Мы бросали пищу ворону, он неуклюже прыгал с кочки на кочку, подбирал клювом то хлеб, то кусочек мяса. И вдруг панически забил крыльями, взлетел на ближайшую лиственницу. В чем дело?.. Ах, вон оно что! Это Лорд прибежал из тайги. Пес с ходу бросился на лиственницу, опершись передними лапами о ствол, зашелся в азартном лае. И все поглядывал на нас. «Почему не стреляете? Неужто не видите дичь?!» — как бы спрашивал его недоуменный взгляд.
— Лорд, нельзя! — сказал я.
Пес перестал лаять и побрел к палатке. «Я свои обязанности выполнил, а ты поступай как знаешь, хозяин»,— сказали мне его глаза.
Я бросил на кочки затвердевший комок каши. Ворон запрыгал с ветки на ветку, постепенно снижаясь. Потом решился: спикировал на кочку, подхватил клювом пищу и тотчас взлетел, потому что на него с лаем бросился Лорд, возмущенный такой наглостью.
Маршрутные пары разошлись в разные стороны; за работой я забыл о вороне. Но вечером, подходя к стоянке, я заметил, как из незастегнутого полога палатки вылетел наш знакомый и уселся на ветвь ближайшей лиственницы. Он недовольно каркал. Мы ему явно помешали.
Зашли в палатку. Вор успел поживиться основательно. В углу при входе, где хранились продукты, из разодранных пакетов на брезентовый пол высыпана крупа, сахарный песок, следы тяжелого клюва были даже на банках со сгущенным молоком.
Преступление было совершено, и преступник сидел рядом. Роль следователя выполнял Лорд. Он обнюхал рассыпанную крупу, песок, «визитную карточку» грабителя, выскочил наружу и залаял, царапая когтями ствол лиственницы, на которой преспокойно сидел ворон. Теперь пес играл роль прокурора и просил нас, судей, приговорить преступника к высшей мере наказания. Мы вышли из палатки.
— Да хватит вам, Лорд, успокойтесь,— сказал я.— Ему ведь тоже есть хочется. Не обедняем.
Пес мотнул головою, словно не соглашаясь с моими аргументами, и вновь зашелся в злобном лае.
И здесь произошло нечто неожиданное и уморительное.
Вместо естественной для птицы реакции страха при виде лающей собаки ворон — скок! скок! — спустился на самую нижнюю ветвь лиственницы, почти под нос псу, вытянул книзу шею и... загавкал: «Гав! Гав! Гав!»
Мы не поверили своим ушам. А наш Лорд даже оторопело замер.
Но вот все повторилось сначала: Лорд залаял, и ворон незамедлительно затявкал по-собачьи. Похоже было, что птица дразнила своего грозного врага.
Лорд как-то неожиданно по-щенячьи взвизгнул, словно получил удар, отбежал ко мне и жалобно заскулил. Он и просил и требовал: «Убей, чего ждешь, отомсти за издевательство! Меня еще никто так не оскорблял!» И даже подскочил к моей «ижевке», лежавшей возле палатки, и рванул клыками за кожаный ремень, как бы подсказывая, что мне делать.
— Простите, Лорд, но я не могу выполнить вашу просьбу,— сказал я.
Пес словно понял смысл фразы. Он посмотрел на меня, да так, что мне стало не по себе: «Ну ладно, любезный. И ты ведь меня попросишь о чем-нибудь». Вильнул хвостом, побежал в тайгу. До утра он не показывался. Обиделся.
На рассвете меня разбудил твердый звук, раздававшийся за палаткой. Я выбрался из спальника и осторожно приоткрыл полог.
Ворон сидел на нашем кухонном столе — большом плоском камне, поднятом на чурбаны, и долбил клювом стоявшую на нем закрытую поллитровую банку с консервированным борщом. Чтобы банка не передвигалась, он придерживал ее лапой. Но все попытки разбить стекло, продырявить жестяную крышку не увенчались успехом. Тогда птица взлетела, зажав в когтях банку. Я поспешно вышел из палатки и проследил за полетом жулика. Ворон пролетел марь. Дальше тянулась каменистая коса реки. Он выпустил из лап свой груз. Банка хлопнулась о камни, разбилась. Пернатый спикировал и принялся не спеша склевывать пищу.
Недаром «ворон» «вор он».
Лорд появился только за завтраком. В зубах он нес небольшую утку. Бросил добычу возле палатки, улегся на мху. Я поднес ему миску с едой, хотел потрепать по холке. Пес огрызнулся и передвинулся подальше от кухни.
