Ми-4 забросил в отряд корреспондента днем, когда геологи были в маршрутах. Мы увидели его только вечером, вернувшись к «выкидушке».
Корреспондентом оказался рослый, спортивный парень лет двадцати семи,с модными, опущенными книзу итальянскими усами. За плечом у него торчал превосходный «зауэр», бескурковка.
— Привет, ребята! — бодро сказал он нам и кивнул на парочку убитых угольно-черных кедровок, валявшихся возле палатки.— Это я уже харчи отрабатываю.— Хлопок по ложе «зауэра».— Прихватываю с собой, когда беспокойная журналистская судьба забрасывает в медвежий угол. Хорошая хлопушка. От деда осталась.
Я действительно еще днем слышал выстрелы, раздававшиеся на стоянке отряда.
Мне не понравился бодренький, фамильярный тон парня, то, что он сразу начал нас «тыкать». Например, я начальника отряда, своего ровесника, до сих пор называю на «вы», хотя работаю с ним третий полевой сезон. И он тоже. Как-то стесняемся предложить друг другу перейти на «ты». И это было бы полбеды. Ко всему прочему парень держал себя с превосходством избранного. Не от большого, конечно, ума. Это во-первых. Во- вторых, уж если так рассуждать, то я, например, считаю профессию геолога несоизмеримо выше профессии журналиста. Ну да ладно. У каждого свои слабости и пороки. Не о том речь.
Пригласили корреспондента к ужину, сидим, болтаем, кое-кто из геологов уже начал гостю «лапшу на уши вешать». А мне как-то не по себе. Будто чего-то очень не хватает. И Лорд ведет себя странно: мечется по стоянке, скулит, поглядывает на макушки деревьев.
Ба! Карла нет! Куда запропастилась птица? Она всегда встречала нас из маршрута своим мелодичным криком...
И вдруг... Аж в пот бросило!
— Послушайте,— поспешно сказал я приезжему,— вы нашего Карла здесь не видели?
— Карла?..
— Да северного ворона! Он совсем ручной...
Я заметил короткое замешательство во взгляде парня, или это мне показалось?
— Нет, не видел,— твердо ответил он.
— Карлуха, верно, испугался выстрелов,— предположил начальник отряда.— Прилетит, куда он денется.
Закурили. Молчим. Гость тоже замолчал, сосредоточенно ковыряя палочкой раскаленные угли костра.
Позади раздался легкий треск сучьев, шорох жухлой листвы. По выработанной в маршрутах привычке, почти инстинктивно я схватил лежавшую у ноги «ижевку» и только потом оглянулся.
Из тайги с Карлом в зубах вышел Лорд. Большие черные крылья птицы беспомощно волочились по земле. Пес скулил, подбегая к нам. Бережно опустил на мох ворона, сам крупно дрожит всем телом, и слезы, слезы из глаз катятся.
Мы склонились над мертвой птицей. Крылья, голова, туловище ее были изрешечены дробовым зарядом с близкого расстояния.
Не сговариваясь, геологи разом уперлись тяжелыми взглядами в корреспондента. Отпираться было бесполезно, и парень покаянно сказал:
— Ей же богу, братцы, не знал, что он ручной!..
Затем торопливо подошел к своей сумке из кожзаменителя и извлек оттуда две бутылки коньяка.
На него никто не смотрел.
Бутылки поставлены на большой плоский камень.
— Да хватит вам, ребята! — бодро сказал он.— Выпьем и забудем!
Есть люди, способные говорить бодрым голосом в любой ситуации.
— Пожалуйста, уберите спиртное,— попросил начальник отряда.— В геологических партиях сухой закон.
— Меня-то, меня-то поймите, товарищи дорогие! — скрестив на груди руки, с чувством сказал корреспондент.— Столичный житель, кроме голубей, воробьев, кошек и собак, ни черта не вижу. А в каждом мужике волосатый неандерталец, охотник сидит. Природа-матушка, что поделать! И вот я в глухой тайге. Естественное желание — добыть, убить, пусть даже несъедобную добычу, ворона...
— Сволочное желание,— поправил кто-то.
Парень замолчал. Но не надолго:
— Неплохой коньяк, ребята. Один раз, полагаю, сухой закон можно нарушить... Пейте, пейте, бутылки ваши.
— Ну, раз наши...— Рука в штормовке потянулась к бутылкам и поочередно разбила их о камень.
