— Не удвоех, мама, а вдвоем, — поправила девочка.
— Ладно тебе, учителька, — улыбаясь сквозь слезы, сказала Федосья Филипповна. — Одно знает, грамоте матерь учит, а чего с меня возьмешь, ежели я, окромя ликбеза, ничего не кончала.
Узнав, что Андрей хочет посмотреть станицу, Наташа вызвалась ему в провожатые. Вначале она повела его к церковной площади, за которой зеленели огороженные покосившимся плетнем колхозные виноградники, потом они пошли по станичным улицам. Улицы были широкие, прямые, с колодцами на перекрестках. Почти в каждом дворе росли развесистые яблони, их ветки гнулись от тяжести краснобоких плодов. У калиток, на низких уличных скамьях, на плоских камнях, на бревнах, сидели мужчины и женщины. Они с нескрываемым любопытством посматривали на Андрея, провожая его долгими взглядами.
Увидев в конце одной из улиц идущего навстречу человека в круглой соломенной шляпе и казачьих шароварах, Наташа сказала:
— Вон наш родич идет, дядька Егор.
Андрей успел его разглядеть издали. Был он невысок, коренаст, с крупным орлиным носом, под которым темнели коротко подстриженные усы, с острыми, внимательными глазами. В руке Егор Иванович нес вырезанное из молодой вербы длинное удилище, за плечом у него болталась мокрая, обзелененная травой холщовая сумка с лямкой.
— Здорова была, доченька, — приветливо сказал он Наташе и, повернувшись к Андрею, добавил: — И вам, товарищ, доброго здоровья!
Дернув Наташу за косичку, он повесил ей на плечо свою сумку, сказал тоном приказа:
— Тащи до дому, отдай мамке свежачка на жареху. Тут и голавлики есть, и лещи, и парочка ершиков, нехай жарит. Да гляди, сумочку дяде Егору принеси.
Наташа побежала домой. Понимая, что Егору Ивановичу не терпится познакомиться с новым человеком поближе, Андрей рассказал ему о своем назначении в Дятловский совхоз, о том, что поселился он у Татариновых и что ему очень хотелось бы посмотреть станичные, земли.
— А чего ж, давайте я вам все чисто покажу, — с готовностью сказал Егор Иванович, — до вечера еще далеко. Вы лучше пешочком пройдите, оно для вас полезнее будет.
Около часа они бродили по станице, потом вышли за околицу, постояли на берегу озера, где их догнала Наташа с пустой сумкой в руках.
— Мама благодарила вас и велела, чтоб вы пришли ужинать, — сказала она, отдуваясь от быстрого бега и протягивая Егору Ивановичу сумку.
— Спасибочко, доченька, на рыбку я приду, — ответил тот и продолжал объяснять Андрею: — За этим озером — колхозные сенокосы, после разлива тут по самый пупок трава вырастает. Вон видите, сколько копен поставлено, на всю зиму кормов хватит. А озер кругом станицы шесть, четыре больших, два малых. На озерах наши дятловцы и кугу для кровли косят, и скот поят, и рыбку да раков ловят. На перелетах тучи утвы садятся, и серый гусь, и казарка отдыхают. Как-нибудь мы с тобою, Андрей Митрич, поохотимся…
Сам того не замечая, Егор Иванович стал называть Андрея на «ты», но все же решил объяснить это:
— Ты, конечно, не обижайся, Андрей Митрич, что я тебе тыкаю, это у меня привычка такая, я только одному попу «вы» говорю, и то пока тверезый. К тому же я старше тебя буду годов на пятнадцать, ты мне только за малым в сыны не годишься.
— Мне двадцать восемь лет, — сказал Андрей.
— Во-во! — насмешливо подхватил Егор Иванович. — А мне скоро полсотни стукнет. Я, милый ты мой Андреюшка, всю гражданскую войну вдоль и поперек прошел: и у белых служил, и у красных, и даже у батька Махна на тачанках мотался, потому как дурней дурного был…
Обойдя озеро, они пошли по займищу дальше. Вскоре перед ними завиднелись крыши.
— Это хутор Терновый, он до Дятловской станицы приписан, — сказал Егор Иванович.
Наташа подошла к ним с охапкой поздних луговых цветов.
— От нас до Тернового четыре километра, — сказала она. — Я туда в школу хожу, в шестой класс.
