И ей действительно жалко. Она никогда прежде не видела, чтобы Наката улыбалась. Было бы приятно, если бы это продлилось подольше.
Брандер запаивает широкополосный сенсор в оболочку, когда в дежурку спускается Кларк.
– Она нас догонит, – говорит Лени и поворачивается к штативу для сушки за ластами.
Прямо перед ней медотсек все еще задраен. Оттуда не просачивается никаких звуков, ни человеческих, ни механических.
– Ах да. Он все еще там, – Брандер слегка повышает голос. – И прекрасно, сучонок, пока я тут.
– Он не хо…
«Заткнись! Заткнись, дура!»
– Лени?
Она поворачивается и успевает увидеть, как падает его рука. Брандер на самом деле гораздо более чувствителен, чем от него ожидаешь, иногда он сам почти забывает об этом.
По это нормально. Ведь он тоже никому не хочет причинить вреда.
– Ничего, – говорит Кларк и берет ласты.
Брандер несет сенсор к воздушному шлюзу и там кладет его рядом с еще какими‑то безделушками, а потом отправляет в плавание. Бульканье и лязг сопровождают их путь в бездну.
– Только…
Он смотрит на нее, и лицо его, словно вопрос, обрамляющий пустые глаза.
– А что ты так взъелся на Фишера? – говорит она, почти шепчет.
«Ты же прекрасно знаешь, почему он взъелся на Фишера. Это не твое дело. Держись от него подальше».
Лицо Брандера твердеет, будто застывающий цемент.
– Он – долбаный урод. Он детей трахает.
«Я знаю».
– Это кто сказал?
– Да не нужно ничего никому говорить. Я таких, как он, за километр чую.
– Как скажешь, – Кларк прислушивается к собственному голосу.
Холодный. Отстраненный, почти скучный. Прекрасно.
– Он странно на меня смотрит. Черт, да ты видела, как он смотрит на тебя? – Металл лязгает о металл. – Если он просто дотронется до меня, убью урода на хрен.
– Ага. Больших усилий тебе не понадобится. Он просто сидит и принимает все, что ты делаешь. Он такой… пассивный…
Брандер фыркает:
– Да тебе‑то какое дело, а? Он тебя бесит так же, как и всех остальных. Я видел, что произошло в медотсеке на прошлой неделе.
Воздушный шлюз шипит. Сбоку зажигается зеленая лампочка.
– Не знаю. Ты прав, наверное. Я знаю, что он такое.
Брандер распахивает люк и проходит внутрь.
Кларк задерживается, опираясь о края.
– Хотя есть кое‑что еще, – она говорит почти для себя. – Что‑то… не так. Он не подходит.
– Да мы все не подходим, – ворчит Брандер. – В этом вся штука.
Лени закрывает люк. Внутри достаточно пространства для двоих, и другие рифтеры ныряют парами, но она предпочитает идти туда одна. Маленькая деталь, которую никто не комментирует.
«Никто не виноват. Ни Брандер, ни Фишер. Ни отец. Ни я. Вообще никто не виноват. Твою мать».
Воздушный шлюз наполняется водой.
АНГЕЛ
Дно светится. Трещины в камнях сверкают успокаивающими оттенками оранжевого, словно горячие угли, и он знает – это признаки высокой температуры; обжигающие струйки кажутся теплыми даже сквозь костюм, термистор подпрыгивает всякий раз, когда поток дергается. Но здесь есть места, где скалы сияют зеленым. Или голубым. Он понятия не имеет, биологию за это благодарить или геохимию, но точно знает – это прекрасно. Как ночной город с вышины. Как северное сияние, которое он видел лишь раз в жизни, только ярче и четче. Изумрудный пожар.
Можно сказать, отчасти он даже благодарен Брандеру. Если бы не тот, он бы никогда не наткнулся на это место. Сидел бы на «Биб» со всеми остальными, не вылезал бы из библиотеки или прятался бы в каюте, безопасной и сухой.
Но когда на станции Брандер, о безопасности речи не идет. Она оборачивается прогоном сквозь строй. Поэтому сегодня Фишер остался снаружи после окончания смены, ползая по дну океана, исследуя. И вот вдали от Жерла открыл настоящее святилище.
Не засыпай, говорит Тень. Если пропустишь еще одну смену, то дашь ему повод.
«И что? Тут он меня не найдет».