Забегая вперед, скажу, что не получился у корреспондента очерк о «таежных бродягах». Не нашел он с нами контакта. Геологам не хотелось ему даже «лапшу на уши вешать». Потом он жаловался начальнику нашей экспедиции: мы-де сорвали ему дорогостоящую командировку. И начальник отряда схлопотал выговор. Ну да это не имеет отношения к моему рассказу.
Поразительно: Лорд невзлюбил незваного гостя.
Прямо-таки бросался на него и даже разодрал зубами штанину модных вельветовых брюк. Или пес чувствовал наше отношение к парню, или подозревал в нем убийцу Карлухи. Может, то и другое вместе. Ведь наш Лорд понятливее иного человека.
Когда улетали на новую «выкидушку», пса еле-еле в вертолет затащили. Не хотел улетать. Опустив лобастую голову на вытянутые передние лапы, все лежал под лиственницей, где я захоронил нашего Карлуху.
I
М аленький поисковый отряд аэрогеологической экспедиции торчал в аэровокзале уже целую неделю, ожидая отправки в тайгу. Предстояло лететь вертолетом Ми-4 за триста километров в малоисследованный район, чтобы составить геологическую карту Земли. Но Ми-4 был занят на других, не менее важных работах буквально круглые сутки, потому что стояли белые колымские ночи, когда в полночь можно читать книгу без электрического освещения. То санрейс выполняют вертолетчики, то отвозят оленеводам продукты, то патрульный самолет обнаружил таежный пожар и требуется забросить десантников-пожарников. Дело сдвинулось с мертвой точки, когда начальство экспедиции, базировавшейся в поселке, через райком нажало на авиаторов. Аэропорт дал отряду поисковиков машину, но не Ми-4, который все был занят на срочных работах, а двукрылую «Аннушку». Оказалось, что там, куда забрасывают геологов, тянется песчано-галечная коса, самолет может на ней приземлиться.
Вылетели в час ночи. Геологи сидели на рюкзаках и ящиках с продуктами и смотрели в иллюминаторы. Под крылом, освещенная неуемным солнцем, плыла дивная планета — Колыма. Было начало июня. На вершинах и склонах сопок, хребтов еще полным-полно снега, хоть на лыжах катайся; снег кое-где лежал и в долинах. Озера не вскрылись, их закрывал потемневший ноздреватый панцирь льда. На реке Колыме недавно прошел ледоход. Разбойный паводок выворотил, сбросил в воду прибрежные деревья, затопил поймы. Удивительного, необычного цвета была тайга. Словно осенняя, легкозолотистая. Полторы недели назад, когда выстрелили мягкие, ярко-зеленые иголочки лиственниц — а это главное дерево на Колыме,— вдруг ударил мороз, опалил, как огнем, едва народившиеся иголки. Когда пригрело солнышко, они пожелтели. Деревья отойдут, наберут силу с устойчивым теплом, и тогда тайга наденет свой зеленый весенний наряд.
— Ребята! Смотрите! — вдруг прокричал геолог, сидевший с левого борта.
Самолет переваливал лысую и округлую, как мяч, сопку. Камень да редкие островки стланика-кедрача, похожего на кустарник, покрывали вершину. По ней, напуганный самолетом, мчался рослый сохатый.
Пилоты, как и геологи, были молодыми парнями, и им захотелось поозоровать. Они перевели самолет в пикирование. «Аннушка» понеслась на зверя. Сохатый заметался из стороны в сторону. Машина ближе, ближе... И тогда храбрый, грозный зверь вскинулся на дыб- ки и резко ударил передними копытами воздух: «Уйдите! Со мною связываться не советую!» Самолет взмыл к солнцу в десяти метрах над головою лося.
Изредка внизу мелькали дикие олени и снежные бараны. Эти звери очень пугливы. Сломя голову мчались они прочь с открытого места и исчезали в таежных дебрях или под выступом скалы.
Половина пути осталась позади, когда тот же глазастый геолог, который заметил сохатого, прокричал:
— Медведица!.. Да не одна! С медвежонком!..
Звери бежали вдоль обширной речной косы.
Скрыться им было негде: недавний свирепый пожарище выжег тайгу на десять верст в округе. Ни деревца, ни завала — все сожрал огонь. Медведица могла бы спастись, переплыв Колыму, на том берегу пожар не разбойничал, там стояла тайга. Но, видно, не решилась мать плыть с детенышем в быстрых ледяных струях реки...