— Как же так получилось, что школа оказалась не в станице, а на хуторе? — удивился Андрей.
— Получилось это потому, что в Дятловской не было подходящего помещения, — сказал Егор Иванович. — А в Терновом до революции один богатый казак жил из офицеров, Сазонов Хрисанф Николаевич. Звание у него было — войсковой старшина, это в казачьих войсках к подполковнику приравнивалось. Аккурат перед революцией он в Терновом домину себе отгрохал на тринадцать комнатей. После, как дали этому войсковому старшине под зад коленом, он кудысь сбежал, а в его доме школу и сделали. — Егор Иванович помолчал, хитровато посмотрел на Андрея. — А теперь, Митрич, повернем на Матвеев курган, поглядишь места, где тебе доведется совхозный сад разводить, — насмешливо сказал он. — Когда в Дятловской была комиссия, я с ними ходил, колышки по ихним отметкам забивал. А они по карте участки для садов определяли. Пойдем, полюбуйся на энти участки, там, брат ты мой, настоящая африканская тайга, только что тигров да слонов не хватает.
— У нашей соседки Игнатьевны волки там корову задрали и телочку, — сказала Наташа. — Вот она убивалась, вот убивалась и так плакала…
— Подходящее место для сада, — невесело сказал Андрей.
Когда они взошли на вершину кургана и остановились, Андрей увидел внизу, на речном займище, непролазную лесную чащобу. Вербы, тополя, дубы и вязы переплелись так тесно, что казались рыжим морем, их подпирал густой, похожий на камыш подлесок. На редких небольших полянах светлели заваленные черными стволами мертвых деревьев водомоины. То тут, то там виднелись купы дикого терновника, сквозь который, казалось, не то что человек — змея не пролезет, и вся чащоба являла собою такой хаос, что сердце Андрея дрогнуло.
— Действительно, на джунгли похоже, — сказал он. — Как же ваши дятловцы довели до такого?
Егор Иванович махнул рукой:
— Черт их знает! До революции тут церковь хозяйновала, ее были земли. Какие-то участки попы в аренду казакам сдавали, отводили поляны под сенокосы, плетни для огорожи плели, лесом-кругляком торговали, а после революции рука у дятловцев до этих мест не доходила. Ну, и пошло все зарастать, гнить, валиться и за двадцать годов перевелось ни на что. Я тут разов сколько ходил на охоту. Как зачнешь через наростник пробиваться, проклянешь все на свете, идешь мокрый от пота, морда у тебя колючками до крови подрата, уморишься так, что ноги подкашиваются…
— Сколько же тут гектаров будет? — угрюмо спросил Андрей.
— Кто его знает, — сказал Егор Иванович, — гектаров триста, должно быть, наберется. А чтобы сад на этих местах вырастить, работенки тут, как говорится, начать да кончить…
Андрей долго смотрел на забытую людьми чащу, над которой, распластав острые крылья, парили красные коршуны, и думал о том нечеловечески тяжком, что предстоит совершить на этом одичавшем куске земли.
2
В то тревожное время, когда на полях сражений в Испании не только решалась судьба республики, но и началась кровавая подготовка к большой, затеянной Гитлером и Муссолини, теперь уже близкой войне, в которую неизбежно должны были быть втянуты народы всех континентов, вначале скрыто, а потом все более откровенно стали действовать силы, рядящиеся в тогу защитников мира, а в действительности желающие только одного: удушить Испанскую республику и направить армии победителей-нацистов против Советского Союза. Буквально на глазах у «мироносцев» из Комитета по невмешательству был Гитлером отправлен в Испанию пятидесятитысячный легион «Кондор». Десятки транспортов один за другим шли к испанским и португальским берегам, оставляя мятежникам танки, бронеавтомобили, пушки, пулеметы, снаряды, патроны. Занятые Франко провинции наводнили немецкие военные советники, инженеры, техники. По сговору с Гитлером фашистский дуче Бенито Муссолини послал в Испанию итальянский экспедиционный корпус.
Немецкие летчики бомбили монастыри, соборы, школы, больницы, расстреливали из пулеметов толпы беженцев. В провинциях, занятых мятежниками, не прекращались аресты, пытки, расстрелы. «Если понадобится, я прикажу расстрелять половину Испании», — заявил Франсиско Франко. Ему вторил его соратник генерал Кейпо де Льяно, который сказал корреспондентам: «Я найду своих врагов повсюду, и, если они уже в земле, я их выкопаю и расстреляю снова».
