– Подгонкой?
– Тонкой настройкой. – Он усмехается. – Обживаю оборудование.
Не срабатывает. Улыбка почему‑то кажется пустой. Мускулы совершенно привычно растягивают губы, но вся мимика сосредоточена в нижней части лица. Одетые в линзы глаза холодом напоминают свежевыпавший снег, незапятнанный топографией следов. Кларк не понимает, почему они не беспокоили ее никогда раньше, и только тут до нее доходит, что она впервые видит улыбку бодрствующего рифтера.
– Это явно необязательная процедура, – замечает Кларк.
– Почему нет? – Улыбка Актона постепенно иссякает.
– Тонкая настройка. Мы, по замыслу, должны самонастраиваться.
– Точно. Вот я себя и настраиваю.
– В смысле…
– Я знаю, что ты имеешь в виду. Я… подстраиваю работу под себя. – Его рука двигается внутри грудной клетки, словно сама по себе, что‑то подправляя. – Я считаю, что могу добиться лучших показателей, если выведу настройки чуть‑чуть за пределы спецификаций, одобренных начальством.
Кларк слышит краткий, жалкий скрежет металла о металл.
– И как же?
Актон вынимает руку, закрывает дыру плотью.
– Пока я еще точно не уверен.
Берет второй инструмент, запаивает шов на груди, потом, поводя плечами, залезает в костюм и запечатывает его. Теперь он снова целый, как и любой рифтер.
– Дам тебе знать, когда в следующий раз отправлюсь наружу, – говорит он, протискиваясь мимо и небрежно кладя руку ей на плечо.
Она почти не вздрагивает.
Актон останавливается. Он, кажется, смотрит прямо сквозь нее и медленно произносит:
– Ты нервничаешь.
– Да.
– Тебе не нравится, когда тебя касаются.
Его рука лежит на ее ключице, как оскорбление.
Лени вспоминает: у нее такие же доспехи, как и у него. Немного расслабляется.
– Это не на всех распространяется, – врет она. – Только на некоторых людей.
Актон как будто размышляет над тем, какую колкость сказать, решает, достойна ли ее фраза ответа в принципе. Потом убирает руку.
– Неприятная фобия для такого тесного места, – говорит он, отворачиваясь.
«Тесного? Да в моем распоряжении весь чертов океан!»
Но новичок уже поднимается по лестнице.
Извергается очередной гейзер. Обжигающая вода выстреливает из трубы в северной части Жерла, остывает и смешивается с ледяным соленым раствором; микробы бешено светятся пойманным вихрем. Вода полнится несформировавшимся паром, так и не появившимся из‑за веса в триста атмосфер.
Актон находится в десяти метрах от дна в потоке мерцающего голубого света.
Она подплывает к нему снизу.
– Наката сказала, что ты все еще тут, – жужжит Лени. – Сказала, ты ждал извержения этой штуки.
Он не удостаивает ее взгляда.
– Правильно.
– Тебе повезло, что гейзер проснулся. Ты мог проторчать тут много дней. – Кларк отворачивается, направляясь к генераторам.
– Полагаю, – произносит Актон, – он иссякнет через минуту или две.
Она резко выворачивается и замирает перед ним.
– Слушай, все эти извержения… – Она роется в памяти, ища подходящее слово, – …Беспорядочны.
– Угу.
– Их невозможно предсказать.
– Многощетинковые черви могут их предсказывать. Моллюски и короткохвосты могут. А почему я не могу?
– О чем ты говоришь?
– Они могут сказать, когда что‑то готово взорваться. Как‑нибудь оглянись вокруг, сама увидишь. Они реагируют, прежде чем это случится.
Она оглядывается вокруг. Моллюски ведут себя как моллюски. Черви занимаются своими делами. Короткохвостые ракообразные привычно суетятся на дне.
– Как они реагируют?
– Целесообразно, в конце концов. Эти источники кормят их, но могут и сварить. За несколько миллионов лет местные обитатели научились читать знаки, так?
Гейзер икает. Поток качается, свет меркнет по его краям.
Актон смотрит на запястье.
– Неплохо.
– Повезло, – говорит Кларк, вокодер прячет ее неуверенность.
Гейзер умудряется выжать еще несколько слабых выбросов и затихает окончательно.
Актон подплывает ближе.
