Вскоре Фреир погрузился за край земли и исчез.
Наступил сумеречный день, именно такой, какие преобладали зимой и летом. Именно такие дни отличали эти времена года от более жестоких сезонов. Небо было залито полусветом. Только в канун нового года Фреир и Беталикс вместе поднимались и вместе садились. А сейчас они вели одинокий образ жизни, часто скрываясь за облаками – этим клубящимся дымом войны, которую постоянно вел Вутра.
То, как день переходил в сумерки, служило Юлию приметами, по которым он судил о погоде. Скоро порывистый ветер принесет на своем дыхании снег. Он вспомнил напев, который нередко звучал на старом алонецком. В нем пелось о волшебстве и прошедших делах, о красных развалинах и большом бедствии, о прекрасных женщинах и могучих великанах, о роскошной пище и вчерашнем дне, канувшем в небытие. Этот напев часто звучал под низкими сводами темных пещер на Перевале:
Как бы в ответ на изменившийся свет по всей массе лойсей пробежала дрожь, и они остановились. С ревом и мычанием они укладывались на вытоптанную землю, поджимая под себя ноги. Для огромных двулойсей подобная поза была недоступна, и они засыпали стоя, прикрыв глаза ушами. Фагоры стали собираться в группы, но некоторые просто бросались на землю и засыпали, положив голову на круп лежащего лойся.
Все спало. Два человека на выступе натянули на головы шкуры и, уткнув лица в локти согнутых рук, погрузились в сновидения. Все спало, кроме ненасытного облака насекомых.
Все, что могло видеть сны, продиралось сквозь тягучие кошмары, которые принес с собой сумеречный день.
В целом вся картина, где не было четкой границы между светом и тенью и где, казалось, все вопило от боли, больше походила на первобытный хаос, чем на стройное мироздание.
Всеобщая неподвижность едва нарушалась медленным развертыванием утренней зари. С моря появился одинокий чилдрим, который проплыл совсем низко над распростертой массой живых существ. С виду он казался лишь огромным крылом, светящимся подобно уголькам угасающего костра. Когда он проходил над лойсями, они вздрагивали во сне. Чилдрим медленно пролетел над скалой, на которой лежали две человеческие фигурки, и Юлий и отец также вздрагивали и подскакивали во сне, мучимые страшными сновидениями. Затем привидение исчезло, продолжая свой одинокий путь на юг, в страну гор, оставляя после себя шлейф красных искр, которые постепенно гасли одна за другой.
Вскоре животные проснулись и стали подниматься на ноги. С их ушей, искусанных мошкарой, текла кровь. Все снова пришло в движение. Две человеческие фигурки проснулись и провожали взглядом движущееся скопление живых существ.
На протяжении всего последующего дня великое перемещение продолжалось. Разгулявшаяся стихия покрыла шкуры зверей сплошной коркой снега. К вечеру, когда ветер погнал по небу разодранные облака, а холод стал невыносимым, Алехо увидел замыкающие ряды животных.
Строй замыкающих рядов не был так плотен, как передние шеренги стада. Отставшие растянулись на несколько миль. Среди них многие хромали, жалобно чихали. Сзади и по краям сновали длинные пушистые существа, почти касаясь животом земли и выжидая момент, чтобы перекусить у животного жилу возле копыта, после чего жертва, рухнув на землю, оставалась неподвижной и беспомощной.
Мимо выступа проходили последние фагоры. То ли из-за боязни хищников с отвисшими животами, то ли желая поскорее пройти это вытоптанное пространство, фагоры не обращали внимания на отставших животных.
Наконец Алехо поднялся и знаком приказал сыну сделать то же самое. Они стояли, крепко держа в руках копья, а затем соскользнули на ровную землю.
– Отлично, – сказал Алехо.
Снег был усеян трупами, и особенно по берегам Варка. Полынья была забита огромными тушами. Многие из тех животных, что пытались остановиться и были затоптаны, примерзли теперь к земле и превратились в глыбы льда.
Обрадованный возможностью двигаться, Юлий с криками бегал и прыгал по запорошенной снегом земле. Но когда он, перепрыгивая с опасностью для жизни с одной бесформенной глыбы на другую, бросился к замерзшей реке, отец властным окриком призвал его к порядку.
