Но я не помню, чтобы они мешались под ногами или вообще нас часто навещали. У них в Прибалтике своих дел было невпроворот.
Одним словом: «живи — не хочу». Хорошо в штрафной роте! Хорошо-то хорошо, да не очень. Ближе к концу войны, когда никто уже не хотел умирать, дезертировали сразу три человека. Мы с командиром роты предстали «пред светлые очи» члена Военного совета армии, который в популярной форме, с употреблением «фольклорных выражений», чтобы было привычней и понятней, разъяснил, что мы, по его мнению, из себя представляем, достал из какой-то папки наградные листы на орден Александра Невского на командира и на орден Отечественной войны I степени на меня, изящным движением разорвал их и бросил под стол, одновременно сообщив, что присвоение нам очередных воинских званий задержано. И уже в спину бросил: «Найти! И расстрелять!» Не нашли. И очень жалели. Что не нашли. И не расстреляли. Тогда. Теперь не жалею.