Браконьерская пуля чаще разит зверя именно в это время.
С четырьмя соплеменниками Молодой разделался сравнительно легко; поняв, что с Молодым им не потягаться, они поспешили скрыться, унося на своих телах страшные раны. А с пятым пришлось повозиться основательно. Тот не уступал Молодому ни ростом, ни силой. Не раз сходились звери в кровавой драке. И расходились, чтобы немного передохнуть и зализать раны. Его пришлось брать хитростью.
Молодой сделал вид, что отстал, но на самом деле скрытно обогнал противника и забрался на скалу, возле которой пролегла звериная тропа. Пропустил самку. Вскоре показался самец. Он догонял ее скорыми прыжками. Молодой прыгнул на зверя сверху, пролетев, подобно птице, метров десять, сшиб с ног и стал жестоко избивать соперника. Тот не сопротивлялся. С беспрестанным ревом, хромая сразу на обе передние лапы — они были сломаны, когда Молодой прыгнул на него с высоты,— он заковылял прочь. Победитель мог бы добить его, но не добил; убежал, и ладно; брачные драки не кончаются смертью.
Наградой за победу была любовь тигрицы.
Через три с половиной месяца она родила тройню. Тигрята были слепы и беспомощны; все вместе они весили около трех килограммов.
На девятый день детеныши прозрели, а на двенадцатый уже ползали по пещере, где самка устроила логово.
Кормить, растить, натаскивать своих чад мать будет очень долго, целых четыре года. Но всего этого Молодой не узнает. Тигр-самец не ведает отцовских забот.
VI
Гришка Мохов слыл в округе отъявленным браконьером. За полвека жизни этот малорослый вертлявый мужичонка, «прохвост, каких мало», как отзывались о нем односельчане, прикрываясь, как броней, липовыми справками о плохом здоровье, ухитрился ни дня не работать в колхозе, но жил между тем припеваючи, промышляя незаконным отстрелом тигров, медведей, изюбров, соболей, заготовляя икру во время нереста ценных пород рыб. Лишь два раза охотинспекция ловила его с поличным. Заплатив немалый штраф — деньжата у него водились,— Гришка Мохов опять отправлялся с карабином в тайгу.
Доход от мяса животных был небольшой, но шкуры приносили хорошие деньги. Как-то проездом на курорт был Гришка Мохов в Москве и заглянул в комиссионный охотничий магазин, что на улице Соломенной Сторожки. Увидел там драную, вытертую временем медвежью шкуру, которая едва ли годилась на половик, и ахнул, сколько она стоила. С того времени добытые шкуры он
продавал сам, а не через спекулянтов. Особенно высоко ценилась в городе шкура тигра, которую вешали на стену в гостиной или бросали на паркет.
Пожалуй, тигров добывать выгоднее всего. Люди с головой, вроде Гришки Мохова, это сразу смекнули. Запрет на отстрел тигров введен еще в 1947 году, да он так на бумаге и остался. А бумага-то все вытерпит. Недавно Гришке Мохову попалась на глаза книжка ученого человека. Про тигров. Ученый, видно, мужик дотошный, хотя и наивный, как младенец, все в точности подсчитал. В книжке черным по белому сказано: «На Дальнем Востоке и в наши дни продолжается совершенно бессмысленное уничтожение тигров... В 1965 — 1970 годах в Приморском и Хабаровском краях было убито 70 тигров, из которых только 8 (!) отстрелено по разрешению инспекции» !.
«Совершенно бессмысленное...» Нет, милок. Со смыслом. И большим, надо сказать, смыслом...
Минули времена, когда Гришка Мохов, схватив изрядный куш, устраивал купеческие загулы, швырял деньгами налево и направо, неделями не выходил из запоя. Теперь он дорожил каждой копейкой, жену и детей в черном теле держал. Прогулять что угодно можно, раньше-то, говорят, целые поместья пропивали. Дурацкое дело нехитрое. Деньги он обращал в золото и драгоценные камни, которые зарывал в женской сумочке из кожзаменителя в погребе. Заводить сберкнижку не решался. Завистники могут поинтересоваться, откуда у него такой капитал.