А ворон тут как тут! Сидит на лиственнице, смотрит на нас то одним, то другим глазом, вертя головою. Мы решили не нервировать нашего Лорда, не бросать пищу птице. Когда уйдем в маршрут, ворон, конечно, догадается подобрать объедки.
Пес между тем задремал, положив на вытянутые передние лапы лобастую голову. Видно, умаялся, лазая по тайге.
Все произошло так быстро и неожиданно, что мы и глазом не успели моргнуть.
Ворон сорвался с ветви, проворно подлетел к пойманной собакой утке и тотчас взмыл, унося в когтях ворованную добычу. Лорд проснулся от громких хлопков крыльев, с лаем бросился вдогонку.
— Во дает!
— Средь бела дня!
— Прямо из-под собачьего носа!..
Собака бесновалась на земле, а птица невозмутимо села на толстую ветвь лиственницы, придерживая утку когтями, принялась пожирать ее. Вниз летели пух и перья. Она быстро расправилась с добычей. Затем спустилась к самой собачьей морде. И — «Гав! Гав! Гав!» С Лордом случилось нечто похожее на истерику.
Дальше — больше. Дело дошло до форменного хулиганства.
Однажды, когда Лорд спал, греясь в скупых лучах северного солнца, ворон подлетел к нему и долбанул клювом в лоб. Другой раз ударил крылом по морде.
Мы дали птице кличку Карл. Это имя походило на крик северного ворона.
Через три недели вертолет перебрасывал наш отряд в новую «выкидушку», на новую точку работ за шестьдесят километров. Все маршруты здесь пройдены, и геологическая съемка закончена.
Когда в долине показался грохочущий Ми-4, Карл отлетел на порядочное расстояние и уселся на зубчатой вершине скалы. Мы быстро загрузили в машину вещи, палатку, пробные мешки с образцами пород и один за другим залезли в багажное отделение. Устроившись на откидном дюралевом сиденье, я глядел на черневшую точку на вершине скалы — нашего Карла и мысленно прощался с ним. Особого сожаления не было. Лорду будет спокойнее, иначе он свихнется от такого соседства.
Место для новой «выкидушки» геологи выбрали удачное: на берегу быстрой, бурливой реки, у подножия скалы — надежной защиты от жестоких северных ветров.
К вечеру сидели у костра, чаевничали. Лорд дремал; иногда он вздрагивал, просыпался и беспокойно оглядывал верхушки деревьев. Но нет, на ветке не сидел ворон — его смертный враг, и пес, успокоенный, опять клал голову на вытянутые лапы.
Но вот он вскочил. Тело вытянуто в струнку, глаза устремлены в небо. Пять минут спустя до нашего слуха донеслось знакомое: «Кырл! Кырл! Кырл!..» Крик северного ворона собака услышала намного раньше людей. Лорд заметался по стоянке, заскулил. Может, не Карл? Может, другой ворон? Ах, пронесло бы!..
Увы! Это был наш Карл. Птица спикировала на стоянку и хозяйкой уселась на ближайшей лиственнице. Она нашла нас. Каким образом? Это для людей навсегда останется тайной.
И гордый, независимый ездовой пес, перед которым заискивали все поселковые собаки, не раз вступавший в поединок с разъяренным медведем, подошел ко мне и по-щенячьи беспомощно ткнул в колени свою лобастую голову. Тело его била крупная дрожь, как от сильного озноба.
«Гав! Гав! Гав!..» — вдруг раздалось с лиственницы.
Мы стали серьезно подумывать, как бы навсегда избавиться от настырного ворона. Иначе он доведет Лорда до ручки. Изловив Карла, посадить его в ящик? Не дело. Разве житье свободной птице в неволе? Да и умный, сообразительный Лорд, будьте уверены, найдет способ прикончить врага. А если, поймав Карла, с очередным вертолетом переправить его в поселок? Там-то он приживется — пищи навалом — и едва ли пустится в трудную трехсоткилометровую дорогу отыскивать нас. На том и решили. Но вскоре произошло событие, перечеркнувшее наши планы.
Карл повадился летать на середину реки. Как раз напротив палатки из воды торчал небольшой, скользкий от наросшего на гранит мха валун. Спикирует наш Кар- луха на этот валун и подолгу сосредоточенно щиплет, выклевывает зеленый мох: видно, в речной воде, напоенной камчатскими минеральными источниками, растение целебнее, чем на суше. Вокруг ревет поток, иногда волна захлестывает ворона, но он, на минуту взлетев и стряхнув с перьев воду, непременно опять сядет.