– Знаешь, поначалу, когда они послали меня сюда, я думал, это место – настоящая дыра. Думал, подчинюсь, выполню работу и отправлюсь наверх. Но это не так. Ты же знаешь, о чем я, Лени?
«Я знаю».
Но она не отвечает.
– И я так думаю, – замечает он, словно услышав ответ. – Здесь… вроде как красиво, на свой лад. Даже чудовища, когда узнаешь их получше. Мы красивы.
Он кажется почти нежным.
Кларк тралит заводи памяти, отыскивая хоть какую‑то защиту.
– Ты не мог знать. Слишком много переменных. Это нельзя вычислить. Тут ничего нельзя вычислить наверняка.
Чужое, нечеловеческое существо смотрит на нее сверху вниз и пожимает плечами.
– Не вычислить? Пожалуй, да. Но познать…
«Нет времени на досужие разговоры, – говорит Кларк сама себе. – Мне надо работать».
– …это совсем другое дело, – заканчивает Актон.
Она никогда не сказала бы, что он – книжный червь. И вот Актон опять сидит, подключенный к библиотеке. Рассеянный свет просачивается из‑под фоновизора, сбегая по щекам.
Последние дни он проводит там немало времени. Почти столько же, сколько снаружи.
Кларк бросает взгляд на плазменный экран, проходя мимо. Тот не светится.
– Химия, – говорит Брандер с другого конца кают‑компании.
Она переводит взгляд на него.
Тот тыкает большим пальцем в сторону ничего не замечающего Актона.
– Вот что он там читает. Всякую странную хрень. Скучную настолько, что челюсть вывихнуть можно.
«Этим же и Баллард занималась, прежде чем…»
Кларк подбирает свободный фоновизор с соседнего терминала.
– У‑у, с огнем играешь, – замечает Майк. – Мистер Актон очень не любит, когда ему заглядывают через плечо.
«Тогда мистер Актон сидит в приватном режиме, и я все равно ничего не увижу».
Она надевает шлем и подключается. Никакого ограничения доступа нет, Лени легко подсоединяется к его линии. Лазеры устройства вытравливают текст и формулы на сетчатке. Серотонин. Ацетилхолин. Регулирование нейромодуляторов. Брандер прав: это очень скучно.
Кто‑то касается ее.
Она не сдергивает с себя фоновизор. Снимает его спокойно. И в этот раз даже не вздрагивает. Не хочет его радовать.
Актон повернулся в кресле лицом к ней, наушники с визорами висят на шее, рука лежит на ее колене.
– Рад, что у нас есть общие интересы, – тихо говорит он. – Хотя это даже не удивительно. Между нами есть определенная… химия…
– Это правда. – Она смотрит, не отводя глаз, прячась в безопасности линз. – К большому сожалению, у меня аллергия на уродов.
Актон улыбается:
– Разумеется, у нас бы ничего не получилось. Возраст не тот.
Он встает и вешает фоновизор на крючок.
– Я тебе чуть ли не в отцы гожусь.
Пересекает кают‑компанию и спускается вниз.
– Какой же мудак, – замечает Брандер.
– Он – настоящая сволочь, Фишер таким даже не смог бы стать. Я удивлена, что ты не нарываешься с ним на драку.
Майк пожимает плечами:
– Другая динамика. Актон – просто мудак. А Фишер – гребаный извращенец.
«И не будем упоминать о том, что Фишер никогда не давал сдачи».
Но Лени оставляет эту мысль при себе.
Концентрические круги сияют изумрудом. Станция «Биб» сидит прямо в центре мишени. Периодические капли слабого света усеивают экран: трещины и острые скалы, бесконечные илистые равнины, евклидовы контуры человеческого оборудования – все сведены к обычной акустической продолжительности.
Там есть что‑то еще, отчасти евклидово, отчасти дарвиновское. Кларк увеличивает изображение. Человеческая плоть слишком похожа на воду для отражения эха, но кости видны довольно отчетливо. Автоматика внутри различается еще яснее, кричит даже при очень слабом сигнале сонара. Лени фокусирует экран, указывая на прозрачный зеленый скелет с часами внутри.
– Это он? – спрашивает Карако.
Кларк качает головой:
– Может быть. Все остальные…
– Это не он.
Лени касается управления. Экран расширяется, максимально охватывая пространство.