Зима в тех местах, где жил Молодой, выдалась на редкость снежная и лютая. Погибло много копытных. Кто уцелел, мигрировал на юг. Тигр голодал. Ему было тяжело передвигаться по глубокому снегу. Если зимнее одеяло больше тридцати сантиметров, тигр уходит из этих мест. И в поисках пищи он уже подумывал покинуть свое привычное охотничье «угодье», где каждый распадок, каждая сопка ему с детства знакомы. Медведи, правда, не мигрировали, они залегли в берлогах. Но белогрудые были недоступны Молодому, потому что устраивали берлоги высоко в дуплах вековых деревьев, а бурых не так-то просто отыскать в нынешнее время даже в медвежьем углу. Хотя и находятся они под охраной государства, повыбили их лихие люди вроде Гришки Мохова.
Теперь тигр не брезговал и падалью.
Однажды обостренный голодом нюх Молодого уловил терпкий запах пищи. Тигр немедленно свернул с припорошенной звериной тропы, выше поднял морду. Ноздри со свистом втягивали стылый, колючий воздух. По запаху, как по натянутой веревке, Молодой пришел к вековому кедру. Возле ствола лежал изрядный шмат сала. Это было сало домашней свиньи, а не кабана, но хищник не знал разницы между ними. Насторожило его другое: запах человека, человеческих следов, их он побаивался. Прежде чем приступить к трапезе, Молодой тщательно обследовал пространство вокруг кедрача. Но следы человека были давнишние, почти невидимые и едва уловимые. Успокоившись, хищник прошел к приманке, потянул морду к неожиданной находке...
И тут под снегом, где утвердилась левая лапа, раздался короткий металлический звук. Капкан сработал. Стальные челюсти плотно стиснули лапу. Молодой рванулся — тотчас из-под снега упругой серебристой змеей выпрыгнул стальной трос, обмотанный вокруг ствола, и тигр взвыл от боли: зубцы, как клыки, впились в мышцы.
Он дергал и дергал крепко сжатую металлом лапу, ревел от боли, пока не выбился из сил, не обезумел от изуверской пытки. Попав в подобную ловушку, волк перегрызает себе лапу и уходит калекой. Тигры этого не делают.
Молодой лег на окровавленный снег, затих.
Он ждал неизбежного.
Он знал, что с ним случится.
И не ошибся.
Лай раздался злобный, заливистый. Так промысловые лайки облаивают только крупного зверя.
— К ноге! — резко крикнул Гришка Мохов и сорвал с плеча карабин.
Обычно послушные, лайки на сей раз пропустили мимо ушей хозяйский приказ. Загнутые кренделем пушистые хвосты мелькнули в буреломе и исчезли.
Гришка Мохов что было духу бросился вдогонку на своих широких камусных лыжах. В той стороне, куда побежали псы, стоял настороженный капкан на тигра.
Быстрее, быстрее! Чего доброго, собаки начнут рвать плененного зверя, шкуру попортят!
Тигров браконьер бил только таким манером: капка- нил, а затем подходил почти вплотную и расстреливал. Охотиться на зверя «с подхода» с собаками, как исстари промышляли отцы и деды, не решался, трусоват был. Хищник верткий, разорвет собак да на тебя прыгнет. А с капканчиком-то риска никакого.
Наконец он возле кедрача, где был установлен капкан. Тигр сидел на задних лапах. Пасть ощерена, глаза горят бешеным огнем. Правая лапа была в капкане, а левая приготовлена для удара.
Гришка Мохов успокоился: лайки не рвали зверя. Он был им страшен даже плененный сталью. Они залегли в сторонке и поскуливали, глядя то на хозяина, то на тигра.
Браконьер поочередно стащил зубами меховые рукавицы. Они повисли на тесемках. Затем вскинул карабин и прицелился в пеструю лобастую голову.
Шкура Молодого за большие деньги была продана шеф-повару столичного ресторана. Сначала она украшала паркет, а потом жена шеф-повара перевесила ее на стену: сердце хозяйки кровью обливалось, когда по такому добру ходили в туфлях.
Яркая, рыжая, как апельсин, с резкими черными полосами шкура висела наискосок, головой вниз, с ощеренной клыкастой пастью и зло глядела искусно сделанными из дешевого прозрачного янтаря глазами. Казалось, распластанный на стене тигр изготовился к прыжку.
МАТЬ
Натерпелись мы в ту ночь страху...
Рев раздался за палаткой часа в два ночи, когда умаявшиеся в маршруте геологи и рабочие спали мертвым сном. Он был такой сильный и беспрерывный, что заложил уши, терзал барабанные перепонки.
