Федькин хотел пройти дальше, в свой кабинет, но не сделал этого. Сел на красный плетеный стульчик, стал хлопать себя по карманам - искать сигареты.
- Ну? - живо спросил Лесин, который сидел напротив. - Сказал им? - Лесин почему-то перешел на «ты».
- Сказал...
- Ну? - участливо спросили остальные.
Федькин разочарованно щелкнул языком. Вид у него был расстроенный.
- Так сразу ничего не добьетесь, - объяснили остальные.
- Так сразу ничего не добьешься, - подтвердил Лесин. - Пробивай!
Просто свободный вечер
Дачное место имело свои достоинства и недостатки, но, несмотря на недостатки, дачи здесь были дорогие. Рита сняла домик для себя и для матери, которой необходим был покой и свежий воздух.
Домик стоял на краю ржаного поля, а неподалеку был лес - настоящий, почти дремучий. Там росли грибы, жили ежи, белки и, может быть, даже какой-нибудь крупный зверь.
Это было достоинство.
Но за лесом лег Шереметьевский аэродром, и над домом все время космическим гулом ревели самолеты. Они летали очень низко, и Рите казалось все время, что самолет либо снесет крышу, либо стены не выдержат вибрации и рухнут внутрь.
Это был недостаток.
Возле станции, метрах в двухстах от железной дороги, вытянулся пруд. Это было удобно, потому что любой дачник, не имеющий летнего отпуска, мог выкупаться по дороге на работу либо в конце рабочего дня, сойдя с переполненной душной электрички. Но пруд не имел нормального спуска, и, чтобы погрузиться в воду, надо было долго ползти, цепляясь за кусты, как шпион на границе.
Главной улицей дачного поселка считалась бетонка, асфальтированная дорога. Она шла от самой электрички, делала вокруг поселка полное кольцо и сильно выручала дачников в летние дожди и великие грязи. Но бетонка служила учебной трассой для инвалидов, где они осваивали свои коляски с ручным управлением. Старухи, гуляя с детьми, все время перебегали дорогу с одной стороны на другую, чтобы пропустить коляску, которая то неслась навстречу, то, сделав круг, тарахтела за спиной.
К вечеру над бетонкой зажигались высокие яркие фонари, и дачники выходили перед сном на прогулку. Все двигались в одну сторону, парами, по кругу, как в фойе Большого театра, ели что-нибудь вкусненькое и разглядывали друг друга. Молодые говорили о любви, старики о болезнях, а подростки, которым еще рано было спать и рано говорить о любви, гоняли посреди бетонки на велосипедах.
В десять часов вечера Рита сложила в пляжную сумку купальник, махровое полотенце и, накинув на летнее платье плащ-болонью, отправилась на пруд.
Она шла по бетонке навстречу общему движению, и дачники, если бы захотели, могли оставить свои разговоры и хорошенько рассмотреть Риту. Считается красиво, когда девушка высокая стройная блондинка с удлиненным лицом и большими глазами. У Риты все было как раз наоборот: лицо круглое, глаза маленькие, она была не высокая, не стройная и не блондинка. Но, несмотря на все «не», Рита всегда считала себе вполне красивой и держалась так, будто она красивая. И те, кто с ней общался, невольно сомневались: раз она так считает, может, так оно и есть...
Рита работала косметичкой. У нее была прекрасная ухоженная кожа, и от этого фона все краски приобретали свой правильный чистый цвет: глаза зеленые, как первые листья на березе, волосы черные, как антрацит, а зубы белые и перламутровые, как пуговицы на итальянских кофтах.
Салон, в котором работала Рита, был лучший в городе, а она - лучшая косметичка в салоне. И получалось, что она - лучшая косметичка в городе.
Риту собирались даже послать за границу, в Венгрию, для передачи опыта венгерским товарищам. Рита рассчитывала передать зарубежным коллегам опыт, а у них перенять технику - приобрести для своего кабинета кварцевую лампу. Тогда из-под ее добросовестных рук стройными рядами будут выходить загорелые среди зимы, прекрасные, а потому счастливые женщины. Рита сможет за смену сделать счастливыми примерно пять человек, за месяц - сто пятьдесят, а за год, исключая отпуск и бюллетень, - полторы тысячи. Полторы тысячи красивых и счастливых! У кого еще есть такая специальность?