Алехо указал сыну на то место, где подо льдом двигались едва заметные тени, оставляя за собой пузырьки воздуха. После них в мутной среде, в которой они плыли, оставался алый след. Пробуривая слои льда, они упорно шли к тому месту, где лежали застывшие животные, чтобы устроить себе кровавый пир.
По воздуху уже прибывали другие хищники. С востока и угрюмого севера прилетели большие белые птицы, тяжело взмахивая крыльями и размахивая клювами, с помощью которых они долбили лед, чтобы достать замерзшее под ним мясо. Пожирая добычу, они посматривали на охотника и его сына глазами, полными птичьей расчетливости.
Но Алехо не стал терять на них времени. Приказав Юлию следовать за собой, он пошел к тому месту, где стадо наткнулось на поваленные деревья, криками и копьем отпугивая хищников. Здесь можно было легко подступиться к мертвым животным. Хотя они были истоптаны копытами своих собратьев, одна часть тела оставалась в неприкосновенности. Череп. Лезвием ножа Алехо разомкнул мертвые челюсти и ловко отсек толстый язык. По его кистям потекла кровь.
Тем временем Юлий ползал по стволам деревьев, собирая сухие ветки. Ему пришлось ногой отгрести снег от поваленного ствола, чтобы устроить защищенное место для небольшого костра. Обмотав тетиву вокруг заостренной палки, он принялся тянуть ее взад и вперед. Кучка щепок стала тлеть. Юлий осторожно подул. Маленький язычок пламени взметнулся вверх, как это часто бывало на его глазах под магическим дыханием Онессы. Когда костер разгорелся, Юлий поставил на него свой бронзовый котел, набил в него снега и добавил соли. Соль всегда была в кожаном мешочке при нем. Когда отец подошел, держа в руках семь слизистых языков, все было готово. Языки скользнули в котел.
Четыре языка предназначались Алехо, три для Юлия. Они ели, удовлетворенно чавкая. Юлий все время пытался поймать взгляд отца и улыбкой дать ему понять, как он доволен, но Алехо хмурил брови, разжевывая пищу, и не поднимал глаз от вытоптанной земли.
Впереди было много работы. Еще не закончив есть, Алехо поднялся на ноги и ногой разбросал тлеющие угли. Питающиеся падалью птицы тотчас взвились в воздух, а затем снова уселись продолжать свою трапезу. Юлий вылил остатки из горшка и привязал его к ремню.
Они были на том самом месте, где большое стадо животных достигло западных пределов своей миграции. Здесь, на возвышенности, они обыкновенно искали лишайник под снегом и питались косматым зеленым мхом. Здесь же, на низком плато, некоторые животные завершали свой жизненный цикл, производя на свет потомство. Именно к этому плато в миле от них и устремились в сером полумраке отец с сыном. Вдали они увидели группы охотников, направлявшихся туда же. Каждая группа намеренно не обращала внимания на других. Но ни одна, как заметил Юлий, не состояла всего лишь из двух человек. Это было проклятие его семьи – ведь они были уроженцами не Равнины, а Перевала. Для них все доставалось с большим трудом.
Они шли, согнувшись, вверх по склону. Их путь был усеян валунами – следами древнего моря, которое когда-то отступило перед лицом надвигающегося холода, но об этом они ничего не знали и не хотели знать. Для Алехо и его сына было важно только настоящее.
Стоя на краю плато, они прикрывали глаза ладонью от обжигающего холодом ветра, вглядываясь вдаль. Большая часть стада исчезла. Все, что осталось, так это едкий запах и рои насекомых. Да еще остались те животные, которые должны были дать жизнь потомству.
Среди этих обреченных животных были не только лойси, но и стройные гуннаду и массивные гигантские двулойси. Они лежали неподвижно, занимая огромную площадь, мертвые, или почти мертвые, изредка вздымая бока при вдохе. Охотники пробирались между тушами умирающих животных. Алехо указал рукой в направлении группы сосен, возле которых лежало несколько лойсей. Юлий стоял неподвижно и смотрел, как его отец приканчивал беспомощное животное, которое с трудом пробивало себе дорогу в серый мир вечности.