Любопытна наша реакция в первое мгновение. В зыбком свете белой ночи, сочившемся в задернутые марлей окна, все приподнялись в спальниках, бессмысленно глядя друг на друга вытаращенными глазами.
Потом раздался испуганный возглас:
— Медведь!..
Этот возглас разом вывел нас из оцепенения, хотя мы понимали, что за палаткой ревел, конечно, медведь, а не слон или тигр: они в якутской тайге не водятся.
Защелкали казенные части ружей, карабинные затворы. С опаской приоткрыли полог.
Холодное рассветное солнце только-только оторвалось от горной гряды за Вилюем. Бьющие плашмя багровые лучи, пронзив плотные туманы в тайге, оранжево высветили стволы лиственниц и елей.
На берегу реки, по брюхо скрытый белесым туманом, как бы плавая в нем, метался, беспрерывно ревел громадный темно-бурый зверь. Судя по развитому заду, отвислому животу, это была самка.
Когда мы один за другим выскочили из палатки, изготовились к выстрелу — пугливый, осторожный зверь почти вплотную подошел к человеческому жилью, вел себя агрессивно, не иначе как бешеный! — медведица отбежала за огромный замшелый валун, скатившийся к самой воде, и спряталась за ним, продолжая реветь.
С осторожностью направились к валуну. До каменной глыбы оставалось совсем немного, метров пятнадцать, когда медведица, показав слежавшийся мех на заду, галопом припустилась вдоль берега, прочь от нас. Я заметил, как она залегла под выворотнем ели. И вновь в чутком влажном воздухе надолго повис органный рев.
— Не стрелять! — приказал начальник отряда.— Что-то здесь не то, братцы... Странно себя ведет.
— Будто зовет куда-то...
— Во-во!
Вернулись в палатку, поспешно оделись, закинули за плечи ружья, карабины. И веревку прихватили. Третьего дня геолог в окно мари угодил, чуть богу душу не отдал. Тогда-то начальник отряда приказал каждой маршрутной паре — геологу и рабочему — брать в тайгу веревку. Чтобы в случае беды бросить конец тонущему.
Медведица вела нас по тайге точно так же, как по таежной тропе ведет охотника собака. Зверь бежал впереди; когда мы сильно отставали, терпеливо поджидал и даже рявкал, если совсем теряли его из виду: сюда, мол, сюда, ребята, здесь я. Темп он задал быстрый, через полверсты мы взмокли от усталости, несмотря на холодное июньское утро, ведь здесь, на Вилюе, в июне еще весна, в распадках снег не стаял. Был и страх, мешающий быстрому бегу, был, чего греха таить. А вдруг медведица заманивает нас в ловушку? Решила отомстить двуногим существам, например, за украденного детеныша? Разные люди в тайге бродят. Может, городской человек, отогнав медведицу выстрелами, ради забавы поймал и увез ее медвежонка? Тогда берегись! Подетережет на узкой тропинке, ударом передней лапы вышибет мозги. И не обязательно обидчику. Существу, похожему на него: с двумя руками и двумя ногами...
Медведица вдруг круто свернула в сторону и с ловкостью орангутанга начала взбираться по гранитным ступеням ручья, с первобытным буйством бегущего с зубчатой вершины ущелья. За миллионы лет своего существования Вилюй прогрыз землю так глубоко, что в этом месте образовалось ущелье, а там, наверху, была равнинная тайга, переплетенная речушками и ручьями, затянутая марью. Мы остановились в нерешительности.
— Куда ее леший понес!..
Уж больно не хотелось карабкаться наверх! Если маршрут был верховой, то мы ходили в него по очереди, потому что подъем из ущелья был труден, утомителен и отнимал не менее двух часов.
Но любопытство, вызванное странным поведением медведицы, победило. Мы решились на подъем.
Вот когда выявляются курильщики! Если организм не отравлен этой отравой, подъем человеку дается легко, перескакивать с выступа на выступ для него одно удовольствие. А для меня, увы, подобные восхождения — сущая пытка. Сердце норовит выскочить из груди, в гор- де тошнота, дыхание с хрипом и свистом, как у маломощного паровоза, взбирающегося на горку.
Но вот наконец и вершина ущелья. Курильщики и любители спиртного потребовали отдыха и четверть часа лежали пластом, серолицые, с мутными, как бы похмельными, глазами. Медведица ждала, спрятавшись за стволами деревьев; изредка оттуда доносился короткий призывный рев.