Рита свернула с бетонки к пруду, села на громадный камень. Говорили, что этот камень пригнало сюда еще в ледниковый период и с тех пор он тут лежит.
Рита пришла на свидание к Ромео, который вез ее вчера от «Детского мира» до самой дачной калитки и не взял на чай. Он был красив по всем стандартным образцам: высокий стройный блондин с продолговатым лицом и большими глазами. На носу и на подбородке, с точки зрения косметички, было не все в порядке, но ведь что-то должно же быть не так...
Над прудом стоял туман, и в тумане слышались голоса.
- Миша! Куда ты лезешь, паршивец! Вернись обратно сию же минуту, - кричал женский голос. - Ты слышишь, что я тебе сказала...
Рита решила, что Миша ребенок, но, вглядевшись, увидела, что Миша - мужик лет сорока. Он сидел на корточках в черных сатиновых трусах и, ухватившись за куст, свешивал к воде волосатую ногу, пытаясь достигнуть поверхности пруда. У него ничего не выходило.
- Я сейчас буду нырять, - объявил Миша, возвращая ногу обратно на берег.
- Если ты будешь нырять, то ударишься головой о камень и утонешь! - торжествующе закричала женщина, так, будто она и не мечтала о другом исходе событий.
Миша постоял в раздумье, потом сделал два шага назад, разбежался, и Рита услышала всплеск, будто в воду свалился слон.
- О, не оставь меня, тебя я ум-моляю! - запел Миша в благородной итальянской манере. - Вернись в Сорренто, ля-ля, ля-ля...
- Ты простудишься! - кричала женщина, бегая по берегу и заламывая руки. - Вылезай сию минуту! Тебе вредно охлаждать печень!
Низко пролетел самолет с разноцветными огоньками на крыльях и на хвосте.
- Миша! - снова закричала женщина, пугаясь, что Миша попадет под самолет.
«Как она его любит», - с завистью подумала Рита, сидя на камне ледникового периода.
Она и сама тоже любила, было такое дело.
Его звали Володя, он учился в инженерно-техническом училище, и за выдающиеся заслуги его оставили в Москве. По этому торжественному случаю к Володе из Минска приехала бабушка-профессорша. Профессором она была не сама, а ее муж - Володин дедушка. Но дедушка никогда ни во что не вмешивался, у него было много своих дел. У бабушки других дел, кроме семьи, не было, поэтому она осуществляла в доме координацию и общее руководство.
Володя решил показать Риту бабушке и велел, чтобы она пришла знакомиться.
Рита купила на базаре хризантемы и побежала к Володе в Козицкий переулок. Она так торопилась, что, казалось, неслась впереди собственного изображения. Перед тем как позвонить в дверь, она долго остывала и охорашивала свои пышные хризантемы.
Дверь отворила бабушка. За ее спиной блеклым фоном просматривался Володя.
- Это вы и есть Рита? - строго спросила бабушка, загораживая Володю, оберегая его от сквозняка.
- А что? - смутилась Рита.
- Спрашивать буду я, - строго сказала бабушка тоном экзаменатора. - А вы только отвечайте на вопросы: «да» или «нет». Вы Рита?
- Да, - послушно сказала Рита.
- Вы работаете в парикмахерской?
- Да.
- Вы старше Вовика на три года?
- Да.
- Ну так что же вы от него хотите?
- Ничего... - растерялась Рита.
- А зачем тогда вы к нему пришли?
- Просто свободный вечер...
Этот ответ в какой-то степени удовлетворил бабушку, и она пропустила Риту за дверь.
Потом сели пить чай - Володя и бабушка по одну сторону стола, а Рита - по другую. Если бы их головы, как точки, можно было соединить прямыми, то образовался бы равносторонний треугольник, у которого все стороны равны и углы тоже равны.
- Ты помнишь дочку Поляковых? - спрашивала бабушка у внучка. Про Риту она будто забыла.
- Нет, - отвечал Володя, тоже не глядя на Риту. Он боялся бабушки.
- Красавица! - Бабушка подняла брови. - Из сферы искусства. А ты помнишь Милу, племянницу Рытовых?
- Помню, - сумрачно отвечал Володя, рассчитывая, что, если он помнит, бабушка не будет вспоминать.