И вот отдыхаем мы как-то после маршрута возле костерка, слушаем транзистор. И вдруг душераздирающий крик. Я не знал, что так может кричать северный ворон. Его крик походил на предсмертный крик зайца. Карл в воде! То вскинутое намокшее крыло, то часть туловища мелькают среди бурунов. Видно, сильная, свирепая волна, накрыв валун, с ходу сшибла птицу в реку.
Вскочили, побежали берегом, прыгая с валуна на валун, как снежные бараны. А Лорд уже впереди. Обогнал плывущую по течению птицу, бросился в реку.
— Лорд, назад!
Черта с два! Не послушался приказа.
— Конец Карлухе, братцы...
— Да, не помилует. Разорвет в клочья...
Вытянутая из воды лобастая голова Лорда приблизилась к ворону, мощные челюсти схватили Карла поперек туловища... Река в этом месте делала крутой вираж, мы ненадолго потеряли из виду птицу и пса.
Выбежали на широкую косу, остановились в растерянности.
Сидит Карлуха на мелких камнях, расправив крылья, стряхивает, сушит перья, а Лорд, довольный (довольство у него всегда на морде написано), преспокойно лежит рядышком, глядит на птицу янтарными глазами. Пять минут спустя Карл взлетел на дерево. Так оно спокойнее.
С этого дня отношения Лорда и Карла совершенно изменились.
Во-первых, ворон перестал дразнить пса, гавкая по- собачьи, что раньше делал при каждом удобном случае. Нельзя сказать, что они сдружились, нет; точнее, они как бы не замечали друг друга. Теперь нам не надо было бросать Карлу куски хлеба и мяса, потому что он трапезничал возле кухоньки. Вышагивает, переваливаясь с боку на бок, как ожиревшая домашняя утка, подбирает отбросы. При случае не прочь схватить лакомый кусок прямо со стола. Лорд рядом лежит, зевает. Но вот нахальная, прожорливая птица подходит к собачьей миске. Пес злобно рычит, подняв верхнюю губу. Ворон косится то на собаку, то на миску. Явно хочет поживиться предназначенной псу пищей. Предупреждая воровство, Лорд громко лает. Карл отскакивает в сторону и ковыляет к кухонному столу...
Вскоре вертолет отвез отряд в новую «выкидушку», за полсотни километров. К вечеру того же дня Карл разыскал нас.
На Северной Камчатке вторая половина августа — время леденящих ветров с Ледовитого океана, тумана, дождей, первого снега. Туманы спускались такими плотными и непроницаемыми, что на расстоянии вытянутой руки я не видел ладони. Бредешь в такое ненастье тайгою, вдруг — мать честная! — бесшумно, призраком надвигается на тебя вскинувшийся на дыбки Потапыч. Вот его башка с маленькими ушками, мощное, округлое, заплывшее к осени жиром туловище. Да как же Лорд такого верзилу не учуял?! Вскидываешь ружье, почти не видя не то что мушки — конца дула, ловишь в прицел медвежью голову. Через мгновение видишь: вовсе это не мишка — замшелый валун причудливой формы; мимо него плывут пепельные клубы тумана, и чудится, что эта каменная глыба надвигается на тебя... Нет, чутье у нашего пса превосходное, он не подведет.
С Чукотки, с острова Врангеля в сторону Южной Америки на зимние квартиры потянулись тысячи белых гусей и журавлей. Они летели строгими клиньями на головокружительной высоте, но в чутком воздухе нам был слышен крик птиц. В нем, этом крике, была тоска, тоска. Близкая зима, жестокие морозы и пурга гнали пернатых в чужие страны, и они прощались до будущей весны со своей суровой родиной.
А Карл и не думал улетать. Северный ворон зимует там, где рожден.
Птица настолько привыкла к людям, прижилась на стоянке, что стала совершенно ручной. Безбоязненно брала пищу с ладони. Бывало, так наломаешься в маршруте, что забудешь бросить кусок нашему Карлухе. Ворон непременно напомнит о себе: долбанет тяжелым клювом в резину бахилины, а то и по руке и издаст недовольный звук, очень похожий на тот, какой рождают ржавые петли двери.
Если стояла особенно сырая и ветренная погода, Карл кричал за палаткой. Кто-нибудь расстегивал, раскрывал полог, птица входила в нагретое человеческим дыханием помещение и устраивалась на ночлег в углу. В противоположном углу на оленьей подстилке лежал Лорд.