Но ты не можешь оставаться снаружи вечно. Тебе придется есть хотя бы иногда.
«Знаю я, знаю. Тише».
Он – единственный человек в мире, который видел это место. Сколько он уже тут? Сколько миллионов лет этот маленький оазис мирно сиял в ночи, карманная вселенная, существующая только для себя?
Лени бы тут понравилось, говорит Тень.
«О да».
Макрурус проходит в полуметре над его головой, его брюхо – головоломка отраженного света. Неожиданно рыба начинает биться; страшные судороги пробегают по ее телу. Вода вокруг нее мерцает от теплового искажения. Рыба переворачивается на бок, хвостом вниз в следе от маленького извержения. Тело бледнеет за секунды и начинает поджариваться по краям.
Четыреста восемь градусов по Цельсию – это зафиксированный температурный максимум доя выбросов на рифте Хуан де Фука. Фишер размышляет о пределе, который может выдержать сополимер гидрокостюма.
Сто пятьдесят.
Он поднимается в водную толщу, просто на всякий случай. Как только донные помехи уходят, чувствуется слабое, но регулярное постукивание сонара «Биб» по внутренностям.
Это странно. На таком расстоянии сигнал не должен ощущаться, если только его не выкрутили на полную. И они бы это сделали, только если…
Он сверяется с временем.
«О нет. Только не опять».
К тому времени, как Фишер добирается до Жерла, они уже наполовину ободрали четвертый номер и просто расступились, дав ему место в очереди. Лени не хочет слушать его извинения. Просто не хочет с ним разговаривать. Это больно, но Фишер ее не винит. Может, он скоро до нее достучится, загладит провинность. Может, они даже отправятся посмотреть на достопримечательности.
Слава богу, сейчас не дежурство Брандера. Тот на станции. Но Джерри опять хочет есть.
«Может, он в каюте сидит. А я смогу поесть и отправлюсь спать. Может…»
Он сидит прямо здесь, один в кают‑компании, и свирепо смотрит, оторвавшись от тарелки, прямо на Фишера, как только тот поднимается по лестнице.
Не зли его.
«Слишком поздно. Он всегда злой».
– Я… думаю, нам надо кое‑что прояснить, – пытается Джерри.
– Отвали на хер.
Фишер подходит к столу камбуза, вытаскивает стул.
– Не заморачивайся, – говорит Брандер.
– Послушай, это место и так очень маленькое. Мы должны, по крайней мере, попытаться поладить, ты меня понимаешь? Я имею в виду, это же нападение. Это незаконно.
– Ну так арестуй меня.
– Может, ты вообще и не на меня злишься, – Фишер замирает на мгновение, удивленный.
«Может, вот в чем дело».
– Может, ты перепутал меня с кем‑то другим…
Брандер встает.
Но Джерри продолжает:
– Может, кто‑то что‑то тебе сделал, и…
Брандер целенаправленно обходит стол.
– Я тебя ни с кем не перепутал. Я точно знаю, кто ты такой.
– Нет, не знаешь, мы первый раз увидели друг друга только пару недель назад.
«Точно, ну разумеется. Я вообще ни при чем, это кто‑то другой!»
– Что бы с тобой ни произошло…
– Это не твое дело, урод, и если ты сейчас скажешь еще хоть слово, то я тебя убью.
Молчи, умоляет Тень. Просто уйди, ты сделаешь только хуже.
Но Фишер настаивает на своем. Неожиданно все кажется настолько ясным.
– Это был не я, – тихо говорит он. – То, что произошло… Мне очень жаль, но это был не я, и ты об этом знаешь.
На мгновение Джерри думает, что пробился. Лицо Брандера расслабляется, узлы плоти и брови чуть распрямляются вокруг безжизненных белых глаз, и Фишер почти видит, что в этом человеке есть что‑то еще помимо ярости.
Но потом он чувствует движение, это его собственная рука тянется вперед.
«Тень, нет, ты все испортишь».
Но та не слушается, она вполголоса напевает: «Не зли его не зли его не зли его…»
Именно это ты и делаешь.
Рычание зарождается где‑то глубоко в горле Брандера, поднимаясь, подобно отдаленной волне, вздымающейся все выше и выше, по мере того как она мчится в сторону берега.
– …не смей никогда меня касаться, мразь!
А потом все идет невероятно быстро. Смертельно быстро.