Солнце между тем оторвалось от земли, лучи стали не багровыми, а густо-желтыми. Роса заиграла чистым каленым огнем. Немного потеплело. Белые стада туманов вышли из реки, разбрелись по берегу. Все стало свежим, до блеска промытым: листва и хвоя деревьев, коричневый гранит скал, нерастаявшие утренние звезды.
Зверь вел нас по тайге версты две, много кружил, петлял, я совершенно потерял ориентир и был немало удивлен, когда лес неожиданно оборвался и мы опять вышли к ущелью.
Медведица подбежала к обрыву, прорычала вниз, затем отбежала в сторону и залегла, неотрывно глядя на нас. Мы в недоумении, с опаской поглядывая на зверя, подошли к самой кромке.
К Вилюю уходила почти вертикальная гранитная стена высотою с пятнадцатиэтажный дом. Эту скалу я не раз видел, когда бывал в маршрутах. Внизу шумела на перекатах, свинцово поблескивая, река, торчали замшелые валуны на берегу. Внимательно осмотрел каменистую косу, но ничего подозрительного на ней не обнаружил.
Начальник отряда лег грудью на кромку, оглядел невидимые нам ближайшие уступчики и терраски. Затем осторожно поднялся.
— Ясно,— сказал он.— Теперь все ясно. Там медвежонок.
Я тоже лег грудью на кромку, заглянул вниз.
На гранитном козырьке, который как бы врезался в тело скалы, свернувшись клубком, лежал почти черный медвежонок с ярким белым ошейником. До него было метров шесть, не больше. Он не шевелился. Гранитная площадка сплошь усыпана пометом — видно, звереныш находился на ней не один день.
— Не шевелится. Может, уже концы отдал? — вслух подумал я.
Теперь все стало на свои места. Будто наяву, я увидел такую сцену... Медведица вышла с детенышем к обрыву. Медвежонок, как водится, бегал, прыгал, резвился и сорвался вниз. От мгновенной смерти его спас этот самый козырек. Представляю, что случилось с зазевавшейся мамашей! Она металась по кромке, ревела, но ничем не могла помочь попавшему в страшную ловушку детенышу. И, рискуя получить пулю, пришла к людям, чтобы позвать их на помощь...
В нашем отряде жил и работал Герка Прохоров, студент-практикант второго курса Московского геологоразведочного института. Был он парень, что называется, сорвиголова и частенько пускался в такие безрассудные, отчаянные предприятия, на которые здравомыслящий человек никогда не решится. Однажды, например, он на спор выкинул такой номер... Взлетал вертолет, завозивший в отряд продукты. Герка, сбиваемый ураганным ветром, поднятым винтом, подбежал к машине, подпрыгнул и ухватился за металлическую перекладину, соединявшую колесо с корпусом. Когда Ми-4, набрав десятиметровую высоту, летел над озером, Герка спрыгнул в воду, причем проделал в воздухе сальто-мортале. За подобные трюки давали парню выговоры, лишали премий. Не действовало. Пригрозили увольнением. Немного приутих...
И вот этот Герка Прохоров, быстро оценив обстановку, решительно взял у начальника отряда веревку, опоясался ею, протянул нам конец и коротко попросил:
— Страхуйте.
И не успели мы толком изготовиться к страховке, как он с ловкостью альпиниста начал спуск. Через минуту он был на гранитном козырьке, опустившись на колени, склонился над медвежонком. Еще через минуту снизу послышалось растерянное:
— Так он вроде помер...
— Помер или вроде помер? — попросил уточнить начальник отряда.
— Сейчас...— Герка осторожно перевернул медвежонка на спину, припал ухом к груди и радостно прокричал:— Бьется! Сердце бьется!
Когда Герку с медвежонком под мышкой подняли с выступа, медведица возбужденно заходила вперед- назад на маленьком мшистом пятаке.
Начальник отряда с карабином в руке, то и дело поглядывая на громадного зверя, склонился над детенышем. Медвежонок не дергал лапами, не открывал глаз; только присмотревшись, я заметил, как вздымается маленькая грудка с белым пятнышком на горле. Был он размером с сибирского кота. Сколько же малыш пролежал здесь, на гранитном козырьке, без пищи и воды, обдуваемый ледяными ветрами?..