Папу открытка насмешила. А мама, прочитав ее, расплакалась. Она надеялась на лучшее и постоянно твердила:
— Все уладится. Все уладится.
Нет, не уладилось.
Стоило нам выйти из дома или просто открыть дверь, со всех сторон слышались проклятия и в нас летели разные предметы. Я собрал обширную коллекцию гнилых древесных грибов и прочих, весьма разнообразных, метательных снарядов.
Папу вызвали на заседание Верховного Совета. Он ушел. А мы с мамой остались дома. Папа вернулся в одних носках, с очистками на парадном сером пиджаке. На нем лица не было. Он был похож на растрепанное весеннее облако.
Я сразу догадался, что Верховный Совет Дерева лишил его права носить обувь. Нет наказания позорней! Обычно башмаки отбирали у бандитов и похитителей детей. Отца наказали за «сокрытие общественно полезной информации». Из этого обвинения я не понял ни слова.
Папа сообщил маме, что мы отправляемся в дальний путь. Нашу Верхушку отбирают, а взамен выделят крошечный участок на Нижних Ветвях в Онессе. В тот вечер я рассказал о предстоящем переезде своему другу Лео Блю. Пока длилось разбирательство из-за Балейны, мы каждый день встречались тайком у нераспустившейся почки. А теперь спрятались под почечными чешуями и просидели там два дня и три ночи. Лео Блю был моим лучшим другом, и мы даже заключили особый договор. Я не хотел с ним расставаться. Но папа в конце концов нас нашел. Лео тогда вцепился в меня и не отпускал.
Все так быстро переменилось. Наш прежний мир рухнул…
Элиза слушала с удивительным вниманием. Тоби даже казалось, что в ее глазах отражена каждая описанная им сцена. Раньше ей никто не рассказывал, за что их изгнали. Виго Торнетт вскользь упомянул, что профессор с семьей оказался на Нижних Ветвях не по своей воле. А жившее выше всех семейство Ассельдоров лишь сокрушалось: «Бедные Лолнессы!»
После недолгого молчания Элиза сказала:
— Переночуй сегодня у нас, если хочешь. Ольмеки дали маме огромный кусок саранчи. Мы его зажарим. И будем есть с медовым соусом.
Казалось бы, странный способ утешить мальчика в горе, однако Тоби сразу почувствовал, что ему стало легче. Элиза неплохо изучила своего друга. И очень кстати прибавила:
— Я, пожалуй, пойду. Нужно маме помочь. А ты пока искупайся. И погладила Тоби по голове, чего раньше никогда не делала. Вскоре она исчезла в зарослях мха. Тоби остался один. Перед ним расстилалось озеро. Именно здесь они познакомились.
Через некоторое время он безмятежно лежал на воде, глядя на свод ветвей и на огромные бледно-зеленые листья. Под каждым из них могли укрыться от дождя сто человек. Тоби покачивался на волнах. Он слизнул каплю с губ, вода показалась соленой. Странно, ведь он больше не плакал.
8
Нильс Амен
— А мы? Как же мы его упустили?
— В любом случае парень заставил их побегать, — заметил сероглазый с усмешкой. — Не хотел бы я оказаться на их месте. Три часа скакали с кручи на кручу. А как наконец схватили, повалили его и потащили на большую поляну. На веревке по кочкам час за часом. Уж так разозлились. Теперь малый совсем плох. Говорят, на нем живого места нет.
— Сам-то жив, как приказано, а про остальное уговора не было!
С этими словами отец Нильса грубо захохотал. Его звали Норц Амен. Жену Норц потерял — она умерла, родив Нильса, — а с сыном так и не сумел найти общий язык. Норца считали злым. На самом деле неуклюжий здоровяк был просто неразвитым и, главное, несчастным. Ему нравилось изображать бесчувственную скотину, и он прибавил с утробным смехом:
— Ха! Из малютки Лолнесса сделали кровяную колбасу!
Норц вскинул топор на плечо и отправился вместе с приятелями на большую поляну. Им предстояло идти до рассвета. По слухам, сам Джо Мич, толстяк Мич лично вручит награду четырем охотникам, поймавшим Тоби. Торжественная церемония состоится перед домом Норца и Нильса.
Норц вспомнил о сыне. Странное дело, но его мучила совесть.
Он подумал, что не стоило сердиться на парня, ведь это он нашел записку Тоби. Норц просто не умел говорить с сыном ласково.
Осознав это, он отвернулся, чтобы спутники не заметили слез у него на глазах.
Норц вспомнил жену. Его милая девочка была легче вот этого топора, когда он нес ее на плечах. Он не мог взять в толк, как такая красавица и умница умудрилась влюбиться в заскорузлого дровосека, который и говорить-то не умел по-человечески. Не понимал, как ему удалось пережить ее смерть и не уйти за ней следом.
Впервые ему пришло в голову, что Нильс уродился в мать и потому говорил так складно. Самому Норцу вполне хватало грубоватых жестов. Если он хотел сказать «Я люблю тебя», то с размаху хлопал по спине. А когда хотел сказать «Не согласен!» — давал пощечину.
Норца вдруг осенило, за что он постоянно злится на сына: в глубине души он винит его в смерти матери.
Почему Норц понял, что маленький Нильс не виноват в случившемся несчастье, именно сейчас, шагая к большой поляне? Откуда пришла необъяснимая уверенность: сын — единственное, что от нее осталось? Ясно одно: громила Норц Амен вдруг почувствовал к сыну горячую искреннюю любовь. Словно небесный паук соединил их души тончайшей шелковой паутиной.
Никогда прежде он не замечал, чтобы сердце билось так сильно. После долгой бессмысленной охоты ему не терпелось увидеть Нильса.
Если бы два других дровосека на пути к большой поляне могли подслушать мысли силача Амена, они бы непременно принялись над ним издеваться и обозвали «девчонкой».
Когда дровосеки вырубают целый лес мха или выкорчевывают много лишайника, они называют огромную просеку «просветом», потому что сверху посреди темной поросли действительно видна светлая кора. Однако в тот день на заре большая поляна возле Основного Ствола была черна от столпившегося народа и «просвет» ничуть не напоминала. Плечом к плечу стояли охотники с Вершины и местные дровосеки. Всем хотелось посмотреть на врага общества номер один, преступника тринадцати лет, Тоби Лолнесса, что доставил им столько хлопот.