— Пусть эта стена, — прорвался все-таки голос начальника сквозь напор ветра, — будет стеной, через которую не переступить фашистам.
В это мгновение ветер сорвал с головы начальника шахтерку-бретонку. Он махнул рукой и стал спускаться со стены.
Стена, если хотите, может быть символом моей творческой жизни.
Сколько стен возвели строители по моим расчетам. Эти стены дали приют тысячам семей, укрыли их от ветра, непогоды и стужи, дали им семейный уют и рабочее место. Смысл моей жизни заключался в творческом труде.
И вот двадцать лет моей жизни — труд, творчество, горение — все пошло прахом. Смысл моей жизни лежит во прахе и руинах…
Отроду я чувствую органическое отвращение ко всякому разрушению. Дух разрушения всегда был мне чужд. Разрушенный дом будит во мне протест и тревогу. Когда я вижу сломанный стул, я беру молоток и забиваю гвоздь в сломанную ножку. Я не могу разрушать и уничтожать. Я могу только создавать и строить.
Но вот передо мною высится возведенная героическими усилиями первая стена в Голодной степи — величественный символ упорства моего народа в обороне, — а я чувствую, что не могу возводить стены, не могу строить. Меня томит жажда отплаты и мести за разрушенную жизнь…
Майбороду я увидел только через два дня. Двое суток монтажные бригады не покидали своих рабочих мост. Они монтировали станки и ночью, при свете луны. Я встретил Майбороду около палатки, — за дюнами для монтажников разбили военные палатки и к полотнищам их с наветренной стороны привалили песок. Майборода почернел, и глаза его от бессонницы горели лихорадочным огнем. Он не остановился, увидев меня, а направился прямо к своему матрацу.
— Послушай, — сказал Майборода, усаживаясь и тотчас закрывая глаза, — ты как себе хочешь, а я пойду. Шоферы рассказывали сегодня, что на станции, у уполномоченного, можно записаться в партизаны. К партизанам на оккупированную территорию будут забрасывать на самолетах. Ты как себе хочешь, а я пойду. С этой партией станков мы уже управились…
Он собирался еще что-то сказать, но непобедимая усталость одолела его, — голова его упала на грудь, он покачнулся и грянулся навзничь, точно сраженный пулей в сердце.
Я подергал Майбороду за рукав, потом потряс его изо всех сил, — я хотел узнать поподробнее о партизанах, мне надо было хорошенько расспросить его, но Майборода спал глубоким сном и похрапывал с присвистом.
Всю ночь я бродил вокруг палатки Майбороды, кутаясь в свой плохенький дождевичок. Нежданная зима покрыла степь густым инеем. Ветер срывал иней, и вперемешку с песком неслась колючая морозная пыль. Пыль секла лицо и ледяной стрехой оседала на бровях. Луна полнилась в небе — было светло, как днем, и пустыня жила странной, чуждой ей жизнью. За дюнами, на заводской площадке, кипел муравейник женщин, облепивших стены корпусов. Они клали кирпич к кирпичу, заливали жидким цементом, и цемент на морозе тут же схватывался, и пальцы покрывались ледяной корой. По ту сторону дюн, ближе к реке, земля на много верст дыбилась, изгибалась, вздымалась, словно оживало, возвращалось к жизни старое, мертвое кладбище. Бригады землекопов зарывались глубоко в грунт, выбрасывали землю, прокладывали траншеи, — они рыли землянки, чтобы в страшной зимней мертвой пустыне поселить под землей живых людей. Здесь предстояло расселить рабочих завода, которые должны были постоянно находиться при заводе и не могли после работы каждый день возвращаться в селения, расположенные у железнодорожной станции. Подземный блиндаж, обыкновенный фронтовой блиндаж — здесь, в Голодной степи, был признан наилучшим временным жилищем: летом ветер будет катить через него песок, зимою — снег, под землей же будут сохраняться чистый воздух и тепло. В твердой целине пустыни долбили шурфы, закладывали тол и взрывали глыбы нетронутого извечного прагрунта. Затем землекопы выбрасывали рыхлую землю и, выровняв ямы, клали сперва деревянный настил, а сверху слой выброшенной из глубин глины, не пропускающей воду, и, залив настил едким цементом, засыпали его песком. Над поверхностью должна была возвышаться только дымовая труба подземного жилища. Лес труб и улицы между ними — таким в пустыне, на берегу реки, должен был быть рабочий поселок.
Я слонялся между траншеями, пока до моего слуха не долетал долгий сигнал автомобильного гудка, — это подрывник подавал сигнал, что сейчас произойдет очередной взрыв. Тогда все землекопы с лопатами и кирками стремительно выскакивали из ям и разбегались по степи, — и я бежал вслед за ними. Через минуту вверх поднимался столб грунта и песка, на высоте трех метров он, под напором ветра, уносился прочь песчаной тучей, словно вырвавшись из пушечного жерла, и оглушительный взрыв, коротко ударив в твердый вековечный грунт пустыни, тотчас отражался возмущенными волнами реки.
