Ой какой молодец! Мало нам, выходит, один на одного — давай нам троих, троих
мало — давай нам шесть, давай нам десять на одного: всех побьем, повалим, в
полон возьмем — коль такой солдат в российских войсках имеется.
ПЕРВЫЙ
Вечером после победы у Рымника Суворов шел по русскому лагерю.
Смотрит — у одной из палаток собрались офицеры, шумят, спорят, кто первым
ворвался в турецкий лагерь.
Остановился Суворов, прислушался.
— Я первым ворвался, — говорит поручик Синицкий.
— Нет, я, — уверяет капитан Мордюков.
— Первым был я, — доказывает секунд-майор граф Калачинский.
Спорят офицеры, не уступают друг другу. Знают, что первому будет
награда.
Покачал головой Суворов, двинулся дальше. Смотрит — у костра собрались
солдаты и тоже о том же спорят. Остановился Суворов, прислушался.
— Первым ворвался в турецкий лагерь гренадер Гагин, — говорит один из
солдат.
— Не Гагин, а Хотин, — поправляет его второй.
— И не Гагин, и не Хотин, а Знамов, — уверяет третий.
Решили солдаты вызвать и Гагина, и Хотина, и Знамова — пусть скажут сами.
Заинтересовался Суворов. Решил подождать. Приходят солдаты.
— Ты был первым? — спрашивают у Гагина.
— Нет, — отвечает Гагин. — Первым был Хотин.
— Ты был первым? — спрашивают у Хотина.
— Нет, не я, — отвечает Хотин. — Первым был Знамов.
— Братцы, — воскликнул Знамов, — так я же и третьим не был! Первым был
Гагин. За Гагиным — Хотин.
Порадовался Суворов солдатской скромности, подошел он к гренадерам.
— Дети! Чудо-богатыри! Все вы были первыми. Все вы герои!
Потом Суворов вернулся к офицерской палатке. А там дело чуть не до драки.
Офицеры по-прежнему спорят, друг другу первенство не уступают.
Разозлился Суворов.
— Марш спать! — прикрикнул на офицеров. — Никто из вас первым не был.
Нет среди вас истинного героя.
МЕДАЛЬ
Молодой, необстрелянный солдат Кузьма Шапкин во время боя у реки Рымник
струсил и весь день просидел в кустах.
Не знал Шапкин, что Суворов его приметил.
В честь победы над турками в суворовскую армию были присланы ордена и
медали. Построили офицеры свои полки и роты. Прибыл к войскам Суворов, стал
раздавать награды.
Стоял Шапкин в строю и ждал, чтобы скорее все это кончилось. Совестно было
солдату. И вдруг... Шапкин вздрогнул, решил, что ослышался.
— Гренадер Шапкин, ко мне! — закричал Суворов.
Стоит солдат, словно в землю ногами вкопанный, не шелохнется.
— Гренадер Шапкин, ко мне! — повторил Суворов.
— Ступай же, ступай, — подтолкнули Кузьму солдаты.
Вышел Шапкин, потупил глаза, покраснел. А Суворов раз — и медаль ему на
рубаху.
Вечером солдатам раздали по чарке вина. Расселись солдаты у палаток, стали
вспоминать подробности боя, перечислять, за что и кому какие награды. Капелю-
хе за то, что придумал, как отбить у турок окопы. Жакетке — за турецкий
штандарт. Дындину — за то, что один не оробел перед десятком турок и хоть изнемог
в ранах, а в плен не дался.
— Ну, а тебе за что же медаль? — спрашивают солдаты у Шапкина.
А тому и ответить нечего.
Носит Шапкин медаль, да покоя себе не находит. Товарищей сторонится.
Целыми днями молчит.
— Тебе что же, медаль язык придавила?! — шутят солдаты.
Прошла неделя, и совсем изглодала совесть солдата. Не выдержал Шапкин,
пошел к Суворрву. Входит в палатку и возвращает медаль.
— Помилуй бог! — воскликнул Суворов. — Награду назад!
Опустил Шапкин голову низко-низко, к самому полу, и во всем признался
Суворову.
«Ну, — думает, — пропадай моя голова».
Рассмеялся Суворов, обнял солдата.
— Молодец! — произнес. — Знаю, братец, без тебя все знаю. Хотел испытать.