Собирались в маршрут. Лорд куда-то исчез. Мне это показалось странным, потому что пес обычно всегда после нашего завтрака крутился на стоянке. Я позвал собаку. В ответ не раздалось знакомого басовитого гавканья. Закинув за плечи рюкзаки, ружье, я уже хотел отправиться с начальником отряда в путь — Лорд, безусловно, нагонит нас, отыщет по следу,— когда раздался громкий и нескончаемый крик Карла. Ворон летел со стороны реки. С высоты хлопнулся на голову начальника отряда, ударил его крылом, сдернув капюшон геологической гимнастерки. Потом вдруг сел на мое плечо, пребольно долбанул клювом в шею и взлетел. И орал так, будто его живьем резали.
Мы все поняли. Что-то случилось, и Карл сообщал нам о происшествии. Не сговариваясь, побежали в сторону реки, откуда прилетел ворон.
В полверсте от стоянки, на каменистой косе, там, где к реке вплотную подступала тайга, вверх брюхом лежал наш Лорд. Он слабо поскуливал и едва заметно дергал передними лапами. Рана была страшная, во весь живот, будто кто ножом полоснул пса. Внутренности — наружу, хоть анатомию изучай. Вокруг были разбросаны клочья черного и рыжего меха. Черный, ясно, принадлежал Лорду, ну а рыжий, конечно, «малой тигре» — рыси.
— Рыжая разбойница наделала дел...
— Лорд маху дал. Не увернулся...
— От нее человек не всегда увернется.
Я сбегал в палатку, извлек из рюкзака флакон с йодом, большую иголку и толстую суровую нитку. Мне не однажды приходилось видеть, как охотники врачуют своих раненых собак. Ребята держали Лорда за голову и лапы, а я, запихав обратно обильно смоченными йодом руками внутренности пса, принялся зашивать рану, как зашивают распоротый мешок с мукой... Кто-то скинул свою штормовку, и на ней, как на носилках, отнесли собаку в палатку. В этот день я не пошел в маршрут, остался на «выкидушке» за санитара. Карл уха расхаживал возле палатки, то и дело заглядывал в приоткрытый полог. Видеть раненое животное, оказывается, тяжело так же, как смотреть на раненого человека...
Три дня пролежал Лорд в палатке. Самая нежная пища сразу давала обратный ход, и я уже мысленно простился со своим верным другом.
На четвертый день пес, поскуливая от боли, вылез из палатки и, как олень, начал есть ягель. Ягель — целебная пища не только для зверей, но и для людей, недаром северные жители пьют отвар из этого растения, а то и сырым едят. С трудом передвигаясь по мху, Лорд вдобавок пожевал какую-то травку и даже полизал смолистую кору лиственницы. К вечеру он с аппетитом съел парную куропатку. Карл расхаживал рядом, наблюдал за собакой, но не сделал ни единой попытки стащить у нее пищу, чем частенько грешил раньше.
Выдюжил пес, вытянул! Швы я не снимал. То и дело зализывая рану, Лорд сам выкусывал и выплевывал суровую нитку, понимал, что теперь она ему не нужна.
Когда работы в этой «выкидушке» подходили к концу, пес как ни в чем не бывало уже хаживал со мною в маршруты.
В начале сентября по рации в отряд дали радиограмму: к нам летит корреспондент центральной молодежной газеты. Конечно, чтобы написать очерк о романтике труда разведчиков недр, крепкой дружбе и взаимовыручке таежных бродяг, о малиновых закатах и алых рассветах.
Сами геологи к подобным писаниям относятся очень неодобрительно. Прочтет такую розовую статейку романтически настроенный юноша, побежит в геологоразведочный институт, но после первого же полевого сезона навсегда расстанется с геологией. Полгода в дикой тайге не каждый выдержит. И где она, обещанная романтика? Рассветы и закаты в северной тайге, оказывается, не розовые и малиновые, а серенькие, водянистые, промозглые. Дождь в палатку заливает, сухого места не отыщешь. Помыться негде, толком поесть некогда, все эти маршруты, маршруты с утра до ночи, без выходных — куда только профсоюз смотрит! А мошка! Живьем жрет!
Иногда геологи, народ потешный, язвительный, нарочно «вешают лапшу на уши», а потом эта «лапша» выходит миллионным тиражом. Вроде того, что спирт геологам выдается для протирки оптической оси радиометра, хотя оптическая ось — невидимая, воображаемая линия. Или вдруг сообщается о встрече геолога в Ямало- Ненецком национальном округе с красным волком, который живет только на Дальнем Востоке и никогда туда не забегал. Словом, толковых, дельных очерков о геологах кот наплакал. Да и что познает неспециалист наскоком, пробыв в отряде единственную неделю?