— Парни! Эврика! — сказал глазастый геолог, видно, непоседа и заводила.— Захватим медвежонка, а? При отряде до конца полевого сезона жил бы. Нам забава, хоть какое-то развлечение. Ведь там, куда мы летим, нет ни кино, ни танцев...
Все с надеждой посмотрели на начальника отряда: ему решать. Начальнику отряда было двадцать три года. У него тоже загорелись глаза.
— Поговорю с пилотами,— сказал он и по груде вещей пробрался к пилотской кабине.
Командир экипажа не упрямился.
— Что ж, здесь полоса неплохая, можно сесть,— сказал он.— Только вы рот на замок. Ясно? Мое начальство узнает — шею намылит.
— Мог бы и не говорить. Не маленькие.
Машина заложила крутой вираж и зашла позади бегущих зверей. Они бежали не шибко, потому что медведица то и дело возвращалась и подгоняла ударами передних лап толстенького, выбившегося из сил детеныша.
Когда самолет, снизившись до предела, поравнялся со зверями, мать легла на спину и замахала всеми лапами одновременно, как бы отгоняя машину, а малыш зарыл морду в песок, закрыл передними лапами глаза, все же остальное торчало наружу.
Самолет взмыл ввысь, описав дугу, сделал новый 'заход. И медведица не выдержала натиска грохочущего крылатого чудовища, бросив на произвол судьбы детеныша, бешеным галопом пересекла песчаную косу Колымы и с резвостью донского скакуна припустилась по гари. А медвежонок еще глубже зарыл морду в песок, накрыл передними лапами голову...
Когда самолет делал третий заход, медведица виднелась крошечной рыже-бурой точкой на фоне черной, выжженной земли. Детеныш, словно неживой, продолжал лежать в прежней позе. Он не пошевелился даже тогда, когда Ан-2 приземлился рядом с ним.
Дверца багажного отделения распахнулась. На песчаную косу, кто с ватником в руках, кто с порожним рюкзаком, один за другим повыскакивали геологи.
— Справа, справа заходи! — крикнул начальник отряда.— Путь к гари отсекай!..
Излишней была эта предосторожность: малыш не собирался бежать. Он крупно дрожал всем телом. Ростом зверенок был с дворняжку среднего размера.
Начальник отряда накрыл его ватником, прижал к земле. Медвежонок по-собачьи завизжал, заскулил, тонко заревел. Его затолкали в брезентовый рюкзак и понесли к самолету. Он брыкался в плотной материи и беспрестанно ревел.
Людям вдруг стало смешно. Смеялись, хохотали все: геологи, начальник отряда, командир экипажа, штурман.
В молодости люди бывают жестокими, потому что еще не страдали сами и не научились сострадать.
И никто не видел, что из-за черного, покрытого пеплом бугорка, прижавшись к земле, за ними наблюдает медведица. Когда самолет сел и пугающий гул двигателя затих, могучий инстинкт материнства властно заставил ее вернуться к детенышу. Но отбить его она не решилась. Медведица была пуганая и знала назначение коротких, поблескивающих вороненой сталью предметов, висевших у людей через плечо. Эти предметы изрыгали смерть. Из них люди убили прошлой осенью самца, который ухаживал за ней, а месяц назад и сама она получила браконьерскую карабинную пулю. Вот если бы был один человек... А с таким количеством врагов ей не совладать...
Ан-2 коротко разбежался и взлетел с плененным медвежонком. Когда самолет скрылся за сопкой, мать вышла из своего укрытия. Сначала она обнюхала то место, где лежал детеныш, затем рубчатые следы, оставленные бахилами. Они резко пахли резиной. Зверь крепко запомнил этот запах. Вытянув шею, он длинно, грозно проревел. Его налитые кровью глаза были устремлены на вершину сопки, за которую нырнул самолет.
II
Четыре дня и ночи звереныш беспрестанно ревел. Он сидел, точнее, рвался на привязи, на веревке, привязанной к стволу лиственницы, лапой выбивал миску с тушенкой, гречкой или разбавленным концентрированным молоком. Не успеет геолог отдернуть руку — острые коготки раздерут штормовку, оставят на коже глубокие царапины. После трудного маршрута надо бы хорошенько выспаться, да какой там сон, если за тонкой брезентовой стенкой палатки ревет, хрипит от удушья медвежонок. Парни прозвали его Ревуном. Они уж и не рады были, что связались с ним.
На пятый день Ревун неожиданно замолк. Видно, выдохся. Маленькие, захлестнутые тоскою глазки оглядывали реку, тайгу, дальние сопки, но не задерживались ни на палатке, ни на людях. Он с аппетитом поел, но ласки по-прежнему не принимал, бросался на каждого, кто приближался.