Добрый солдат. Добрый солдат. Памятуй: героем не рождаются, героем становятся.
Ступай. А медаль, ладно, пусть полежит у меня. Тебе заслужить. Тебе и носить.
Не ошибся Суворов.
В следующем бою Шапкин первым ворвался в турецкую крепость, заслужил
и медаль и великую славу.
ПЕРЕХОД
Движется суворовская армия, совершает стремительный переход. День, второй,
третий... десятый. Каждый день — шестьдесят верст. То ли солнце палит, то ли грязь,
непогода — идут колонны одна за другой, совершают дальний поход.
Измучились солдаты в пути. Пообтрепались башмаки на дорогах. Гудят от
волдырей и усталости ноги.
Изнемогли солдаты. Нет солдатских сил идти дальше. А идти надо. Нельзя
не идти.
Догоняет Суворов заднюю из колонн. Делает вид, что не замечает солдатской
усталости.
— Богатыри! Ребята! — кричит Суворов. — Орлы! Да за вами и конному не
угнаться! Так, верно, молодцы — шире шаг: отдавите передним пятки.
Догоняет Суворов среднюю из колонн:
— Богатыри! Братцы! Неприятель от вас дрожит. Вперед! Вперед! Нога ногу
подкрепляет — раз, два, левой, левой... Рука руку усиляет — раз, два, левой, левой!
Шибче! Шибче! Задние пятки отдавят!
Догоняет Суворов первую из колонн:
— Дети!, Орлы! Неприятель без вас скучает. Вперед! Вперед! Теснее ряд, выше
голову, грудь навыкат! Ух, махни, головой тряхни, удаль солдатскую покажи!
Барабаны! Музыка! Песни!
Затрубили трубачи и горнисты, ударили барабаны, разнеслась над войсками
песня. Повеселели, подтянулись солдаты. Сбилась от четкого солдатского шага
дорожная пыль столбом.
Едет впереди своих войск Суворов — доволен. Не остановилась русская армия —
движется. Забыли солдаты про ссадины на ногах и усталость. Идут колонны одна
за другой, совершают стремительный переход.
СПОР
Как-то между солдатами начался спор — прав или неправ Суворов, утомляя
войска быстрыми переходами. Спор вели капрал Пенкин и рядовой
Кривокорытов.
— А что, — говорил Пенкин, — прав Суворов. В быстроте вся сила. Быстрота
и натиск решают дело.
— Так-то оно так, — соглашался Кривокорытов. Но тут же начинал свое: —
Так ведь солдатам трудно в походе. И сила людская на это уходит, да и в пути
отстают многие.
— Мало что отстают, — возражал Пенкин. — Пусть лучше десять отстанут, зато
сто победят.
— Ишь ты — десять отстанут! — не унимался Кривокорытов. — А может, эти
десять самые смелые.
— «Смелые»! — усмехнулся капрал. — Кто же это тебе сказал, чтоб смелые —
и вдруг позади!
И другие солдаты поддержали капрала:
— Прав Суворов: лучше устать, но победить!
— Ну, как хотите, — сдался Кривокорытов. — А мне торопиться некуда. Мне
мое здоровье важнее.
И действительно, на всех маршах солдат отставал. Армия уже и закончила
переход и вошла в дело, а бывало, и разбила противника, а Кривокорытов и
другие вроде него еще где-то в пути, обозными клячами тащатся.
— Эх, несдобровать тебе, Кривокорытов! — говорил Пенкин солдату. — Помяни:
отстающего бьют.
Так оно и случилось.
Привел Суворов русские полки стремительным маршем к Рымнику, к лагерю
Юсуф-паши. Прошли солдаты единым махом восемьдесят верст, разгромили
турецкую армию.
Кончился бой. Стали товарищи разыскивать Кривокорытова. Нет солдата.
Принялись ждать. Ждут день, ждут два — не приходит солдат.
На третий день Кривокорытов нашелся. Поленился, отстал, отбился солдат в
пути, наскочил на турецкий разъезд и был насмерть врагами изрублен.
Похоронили солдаты товарища, перекрестились. Эхма, ни за что ни про что,
через глупость свою, сложил гренадер неразумную голову!
ПАЛОЧКИ
Рядовой Пень в боях первым вперед не рвался. Зато после взятия городов был
великий охотник до разной добычи.