– Ты уверена, что его нет в каюте?
– Он покинул станцию семь часов назад. И до сих пор не вернулся.
– Возможно, он прижимается ко дну. Или сидит за скалой.
– Возможно, – судя по голосу, Джуди не особо в это верит.
Кларк откидывается на спинку кресла, затылком касаясь переборки.
– Ну, работу он выполняет хорошо. А когда не на дежурстве, то может плыть куда угодно, я так думаю.
– Да, но это уже в третий раз. И он всегда опаздывает. Слоняется где ему вздумается…
– И что? – Лени неожиданно чувствует себя усталой, трет переносицу большим и указательным пальцами. – Мы тут не по сухопутным расписаниям живем, ты же знаешь. Он честно выполняет свою работу, поэтому не связывайся с ним, а то схлопочешь проблем.
– Фишер, например, постоянно получал за оп…
– Никому не было дела до того, что Фишер опаздывал. Всем нужен был… предлог.
Карако наклоняется вперед и признается:
– Он мне не нравится.
– Актон? А с чего он должен нравиться? Это же псих. Да мы все – психи, помнишь?
– Но он какой‑то другой. Я точно знаю.
– Лабин чуть не убил собственную жену на Галапагосах, прежде чем его перевели сюда. У Брандера множество попыток самоубийства.
Что‑то меняется в позе Джуди. Кларк не уверена, но ее собеседница вроде как уставилась в пол.
«Задела за живое, похоже».
Она продолжает более мягко:
– Ты же не беспокоишься по поводу всех нас, так ведь? Что такого особенного в Актоне?
– О, смотри.
На тактическом дисплее что‑то входит в пространство сонара.
Кларк дает увеличение на новый показатель, тот находится слишком далеко для хорошего разрешения, но жесткую металлическую метку посередине трудно не заметить.
– Актон, – говорит она.
– И… как далеко? – робко спрашивает Карако.
Лени проверяет:
– Около девятисот метров. Не так и плохо, если у него есть «кальмар».
– Нет. Он ими никогда не пользуется.
– Хм. По крайней мере, он вроде бы плывет напрямик. – Кларк смотрит на Карако. – Вы двое когда на смену выходите?
– Через десять минут.
– Тогда ничего страшного. Он опоздает всего минут на пятнадцать. Максимум на полчаса.
Карако не сводит глаз с дисплея:
– А что он там делает?
– Не знаю.
Иногда Кларк думает, причем уже далеко не в первый раз, а действительно ли Джуди тут место. Иногда она не понимает совсем очевидных вещей.
– Я вот тут подумала, может, ты сможешь поговорить с ним? – предлагает Карако.
– С Актоном? Зачем?
– Да ладно. Забудь.
– Хорошо.
Кларк встает с кресла, Джуди отходит от люка, пропуская ее.
– Э… Лени…
Та поворачивается.
– А как насчет тебя?
– Меня?
– Ты сказала, Лабин чуть не убил свою жену. Брандер пытался убить себя. А что сделала ты? В смысле… чтобы соответствовать?
Кларк не сводит с нее глаз.
– В смысле, если это не слишком…
– Ты не понимаешь, – голос Кларк абсолютно ровный. – Дело не в том, сколько ты всего натворил, чтобы попасть на рифт. Дело в том, сколько пережил, сколько перенес.
– Извини. – Карако с глазами, лишенными даже намека на эмоцию, умудряется выглядеть пристыженной.
Лени немного смягчается:
– В моем случае я просто научилась справляться с тумаками. И не сделала ничего такого, чем стоило бы хвастаться, ясно?
«Хотя и продолжаю работать над этим».
Она не понимает, как это могло произойти так быстро. Он пробыл тут всего две недели, но сейчас, стоя в шлюзе, чуть не разрывается от желания выйти наружу. Комната заполняется водой, Лени чувствует одну‑единственную судорогу, проносящуюся по телу, и, прежде чем может двинуться, Актон открывает люк, и они падают в бездну.
Он легко выплывает из‑под станции по траектории, безо всяких проблем повторяющей ее собственную. Кларк направляется в сторону Жерла. Чувствует Актона рядом, хотя и не видит его. Его головной фонарь не светится, как и у нее. Лени не включает его из чувства уважения к хрупким и изысканным огням, обитающим здесь.