- Поступила в аспирантуру! Энциклопедия! - Бабушка противопоставляла сферу науки и искусства Ритиной сфере обслуживания.
Рита допила свой чай, поблагодарила за теплый прием и ушла, разрушив тем самым равносторонний треугольник в пользу бабушки.
Володя Риту не задерживал, полагая, что с ней ему будет проще объясниться и помириться, чем с бабушкой. Но Володя ошибся. Рита не стала ни мириться, ни объясняться. Она обвела его имя в своей душе в траурную рамочку, положила сверху хризантемы и больше никогда в эту рамочку не заглядывала.
Она обиделась до глубины души, до мозга костей, обида проникла даже в состав крови и в хромосомы. И Рите казалось, что, если у нее когда-нибудь родится ребенок, он тоже будет обижен на Володю.
Шофер такси Гошка Лазутин был человек деловой. Все население Советского Союза он делил на группы. У каждой группы было свое прозвище. Например: интеллигенция - «шляпы», рабочий класс - «пиджаки», студенты - «домики», военные - «командиры», транзитные пассажиры - «чемоданы» и так далее, и тому подобное.
Маршрут своим пассажирам Гошка назначал сам, а если кому было не по дороге, он и не навязывался.
Гошка знал, что все в жизни имеет свое конкретное назначение: работа - чтобы зарабатывать, начальство - чтобы отчитывать, газеты - чтобы воспитывать, кино - чтобы культурно развлекаться.
На любовь у Гошки тоже была своя точка зрения. Любовь зачем? Чтобы дети были. Дети зачем? Инстинкт самосохранения. Чтобы жизнь продолжалась и после того, как Гошки не будет на свете. А какое ему дело до того, что будет после? Надо жить, пока ты есть. Торопиться надо! Километры на спидометр наматывать.
Невеста ему говорила: «Ты, Георгий, не романтичный! Нет в тебе взлета фантазии!»
Повела в балет для взлета фантазии. Сели на хорошие места, все видно, все слышно. Балерины на цыпочках мелко бегают, и стук от них стоит, как от лошадей. Мужик в обтянутых штанах крутится на одной ноге вокруг своей оси, будто его включили в розетку. Все хлопают, кричат: «Браво, бис». А невеста говорила: «Дивертисмент на пуантах, па-де-де, фуэте...»
И все врала. Она всегда врала, даже когда правду говорила. Говорила: «Ты лучше всех, ты единственный!» Руки целовала. А он в армию ушел, она замуж вышла. Значит, еще лучше нашла.
Все обманывают, до одной. А если какая-нибудь одна не обманывает, то временно. Значит, скоро обманет, просто случая не представилось.
Гошка остановил машину возле стрелки, прочитал: «До Ленинграда - 500 км, до Шереметьева - 20 км». В Ленинград, конечно, с выключенным счетчиком - далеко, в Шереметьево - тоже далеко, зато культурный отдых на свежем воздухе со взлетом фантазии.
Гошка познакомился вчера с одной: глаза зеленые, зубы белые, коленки круглые. Разрешила по дороге пассажиров подсаживать.
- Вы, - говорит, - на Ромео похожи...
- Почему?
- У вас, - говорит, - длинные волосы и белая рубашка.
Веселая. Спела песенку: «Не вини коня, вини дорогу». Боялась, наверное, что, если не будет развлекать Гошку, он высадит ее посреди дороги с тяжелыми сумками. Но Гошка довез до самого дома и взял по счетчику. Она стихотворение ему наизусть прочитала: «Если кто-то кого-то обнял вечером во ржи, никому до этого нет никакого дела»...
Дом выходил углом на поле, и это навело Гошку на подходящую мысль.
- Давай погуляем, - предложил он.
- В другой раз, завтра...
- И приеду, - пригрозил Гошка, оглядываясь, чтобы запомнить местность.
- Только не к дому, - говорит, - там направо пруд. У камня.
- У какого камня?
- Камень на берегу...
- Что ж я, в потемках камень на берегу искать буду?
- Ты пруд найди, - говорит, - а камень увидишь.
«Не приедет», - подумала Рита. Сидеть и ждать на камне было бессмысленно, только радикулит наживешь.