Начнут солдаты стыдить товарища.
— А что, — отвечал Пень, — кровь проливаю, себя не жалею. Так уж и взять
ничего нельзя!
Вступили суворовские войска в маленький турецкий городок. Ехал Суворов
по кривым, узким улочкам, видит — выскакивает из ворот соседнего дома солдат,
гусь под мышкой.
— Эй, молодец, — окликнул Суворов, — сюда!
Подбежал Пень.
— Откуда гусак?!
Замялся Пень. Однако солдат был неглуп. Нашелся:
— Так хозяйка дала, ваше сиятельство. На, говорит, служивый.
— Так и дала? — усмехнулся Суворов.
— Дала, дала и еще приходить велела.
Только сказал, а в это время из турецкого дома выбегает старая турчанка.
Видать, поняла бабьим чутьем, что воинский начальник солдата ругает, осмелела,
подбежала к нему и давай вырывать гуся.
Отдал солдат гусака. Убежала турчанка.
— Значит, сама дала и еще приходить велела! — обозлился Суворов.
— Так то не она, другая дала, — стал выкручиваться Пень. — Молодая.
— Ах, молодая! — воскликнул Суворов.
Только воскликнул, а из дома выбегает молодая турчанка и тоже к солдату.
Подскочила, затараторила на своем языке, руками машет и причитает.
Суворов турецкий язык знал, понял, что турчанка говорит о шелковой шали.
Протянул он руку к солдатской пазухе — вытащил шаль.
Потупил Пень глаза, понял, что быть расплате. Крикнул Суворов солдат,
приказал взять мародера под стражу.
Вечером перед воинским строем виновного разложили на лавке и стали всыпать
шомполами.
Врезают солдаты воришке, а Суворов стоит рядом, приговаривает:
— Жителя не обижай — он тебя кормит, не обижай — он тебя поит. Так ему.
Так ему. Еще, еще! — командует Суворов. — Пусть хоть палочки дурь выбьют.
Палочки тоже на пользу, коль солдат нечист на руку. Солдат — защитник жителя.
Солдат не разбойник!
СУП И КАША
Суворовская армия совершала стремительный переход. Остановились войска
ночевать в лесу на косогоре, у самой речки.
Разложили солдаты походные костры, стали варить суп и кашу.
Сварили, принялись есть. А генералы толпятся около своих палаток, ждут
Лушку. Лушка — генеральский повар. Отстал Лушка где-то в пути, вот и томятся
генералы, сидят не кормлены.
— Что же делать? — говорит Суворов. — Пошли к солдатским кострам, господа
генералы.
— Да нет уж, — отвечают генералы, — мы подождем. Вот-вот Лушка
приедет.
Знал Суворов, что генералам солдатская пища не по нутру. Спорить не
стал.
— Ну, как хотите.
А сам к ближайшим кострам на огонек.
Потеснились солдаты, отвели Суворову лучшее место, дали миску и ложку.
Уселся Суворов, принялся есть. К солдатской пище фельдмаршал приучен. Ни
супом, ни кашей не брезгует. Ест, наедается всласть.
— Ай да суп, славный суп! — нахваливает Суворов.
Улыбаются солдаты. Знают, что фельдмаршала на супе не проведешь: значит,
и вправду суп хороший сварили.
Поел Суворов суп, взялся за кашу.
— Хороша каша, добрая каша!
Наелся Суворов, поблагодарил солдат, вернулся к своим генералам. Улегся
фельдмаршал спать, уснул богатырским сном. А генералам не спится. Ворочаются
с боку на бок. От голода мучаются. Ждут Лушку.
К утру Лушка не прибыл.
Поднял Суворов войска, двинулась армия в дальнейший поход. Едут генералы
понурые, в животах бурчит — есть хочется. Промучились бедные до нового привала.
А когда войска остановились, так сразу же за Суворовым к солдатским кострам:
не помирать же от голода.
Расселись, ждут не дождутся, когда же солдатская пища сварится.
Усмехнулся Суворов. Сам принялся раздавать генералам суп и кашу. Каждому
дает, каждому выговаривает:
— Ешь, ешь, получай. Да впредь не брезгуй солдатским. Не брезгуй
солдатским. Солдат — человек. Солдат мне себя дороже.