Марокканские наемники Франко грабили дома, насиловали девушек, убивали детей. От них не отставали бандиты из итальянских дивизий «Литторио», «Божья воля», «Черные перья», «Черное пламя» — волонтеры экспедиционного корпуса фашистского генерала Манчини.
Тысячи испанцев — крестьян, шахтеров, ремесленников — мужчин и женщин, спасаясь от казней и грабежей, уходили в леса, в партизаны, скитались по горным тропам, хоронились в недоступных пещерах, добывали оружие, подстерегали ненавистных франкистов и убивали их из засад.
Но с каждым днем положение республики становилось все более тяжелым и опасным. Не хватало оружия, боеприпасов, продовольствия, медикаментов. На помощь республик канской Испании пришел советский народ. В СССР за несколько месяцев была собрана большая сумма денег, на которые были закуплены и отправлены в Испанию различные продукты. В Альбасете, Мадрид, Барселону и другие испанские города прибыли советские добровольцы — летчики, танкисты, моряки, артиллеристы, военные советники, врачи, переводчики. Предоставив республике кредиты, Советское правительство направило в Испанию самолеты, танки, артиллерию, средства связи.
Со всех концов земли потянулись к испанским границам честные люди, чтобы помочь республиканской армии отразить наступление мятежников. Для того чтобы облегчить командование и взаимопонимание этих людей, из них были созданы близкие по языку батальоны: «Тельман», «Парижская коммуна», «Гарибальди», «Линкольн», «Димитров», «Анри Барбюс», «Домбровский», «Чапаев» к другие. Позже эти батальоны влились в состав семи интернациональных бригад, сражавшихся на самых опасных участках огромного фронта — он тянулся изломанной дугой от Гибралтарского пролива на юге до подножия Пиренеев на северо-востоке…
Группа советских добровольцев, с которой следовал Роман Ставров, прибыла в Барселону в середине сентября. Там они получили разрешение несколько дней отдохнуть, осмотреть город. Частный отель, куда сопровождавший группу от самой французской границы человек привел добровольцев, напоминал потревоженный улей. В просторном холле расхаживали, сидели в креслах и стояли, оживленно разговаривая, люди из разных стран. Слышались немецкие, английские, русские слова. Кто-то с кем-то объяснялся с помощью жестов. Между окнами была прибита большая карта Испании, на которой синим и красным цветом обозначалась линия фронта. У карты стояли люди с блокнотами. Почти все они были в штатских костюмах, в шляпах и беретах. Под невысоким потолком холла — клубы табачного дыма.
Затем в холл вошли двое: высокий угрюмый офицер в коричневой кожаной куртке и молоденькая девушка в синем платье, на котором красовались такие же синие погончики. Посмотрев на девушку, Роман замер: так она была хороша. Глаза цвета недозрелого ореха, изжелта-зеленые, с пристальным, испытующим взглядом, красивые тонкие брови, яркие губы. Черные волосы падали ей на плечи. На правой щеке, одна выше другой, темнели родинки.
Оглядев притихших людей, офицер медленно, отсекая каждое слово, заговорил, а девушка быстро перевела его слова на русский и немецкий языки:
— Товарищи, просим вас разделиться на группы, в которых вы будете понимать друг друга, а тех, кто в этих группах знает испанский язык, просим подойти поближе, чтобы перевести своим друзьям то, что будет говорить представитель штаба майор Хесус Арелья…
В холле зашевелились, стали расходиться по углам.
К группе русских, которых Роман уже знал, подошли поляки, болгары, чехи. Отдельно стали англичане и американцы, рядом с ними четверо немцев, а чуть поодаль — французы.
Смуглый майор заговорил. Девушка в синем платье и трое мужчин стали негромко переводить его слова.