Когда геологи ушли в маршрут, медвежонок попытался освободиться от ненавистной ему веревки. Он занимался этим делом и при людях, но безуспешно. Грыз зубами, но она не поддавалась, крепкие капроновые нитки только растягивались, а не рвались. Она больно впивалась в горло, душила. В отчаянии Ревун повернулся мордой к стволу, натянув веревку, замотал головою. И вдруг неплотный ошейник скользнул по ушам, скулам и упал на мох. Детеныш недоуменно посмотрел на капроновую петлю. Слабенький разумом, он так и не понял, что освободился из плена. Рванул мнимую веревку. А веревки-то не было! Кубарем покатился под откос, пропахал мордой землю. И только теперь догадался: свобода! И опрометью побежал в тайгу.
Бежал Ревун долго, шелковистая шкура залоснилась от пота. Выбившись из сил, прилег передохнуть. Тук- тук-тук — дробно билось сердце, словно звереныш грудью прижал к земле птаху. Поднялся. А куда дальше идти?.. Непонятно. Раньше мать его водила, перед глазами всегда мельтешили ее мохнатые ноги. Заиграется, бывало, отстанет — мамка рявканьем подзовет его. Или сама вернется, по морде лапой — хлоп! Шали, мол, да знай меру.
Медвежонок длинно, тонко проревел, подзывая мать. Он думал, что она здесь, в тайге, где-то рядом. Но она не появилась и не откликнулась знакомым басовитым рявканьем.
К вечеру Ревун проголодался. В животе громко заурчало. В тайге было полно пищи, но мать не успела научить детеныша добывать ее. Ягоды еще не созрели; медвежонок наткнулся на красивый тонконогий гриб и тотчас съел его. Вскоре он пьяно зашатался и повалился, затем Ревуна так и скрутил жестокий приступ рвоты. Не успела мать научить своего детеныша отличать съедобную пищу от несъедобной...
Гибнет медведица от браконьерской пули — гибнет голодной смертью и детеныш. Не голод, так рысь, волк иль росомаха прикончит малыша. Отобьют, захватят лихие люди у косматой матери детеныша, позабавятся какое-то время, а потом куда его девать? Отвозят в тайгу. По жестокому, непростительному незнанию думают: даруют волю. Не волю — смерть мученическую. Уж лучше б пулю в лоб, чтобы так не страдал...
На лежку Ревун инстинктивно устроился под вы- воротнем лиственницы. Всю ночь его поташнивало, очень болел живот. К утру немного полегчало. Он уснул.
С первым солнечным лучом детеныш попил ледяной водицы из родника. Очень захотелось есть. Обнюхивая, выискивая собственные вчерашние следы, он побрел обратной дорогой к стоянке геологов. Возвращаться туда ему очень не хотелось, но там было вдоволь легкой, дармовой пищи.
На стоянку Ревун пришел к вечеру. Люди еще не вернулись из маршрута. Он направился к кухоньке, под брезентовым тентом подобрал объедки со стола — плоского камня. На камне стояла ведерная кастрюля с гречневой кашей и тушенкой, сваренной на ужин. Медвежонок лапой сбросил крышку и принялся уцлетать за обе щеки. Наевшись до отвала, тут же, на столе, оставил «визитную карточку» и задремал. Разбудил его треск сучьев. Ветер нагнал на звереныша запах людей. Встречаться с ними очень не хотелось. Ведь опять посадят на привязь! Воровато озираясь, он шмыгнул в тайгу, ловко забрался на разлапистую ель. Геологи постояли возле кухоньки, незлобно поругали воришку. Они сразу догадались, кто здесь хозяйничал.
Ревун знал, что утром люди уйдут в тайгу. А утром он захочет есть. На стоянке же можно неплохо харчеваться. Тоже сообразил.
Пролетела короткая северная ночь; геологи, позавтракав, отправились в маршрут. Они не готовили пищу на ужин, а все продукты, что оставались на кухоньке, занесли в палатку, тщательно зашнуровали створки полога. Ревун порыскал под тентом, потом шумно потянул ноздрями воздух и направился к палатке. Ткнулся мордой во все углы, пытаясь проникнуть внутрь. Тщетно. Увидел небольшую дырку на уровне своего роста. Уцепился за нее лапой с выпущенными коготками. Рраз — и материя разорвалась до пола.