Когда у человека что-нибудь болит, портится настроение, а с плохим настроением работать неинтересно. А если нет интереса к делу, нет и результата. А без видимых результатов Рита перестанет быть лучшей косметичкой в салоне, и тогда салон перестанет быть лучшим в городе, и из кабинета директора заберут бархатный вымпел с золотыми буквами.
Рита проследила в воображении эти далеко идущие последствия и слезла с камня и в этот момент увидела «Волгу», которая разворачивалась от бетонки к пруду. В ее правом верхнем углу горел зеленый огонек.
Рита вдруг сильно обрадовалась и бросилась почти под колеса машины, которая шла на нее, важно покачиваясь на ухабах.
Машина остановилась. Отворилась дверца, и оттуда восстал Ромео в белой рубашке и с длинными волосами.
- Обрадовалась? - снисходительно спросил он.
- Я? - с пренебрежением уточнила Рита.
- Обрадовалась, обрадовалась... - уличил Ромео.
Спорить было бессмысленно. Наверное, все ему в этой жизни очень радовались, и он привык.
- Подумаешь, сокровище... - сказала Рита.
- А чего же ты меня звала? - не поверил Ромео.
- Просто свободный вечер...
Помолчали. Появились мальчишки в длинных пальто. Их головы плыли над туманом. Было впечатление, что они пришли в ночное. Где-то близко пасутся их кони.
Мальчишки хотели выкупаться, но, оглянувшись на машину, ушли, и их головы снова поплыли над туманом.
- Выкупаемся? - предложила Рита.
- Да что ты, - удивился Ромео, - в такую холодину...
- Как хочешь...
Рита ушла в туман. Она разделась и, довольно легко для здешних условий, спустилась в воду.
Вода была теплее, чем воздух. Рита села на дно, погрузившись по горло, бросила руки перед собой. На них действовала сила, равная весу вытесненной воды, руки были легкие, и все тело тоже ощущалось легким. Над ней низко млели звезды, вокруг дымился туман, и Рите казалось, что она плывет во Вселенной Млечным Путем. А в конце пути стоит Ромео. Хорошо было бы выйти к нему, а он положил бы ей на плечи махровое полотенце и сказал:
- Милая ты моя, бедная. Обидели тебя, а я пожалею...
Он положил бы руку ей на затылок, как брат, а она бы прислонилась лбом к его плечу. Спросила бы:
- А что ты во мне нашел?
- Тебя.
- А что во мне хорошего?
- Человек очень хороший. Добрый и благородный. И в Венгрию тебя посылают, а глаза у тебя, как листочки на березе.
Рита выбралась на берег.
Ромео стоял над раскрытой машиной, уйдя с головой в ее разинутую пасть.
Рита сама достала из пляжной сумки махровое полотенце, сама положила его себе на плечи.
Ромео захлопнул капот, вытер руки о какую-то пыльную ветошку и сел в машину. Рите стало холодно, она тоже села в машину рядом с Ромео.
Помолчали.
- У тебя кто-нибудь есть? - спросил он.
- Мама.
- И все?
- И все.
Говорить было как-то совершенно не о чем. Вчера в дороге им было не в пример интереснее.
Мимо пруда простучала электричка. Ее светящиеся квадратики окон разворачивались, как кадры кинопленки.
* * *
...Володя не успел поставить рюмку на стол и танцевал с поднятой рюмкой, а ее рука лежала ниже его ладони. В общежитии инженерно-технического училища праздновали Новый год. На Ритином безымянном пальце было кольцо - нарядное, как бывают нарядными ненастоящие драгоценности. И рука тоже была нарядная, праздничная. Какая у нее была нарядная, нежная, умная рука и как преданно она припала к Володиной, накрыв его пульс.
Так графически выглядит счастье: рука и рука, их венчает поднятая рюмка с растопленным солнцем, а в рюмке - радости да ошибки. Незатейливое счастье. А настоящее счастье всегда незатейливо... Эх, Володя... Кто тебя, сироту, теперь любить-то будет?
Ромео соскучился и для начала положил на Ритино плечо свою ладонь, которую он накануне тщательно вытирал пыльной ветошкой.
Рита повернулась, внимательно посмотрела в его лицо. Это было чужое ненужное лицо, красивое ненужной красотой. И Рите вдруг стало ясно, как Божий день: так же глубоко, как обида, въелась в нее любовь, и ни заменить, ни подменить, ни даже притвориться она не в состоянии.