Подобно своим громадным родственникам, двулойсям и гуннаду, лойсь был некрогеном: он давал жизнь потомству только через свою смерть. Животные были переменного пола – одна и та же особь могла быть и самцом, и самкой. Природа наградила их примитивными органами размножения, среди которых не нашлось места яичнику и матке, как у млекопитающих. После совокупления изверженная сперма развивалась в теплой внутренности в виде личинкообразных форм, которые развивались, пожирая желудок своей матери.
Наступал момент, когда лойси-личинки достигали главной артерии, и тогда они распространялись, подобно семенам на ветру, по всему телу-хозяину, вызывая его смерть в течение короткого времени. Данное событие всегда имело место в то время, когда большие остатки стада достигали плато на западной границе своей миграции. Так это происходило в течение многих веков, которых никто не мог бы сосчитать.
Как только Алехо и Юлий склонились над животным, его желудок сжался, как пустой мешок. Голова откинулась, и животное испустило дух. Алехо торжественно всадил в тело копье. Оба встали на колени и ножами вспороли брюхо животного.
Внутри были личинки лойся – размером с ноготь. Их едва видно, но эти личинки чудесны на вкус и очень питательны. Они помогут Онессе избавиться от болезни. Под воздействием морозного воздуха личинки моментально погибали.
Если бы их оставили в покое, личинки лойся жили бы в безопасности внутри шкур своих родителей. В границах своей маленькой темной вселенной они без всякого колебания пожирали бы друг друга. Много кровавых битв происходило бы в аорте и других артериях. Посредством последовательных метаморфоз они увеличивались бы в размере, уменьшаясь в количестве. И, наконец, из горла или из заднего прохода появились бы два или даже три уже активно передвигающихся лойся. Их появление в этом голодном мире совпадало с началом обратной миграции на северо-восток, в сторону Чалца, и они таким образом появлялись как раз вовремя, чтобы избежать смерти под копытами своих сородичей.
Здесь и по всему плато, среди размножающихся и в то же время умирающих животных, стояли толстые каменные колонны. Они были установлены более древней расой людей. На каждом столбе был вырезан простой рисунок – круг или колесо с меньшим кругом внутри. От центрального круга к внешнему отходили две изогнутые спицы. Никто из находившихся на сотворенном морем плато, будь то человек или животное, не обращал на эти разрисованные столбы внимания.
Все внимание Юлия было поглощено добычей. Он отрывал полосы шкуры, связывал их в грубое подобие мешка и соскребал туда умирающие личинки лойся. Тем временем его отец разделывал тушу. Каждый кусок мертвого тела мог пригодиться. Из самых длинных костей можно соорудить сани, перевязав их полосками кожи. Рога будут служить полозьями. Это значительно облегчит им путь домой, так как повозка будет загружена доверху крупными кусками мяса спинной и задней части и накрыта оставшейся частью шкуры.
Они сосредоточенно работали, тяжело дыша от напряжения. Над их головами в струйках пара кишела мошкара.
Вдруг Алехо громко вскрикнул, упал, затем вскочил и попытался бежать.
Юлий в ужасе оглянулся. Три огромных фагора подкрались из своей засады среди сосен и сейчас стояли над ними. Двое бросились на Алехо и ударами дубинок свалили его в снег. Другой резко ударил Юлия. Он, вопя, покатился в сторону.
Они совершенно забыли о той опасности, которую представляли фагоры, и поэтому пренебрегли осторожностью. Откатившись в сторону и вскочив на ноги, Юлий ловко уклонился от рассекшей воздух дубинки. Неподалеку над подыхающими лойсями спокойно трудились другие охотники, так же, как это только что делали он и его отец. Они были преисполнены такой решимости закончить работу, соорудить сани и исчезнуть – угроза голодной смерти надвигалась все ближе и ближе, – что не прерывали свою работу, а лишь изредка бросали взгляд на потасовку. Все было бы иначе, если бы они приходились родичами Алехо и Юлию. Но это были жители Равнины – приземистые, недружелюбные люди. Юлий напрасно звал их на помощь. Один из них швырнул окровавленную кость в фагоров, на этом его помощь и кончилась.