В глазу щиплет. Потом он чувствует, как ломается корка запекшейся крови вокруг века, видит размытую линию красного света. Пытается поднести ладонь к лицу. Все болит.
Что‑то холодное и мокрое, успокаивающее. Еще несколько сгустков уходит прочь.
– Нннннн…
Кто‑то тыкает ему в глаза. Он пытается бороться, но способен лишь слабо крутить головой туда‑сюда. От этого становится еще хуже.
– Не двигайся.
Голос Лени.
– У тебя правая линза повреждена. Она может проколоть роговицу.
Джерри расслабляется. Пальцы Кларк протискиваются между веками, которые кажутся, судя по ощущениям, опухшими, будто подушки. Неожиданно на глазное яблоко что‑то давит, тянет, присасывает. Чавкающий звук, и заостренные края царапают зрачок.
Мир погружается в темноту.
– Подожди, – говорит Лени. – Я включу свет.
Все вокруг по‑прежнему имеет красноватый оттенок, но, по крайней мере, теперь он видит окружающее пространство.
Фишер в собственной каюте. Кларк склоняется над ним, в ее руке виднеется кусок мерцающей влажной мембраны.
– Тебе повезло. Он бы тебе выдрал все реберно‑хрящевые пластины, если бы за ними не были упакованы имплантаты. – Она куда‑то бросает изуродованную линзу, берет упаковку жидкой кожи. – А так он всего лишь сломал тебе пару ребер. Множество синяков. Скорее всего, небольшое сотрясение, но для этого тебе надо посетить медотсек. А, еще я уверена, что он сломал тебе скулу.
Она словно перечисляет список покупок.
– А почему… – Теплая соль заливает рот. Язык осторожно исследует пространство: по крайней мере, зубы целы, – …Мы не в медотсеке?
– Было чертовски сложно стащить тебя вниз по лестнице. Брандер помогать не собирался. Остальные снаружи.
Она разбрызгивает пену по его бицепсу, когда та засыхает, кожу стягивает.
– Да и толку от них не было бы, – добавляет Лени.
– Спасибо…
– Я ничего не сделала. Только притащила тебя сюда.
Ему так хочется коснуться ее.
– Что с тобой, Фишер? – через какое‑то время спрашивает Кларк. – Почему ты никогда не отвечаешь?
– Не сработает.
– Ты шутишь? Ты хоть знаешь, насколько ты большой? Мог бы порвать Брандера, если бы стал сопротивляться.
«Тень говорит, от этого только хуже. Ты отвечаешь, и все злятся еще больше».
– Тень? – переспрашивает Лени.
– Что?
– Ты сказал…
– Я ничего не говорил…
Какое‑то время она смотрит на него.
– Хорошо, – говорит наконец, встает. – Я звоню наверх и прошу замену.
– Нет. Все хорошо.
– Ты ранен, Фишер.
В его голове шепчут медицинские учебники.
– У нас внизу есть все необходимое.
– Ты неделю не сможешь работать. И больше двух пройдет, пока полностью не вылечишься.
– Они учитывали несчастные случаи. Когда планировали расписание.
– А как ты намереваешься держаться подальше от Брандера?
– Буду больше находиться снаружи. Лени, пожалуйста.
Она качает головой.
– Ты сумасшедший, Фишер. – Направляется к люку, открывает его. – Это, естественно, не мое дело. Просто не думаю…
Оборачивается снова и спрашивает:
– Тебе здесь, внизу, нравится?
– Что?
– Ты же спасаешься тут, да?
Вроде бы совершенно нелепый вопрос. Особенно сейчас. Но почему‑то он таким не кажется.
– Вроде того, – наконец отвечает Джерри, в первый раз осознав это.
Она кивает, моргает, скрывая белые глаза.
– Дофаминовый приход.
– Дофа…
– Они говорят, мы подсаживаемся. На это место. Подсаживаемся… на страх, я так думаю. – Кларк слабо улыбается. – Ну, такой слух есть, по крайней мере.
Фишер обдумывает такую возможность.
– Не то чтобы я балдел от этого. Скорее, просто привык. Ты понимаешь?
– Да. – Она поворачивается и распахивает люк. – Прекрасно понимаю.