— Друзья и товарищи, — сказал майор, — мы благодарим вас за братскую помощь испанскому народу, на шею которого империалисты набросили смертную петлю. Мы, коммунисты, не будем ничего от вас скрывать. Наша столица в опасности. Мятежники окружают Мадрид. Генерал Франко заявил, что падение Мадрида — дело ближайших дней. Между тем правительство Ларго Кабальеро растерянно. Вместо энергичного руководства массами народа и мобилизации всех сил на разгром врага министры дрожат от страха и уже поговаривают о том, что им необходимо покинуть Мадрид и перебраться в удаленную от линии фронта Валенсию… Целостной, единой армии республика не имеет, ее вооруженные силы представляют собой разрозненные отряды народной милиции, добровольцев. Среди командного состава немало старых офицеров, готовых предать Республику в любой момент… У нас мало оружия и боеприпасов…
Этот высокий человек, майор Арелья, говорил очень медленно, так, чтобы четыре переводчика успевали объяснить людям то, что он говорил. А Роман Ставров глаз не сводил с черноволосой девушки в синем платье, которая, тихим голосом повторяя слова майора, смотрела куда-то в окно, и в ее изжелта-зеленых глазах застыло выражение печали.
— Сегодня вы сможете отдохнуть, осмотреть Барселону, — сказала девушка. — Завтра всем четырем группам необходимо отправиться в Мадрид. Ехать придется кружным путем, вдоль берега моря. — Девушка помолчала, выслушала, что ей еще сказал майор Арелья, а потом, посмотрев прямо в глаза стоящему к ней ближе всех Роману, объявила: — Мне приказано сопровождать группу товарищей, которые понимают русский язык. — Потом сказала по-немецки: — Остальных переводчиков майор Хесус Арелья просит остаться с ним.
Девушка подошла к русским, стоящим вместе с болгарами, поляками и чехами, и сказала, снова почему-то обращаясь к Роману:
— Меня зовут Мадалена. Если у вас, товарищи, нет возражений, мы через час можем поехать посмотреть Барселону. Автобус нас ждет.
«Славяне», как стали все называть входивших в ее группу, разошлись по своим комнатам. Роман жил вместе с Ермаковым. Они быстро побрились. Пока Роман умывался, Яков Степанович стоял за его спиной и говорил с явно звучавшей в голосе насмешливостью:
— А вы, дон Романо Росос, прямо-таки с испанской пылкостью пожирали глазами этого молоденького лейтенанта в юбке. Не больно ли быстро для сиятельного гранда вспыхнула в вашем сердце любовь?
Низко склонившись над умывальником, Роман молчал. Он фыркал, кряхтел. Ермаков почувствовал его смущение и сказал серьезно:
— Я шучу, Роман. В такой обстановке лучше уж шутить, чем хныкать и праздновать труса. Нелегко нам тут будет, очень нелегко. А надо, дорогой Романо Гарсиа Росос, держаться. — Он хлопнул Романа по голой спине. — А что касается Мадалены, то девка она что надо. Чувствует себя уверенно, настоящий лейтенант. И русский язык хорошо знает, только окает. Видать, с Волги сама или с севера. Там все окают.
То, что Ермаков шутя сказал о вспыхнувшей в сердце Романа любви, было недалеко от истины. Мечтательный парень, боготворивший старшего своего брата Андрея, Роман презрительно смотрел на девушек, предпочитая книги, охоту, рыбную ловлю, и только один раз, впервые в жизни увидев избранницу брата Елю Солодову, вздрогнул от щемящей тоски. Никто не знал о его любви к Еле, а когда она стала женой Андрея, Роман стал избегать встречи с ней, уехал в Ленинград. Еще там, в Ленинграде, его чувство к Еле притупилось, стало таять, а вскоре исчезло совсем, оставив в душе только горечь одиночества. Теперь, в холле, когда Роман увидел девушку, назвавшую себя Мадаленой, он сам не понял, что с ним произошло. Он ведь еще не разговаривал с ней, не успел произнести ни одного слова, не знал, кто она и откуда, был даже раздосадован тем, что вдруг так, сразу, потянулся к ней, незнакомой, всей душой…
Когда группа славян вошла в автобус и стала рассаживаться, получилось так, что Мадалена оказалась на переднем сиденье рядом с Ермаковым, а Роман чуть позади, но в другом ряду кресел. Он видел только мягкий профиль девушки, падающие на плечо черные волосы, лежавшую на колене смуглую маленькую руку. Ему было невыносимо стыдно за то, что он все время смотрит на нее и все это видят, и даже она сама, чувствуя на себе его взгляд, дважды оглянулась…