Увернувшись от дубинки, Юлий бросился бежать, но поскользнулся и упал. К нему стремительно приближался фагор. Инстинктивно юноша принял оборонительную позу, опираясь на колено. Когда фагор кинулся на него, Юлий резким движением всадил ему кинжал в живот снизу вверх. С удивлением он почувствовал, как его рука глубоко ушла в жесткую шерсть противника, из которой тотчас же рванул густой золотистый поток крови. Но противник сумел ударить его, и Юлий снова покатился, на этот раз сознательно, стараясь убраться подальше от опасности. Укрывшись за спину мертвого лойся, он, тяжело дыша, взглянул на мир, который вдруг стал таким враждебным.
Его противник упал, затем поднялся, прижав к золотому расплывшемуся пятну свои огромные ороговевшие лапы, и, пошатываясь, ничего не видя перед собой, закричал: «О-о! О-о! Ооооо!» – затем рухнул на землю и больше не двигался.
Поверженный Алехо лежал, скорчившись, на земле. Фагоры подняли его, и один из них взвалил человека на плечи. Оба оглянулись на своего неподвижного собрата, взглянули друг на друга, что-то прокричали и двинулись прочь.
Юлий встал. Ноги его в меховых штанах подрагивали. Он не знал, что ему делать. Отрешенно он обошел тело фагора, которого убил – будет о чем похвастаться перед матерью и братьями, – и бросился к месту схватки. Он поднял свое копье и затем, после минутного колебания, забрал также копье своего отца. После этого отправился вслед за фагорами.
Они устало тащились впереди, и было видно, как им тяжело подниматься вверх по склону со своею ношей. Вскоре они заметили мальчика, следующего за ними, несколько раз оглянулись, пытаясь угрозами и криками отогнать его. По-видимому, они не сочли нужным тратить на него копье.
Когда к Алехо вернулось сознание, оба фагора остановились, поставили его на ноги и, подбадривая ударами в спину, погнали впереди себя. Свистом Юлий подал знак, что он рядом, но каждый раз, когда отец пытался обернуться, он получал от одного из фагоров такой удар в спину, что едва удерживался на ногах.
Фагоры вскоре поравнялись с компанией своих соплеменников. Это были самка и два самца. Один из самцов был стар и шагал, тяжело опираясь на палку. Он то и дело спотыкался о кучи навоза, оставленные лойсями.
Наконец туши животных перестали попадаться, и запах исчез. Они шли по тропинке, ведущей вверх, по которой не проходило стадо. Ветер утих, и на склонах стали появляться нарядные деревца. Тут и там виднелись фигуры фагоров, карабкающихся вверх. Многие из них сгибались под тяжестью трупов лойсей. А за ними крался семилетний подросток, старавшийся не упустить из вида своего отца. Сердце его было полно страха.
Воздух был густым и тяжелым, как будто пахло колдовскими зельями. Шаг стал медленным. Кругом были уже лиственницы, и фагоры при подъеме собирались в большие группы. Их грубое пение, издаваемое ороговевшими языками, звучало громко, напоминая жужжание, которое временами достигало оглушительного накала, а затем затихало. Юлий был объят ужасом и, стремительно перебегая от дерева к дереву, отставал все больше и больше.
Он не мог понять, почему Алехо не пытается оторваться и убежать вниз по склону. Тогда он смог бы снова взять свое копье, и они вдвоем перебили бы всех этих косматых фагоров. Вместо этого он продолжал оставаться их пленником, и сейчас его более хрупкая фигура затерялась среди толпы рослых фагоров в спустившихся на деревья сумерках.
Гудящая песня резко взметнулась вверх и снова замерла… Впереди мерцал дымчато-зеленый свет, предвещавший что-то новое.
Юлий, крадучись, продвигался вперед, а затем, наклонившись, метнулся к следующему дереву. Впереди маячило подобие здания с приоткрытыми двойными воротами, за которыми был виден слабый свет огня. Фагоры что-то прокричали, и ворота распахнулись шире. Анципиталы толпой повалили внутрь. Стало видно, что свет исходил от головни, которую один из фагоров держал в руке.