C потолка медицинского отсека вверх ногами свисает богомол с метр длиной, весь черный от хромовой отделки. Он спал с тех самых пор, как Фишер прибыл на станцию. Теперь же парит перед его лицом, суставчатые руки щелкают и ныряют вниз, как безумные палочки для еды на шарнирах. Время от времени один из датчиков механизма подмигивает красным, и Джерри чует запах собственного прижигаемого мяса. Это его несколько беспокоит. Что еще хуже, он не может пошевелить головой. Нейроиндукционное поле медстола парализовало его шею и выше. Он не может не думать о том, что произойдет, если фокус инструмента соскользнет, и вся эта тормозящая, одуряющая энергия войдет ему в легкие. Или сердце.
Богомол замирает посредине движения, его антенны подрагивают, а потом на несколько секунд механизм полностью останавливается.
– Привет, э… Джерри, так? – наконец говорит он. – Меня зовут доктор Тройка.
Вроде бы голос женский.
– И как вы там поживаете?
Фишер старается ответить, но его голова и шея по‑прежнему кажутся всего лишь кусками мертвого мяса.
– Нет, не нужно говорить, – произносит богомол. – Это риторический вопрос. Я сейчас проверяю ваши показатели.
Джерри вспоминает: медицинское оборудование не всегда может справиться собственными силами. Иногда, когда случай попадается особенно сложный, оно вызывает на подмогу человека.
– Однако! – восклицает автомат. – Что с тобой случилось? Нет, на это тоже не нужно отвечать. Я не хочу знать.
Вспомогательная рука появляется в поле зрения и мельтешит перед глазами Фишера.
– Я сейчас перегружу парализующее поле на секунду. Будет немного неприятно. Постарайся не двигаться, когда это произойдет, только отвечай на мои вопросы.
Боль заливает лицо Джерри. Это не так уж плохо. Знакомо даже. Веки кажутся шершавыми, а нёбо сухим. Он пытается мигнуть. Срабатывает. Закрывает рот, трет языком по опухшим щекам. Уже лучше.
– Я так понимаю, вернуться наверх ты не хочешь? – спрашивает доктор Тройка, сидя на расстоянии сотен километров. – Ты же знаешь, твои ранения настолько серьезны, что тебя можно отозвать.
Фишер качает головой.
– Все нормально. Я могу остаться.
– Угу, – Богомол не кажется удивленным. – Я последнее время часто это слышу. Ладно, я сейчас подлатаю тебе скулу и установлю маленькую батарею под кожу. Под правый глаз. Она запустит регенерацию клеток кости на повышенной скорости, ускорит процесс заживления. Она всего пару миллиметров в ширину, и тебе будет казаться, что у тебя просто появился твердый прыщик. Будет чесаться, но постарайся не трогать. А когда все заживет, сможешь выдавить ее, как угорь. Ладно?
– Ладно.
– Хорошо, Джерри. Я сейчас опять включу поле и вернусь к работе. – Богомол жужжит в предвкушении.
Фишер поднимает руку.
– Подожди.
– Что такое?
– А… который сейчас час?
– Пять десять. По тихоокеанскому летнему времени. А что?
– Рановато.
– Это точно.
– Я так понимаю, разбудил тебя, – говорит Фишер. – Извини.
– Ерунда. – Пальцы на конце механических рук рассеянно покачиваются. – Я уже не сплю много часов. Ночная смена.
– Ночная?
– Мы на посту круглые сутки, Джерри. Куча геотермальных станций, ты и сам знаешь. И, как правило, вы… вы не даете нам заскучать.
– О. Извините.
– Да забудь. Это моя работа.
Сзади, откуда‑то из‑за головы, доносится жужжание, на мгновение Фишер чувствует, как мускулы на лице обмякают. А потом все немеет, и богомол хищником накидывается на него.
Он прекрасно понимает, что снаружи не стоит открываться.
Это не убивает; по крайней мере, не сразу. Но в морском окружении соли гораздо больше, чем в крови; пусти ее внутрь, и осмос высосет всю жидкость из эпителиальных клеток, высушит их до вязких маленьких капель. Почки рифтеров модифицированы для ускоренной переработки воды, когда такое случается, но это не долговременное решение, и оно имеет последствия. Органы изнашиваются быстрее, моча превращается в масло. Лучше все же держать костюм запечатанным. Если внутренности слишком долго пропитываются морской средой, то их, можно сказать, разъедает, неважно, есть у тебя имплантаты или нет.