Почему Актон остается во тьме, она не знает.
Он ничего не говорит, пока «Биб» не превращается в грязно‑желтое пятно позади.
– Иногда я задаюсь вопросом, почему мы вообще возвращаемся на станцию.
Неужели в его голосе слышится счастье? Как вообще хоть какая‑то эмоция способна просочиться сквозь металлический канал, который позволяет людям здесь говорить?
– Я вчера заснул неподалеку от Жерла, – говорит он.
– Тебе повезло, что тебя никто не съел, – отвечает Лени.
– Они не такие плохие. Просто нужно научиться с ними общаться.
Интересно, общается ли он с другими видами с той же тонкостью, как и со своим собственным, но Кларк оставляет этот вопрос при себе.
Какое‑то время они плывут сквозь разреженный и живой звездный свет. Впереди мерцает еще одно пятно, слабое и приглушенное: Жерло, идеальная мишень. Прошли месяцы с тех пор, как Кларк в последний раз вспоминала о поводке, который, по идее, должен был нести их туда‑сюда, словно слепых троглодитов. Она знает, где тот находится, но никогда им не пользуется. Здесь, внизу, просыпаются другие чувства. Рифтеры не могут заблудиться.
Кроме Фишера, возможно. Но он потерялся задолго до того, как спустился на глубину.
– А кстати, что же случилось с Фишером? – спрашивает Актон.
Холод зарождается в груди Лени, добирается до кончиков пальцев, прежде чем звук голоса напарника затихает.
«Это совпадение. Совершенно обычный, нормальный вопрос».
– Я спросил…
– Он исчез, – отвечает Кларк.
– Мне так и сказали, – жужжит Актон. – Я думал, у тебя будет чуть больше информации.
– Может, заснул снаружи. И его съели.
– Сомневаюсь.
– Серьезно? И с каких пор ты у нас эксперт, Актон? Ты внизу уже сколько, две недели?
– Всего две недели? А кажется, дольше. Время растягивается, когда ты снаружи, не думаешь?
– Поначалу.
– Ты знаешь, почему Фишер исчез?
– Нет.
– Он пережил свою полезность.
– А, – ее машинные части превращают возглас в полускрип‑полурычание.
– Я серьезно, Лени, – механический голос собеседника не меняется. – Ты думаешь, они позволят тебе жить тут вечно? Ты думаешь, они бы вообще позволили людям вроде нас работать здесь, если бы имели выбор?
Она прекращает грести, но тело по‑прежнему скользит вперед.
– О чем ты говоришь?
– Головой подумай, Лени. Ты умнее меня, внутри, по крайней мере. Здесь у тебя ключ от города… ключ от всего этого гребаного дна, а ты по‑прежнему изображаешь из себя жертву. – Вокодер Актона неразборчиво журчит – плохо преобразованный смех? Ворчание? А потом слова: – Они на это и рассчитывают, понимаешь?
Кларк снова принимается перебирать ластами, смотрит вперед, на все усиливающееся свечение Жерла.
Но его там нет.
На секунду она теряет ориентацию в пространстве: «Но мы не могли заблудиться, мы же направлялись прямо к нему, может, электричества нет?» – прежде чем замечает знакомый мазок грубого желтого цвета, идущий с направления на четыре часа.
«Как я могла вот так далеко завернуть?»
– Мы на месте, – говорит Актон.
– Нет. Жерло вон там…
Сверхновая вспыхивает перед ней, пропитывая бездну ослепляющим светом. Линзам Кларк нужно какое‑то время, чтобы привыкнуть; когда всполохи увядают в глазах, океан превращается в грязно‑черный занавес в ярком конусе головного фонаря Актона.
– Не надо, – говорит она. – Когда делаешь это, становится так темно, что вообще ничего не видно.
– Знаю. Сейчас выключу. Просто смотри.
Луч озаряет маленький каменистый выход пласта на поверхность, поднимающийся из ила, не больше двух метров в диаметре. Шероховатые цветы, похожие на звездчатые формочки для печенья, усеивают его поверхность, радиальные лучи аляповато сияют красным и голубым в искусственном свете. Некоторые из них плашмя лежат вдоль скальной поверхности. Другие смяты в застывшие кальцитовые узлы, сомкнутые вокруг чего‑то, что Кларк не может разглядеть.