РОДИТЕЛЬСКАЯ ШИНЕЛЬ
В наследство от отца Суворову досталась шинель. Была она старая,
потертая, местами латаная. Но Суворов гордился родительской шинелью. Брал ее
с собою во все походы и, как наступали холода, никакой другой одежды не
признавал.
И вот суворовская шинель попала в руки противника. Дело было летом.
Хранилась шинель в армейском обозе. Как-то на обоз налетел турецкий разъезд, перебил
охрану и увез ее вместе с другими вещами.
Фельдмаршал опечалился страшно. Места себе не находил. Осунулся. Лишился
доброго аппетита.
— Да мы вам, ваше сиятельство, — успокаивали его армейские интенданты, —
новую шинель сошьем. Лучшую.
— Нет, нет, — отвечал Суворов. — Не видать мне подобной шинели. Нет ей
цены. Нет ей замены.
О пропаже суворовской шинели узнали и солдаты Фанагорийского полка.
Договорились они во что бы то ни стало вернуть от турок фельдмаршальскую
шинель.
Во главе с поручиком Троицким и капралом Иваном Книгой солдаты пошли
в разведку. Но неудачно: шинели не нашли. Зато взяли в плен турка. Стали
допытывать, но тот про шинель ничего не знал.
На следующий день снова ходили в разведку, снова взяли турка, но и этот
турок нового ничего не сказал.
Две недели солдаты упорно ходили в разведку. Изловили за это время шесть
турецких солдат, и лишь седьмой оказался из тех, что принимали участие в
наскоке на русский обоз.
Пленник долго не мог вспомнить, была ли шинель и что с ней стало. Наконец
вспомнил, что досталась она при дележе захваченного имущества старому турку
по имени Осман.
— А где он? Жив тот Осман? — заволновались солдаты.
Осман оказался жив. Только вот задача — пойди излови Османа.
Тогда поручик Троицкий решил отпустить пленного турка и наказал: если тот
принесет в русский лагерь суворовскую шинель, то и остальные шесть будут
отпущены.
На следующий день турок вернулся, принес шинель.
Узнал Суворов, как попала к русским шинель, страшно разгневался.
— Людьми рисковать! Из-за шинелишки солдатские головы под турецкие
пули! — кричал он на поручика Троицкого.
Смутился поручик.
— Так они, ваше сиятельство, сами.
— «Сами»! — пробурчал Суворов, однако уже не так строго.
Потом взял шинель в руки, глянул на потертые полы, на залатанный борт и
вдруг заплакал.
— Чего это наш фельдмаршал? — спрашивали не знавшие, в чем дело, солдаты.
— Шинель, — отвечал Иван Книга.
— Ну так что?
— Родительская, — с нежностью пояснял капрал.
МОСТЫ
Войска Суворова сражались в Италии. Французская армия отходила без боя.
Выбирали французские генералы удобное для себя место — такое, чтобы наверняка
разгромить Суворова. Отступили они к реке Адде. Перешли на ту сторону. Сожгли
за собою мосты. «Вот тут, — решили, — при переправе, мы и уничтожим Суворова».
А для того чтобы Суворов их план не понял, сделали французские генералы
вид, что отходят дальше. Весь день отступали в сторону от реки, а затем
вернулись назад и спрятали своих солдат в кустах и оврагах.
Вышел Суворов к реке. Остановился. Приказал наводить мосты.
Засучили солдаты рукава. Топоры в руки. Закипела работа. Моста два, один
недалеко от другого. Соревнуются солдаты между собой. На каждом мосту норовят
управиться первыми.
Наблюдают французские дозорные за рекой. Через каждый час доносят своим
генералам, как у русских идет работа.
Довольны французские генералы. Все идет точно по плану. Потирают от
радости руки. Ну, попался Суворов!
Хитрыми были французы. Однако Суворов оказался хитрее.
Когда мосты были почти готовы, снял он вдруг среди ночи свою армию и
двинул вниз по берегу Адды.
— А мосты, ваше сиятельство? — забеспокоились саперные офицеры.
— Молчок, — приложил палец ко рту Суворов. — Мосты строить. Шибче
стучать топорами.
Стучат топоры над рекой, а фельдмаршал тем временем отвел свою армию вниз