После каждого взрыва я снова направлялся в палатку, но Майборода спал, и никакая канонада не способна была разбудить его.
Наконец, усталый и иззябший, я поплелся к пристани — погреться у разведенного стариком костра.
Матвей Тимофеевич спал на согретой земле, завернувшись в свой кожух, однако, заслышав мои шаги, тотчас проснулся.
— И чего бы это я шатался? — сердито встретил он меня. — Никакого покоя нет с вами, тут уже три раза приходили от начальника, велено немедленно явиться, сейчас же, ночью.
Я бросился назад, в степь, к заводской площадке. Луна уже катилась к горизонту, и тень моя бежала по степи на много метров впереди меня.
Начальника я нашел за стенами инструментального цеха. Там было тихо. Он стоял, прислонившись к только что возведенной, еще не просохшей стене, и дремал, а перед ним сгрудилось около полусотни женщин с мешками и узлами. Пожилая женщина в кожанке и красном платочке — такими рисовали боевых женщин в гражданскую войну — держала к толпе речь. Это была новая партия завербованных на строительство, их только что привезли со станции, из эвакуационных эшелонов.
Начальник сразу очнулся, как только я подошел к нему.
— Ямы получаются слишком широкие, — сказал он мне так, точно продолжал только что прерванный разговор, точно я сам должен был знать, о чем будет идти речь. И как это ни странно, я действительно сам понял, в чем дело: ямы слишком широки, а потолочины коротки. — Разумеется, достаточно поставить посредине два-три стояка, перебросить балки и крепить настил на две стороны; но я мог бы принять ваши предложения. Блиндаж не только должен быть правильно построен в техническом отношении, он должен стать удобным жилищем, со всем возможным комфортом: люди будут жить там до конца войны. Найдите способ усовершенствовать подземное жилище, — пусть это будет новое слово в архитектуре. Подземное жилище на десять — пятнадцать человек — такова ваша задача.
— Слушаю, товарищ начальник, но…
— Ступайте, — сказал начальник. — Завтра к вечеру представьте мне ваши предложения. Скажите начальнику кадров, чтобы он оформил вас в качестве архитектора жилищного сектора. Спокойной ночи… — Он приложил руку к козырьку. — Я тоже харьковчанин, — прибавил вдруг начальник, неизвестно почему и зачем. Он бросил на меня короткий дружеский взгляд, но тут же смутился и отвернулся. Он подошел поближе к толпе женщин, намереваясь, очевидно, выступить с речью.
Разговор со мною был кончен, я мог уходить. Теплое чувство залило волной мое сердце, мне очень хотелось пожать начальнику руку.
Женщина в кожанке сказала:
— Товарищи, сейчас выступит начальник строительства.
Толпа молчала. Женщины сидели на корточках или пристроились на узлах — им было неуютно и неудобно. Жестокая несправедливость уничтожила их дома, разрушила жизнь, разбросала семьи.
Долгие дни, недели мучились они потом в эшелонах. И вот сейчас они ночью в беспредельной степи, на голой земле, под необъятным холодным небом. Созвездия стояли на небосводе не так, как над родным домом. Это были сплошь, крестьянки, потрудившиеся на своем веку, немолодые. В их взглядах не светилось сейчас ничего, кроме безысходной тоски. Они озирались беспомощно и растерянно. Кругом, насколько хватает глаз, простиралась одна лишь пустыня, справа и слева поднимались невывершенные каменные стены. Стены были уже высотой в человеческий рост, и на гребнях их в эту позднюю пору не замирала жизнь: торопливые руки клали кирпич к кирпичу и поспешно заливали жидким цементом. Кладка заслонила уже горизонт пустыни, он виднелся только в пролетах — далекий, жуткий в эту предутреннюю пору, когда от заходящей луны на западе ложились длинные черные тени. На ровной поверхности степи тени кругом были такие длинные, что конца их не было видно: голова тени начальника изгибалась за дюной, у его ног шевелились головы теней, которые падали от женщин, возводивших стену на другом конце строительной площадки. На всем широком степном просторе, как на гигантском экране, скользили, перемежаясь, темные и светлые полосы, двигались пятна, он шевелился, жил.
— Товарищи! — сказал начальник. — Вы с Украины, так позвольте мне, земляку вашему, обратиться к вам на нашем родном языке…
— Ой! — истерически вскрикнула в толпе какая-то женщина. — Ой!
Толпа женщин пришла в движение, раздался стон, кто-то всхлипнул, кто-то вскрикнул — и вдруг все женщины залились слезами, запричитали, заплакали навзрыд. Горький плач огласил простор бескрайной степи, разнесся среди ночи под звездным сводом неба. Полсотни женщин заголосили, хватаясь за головы, клонясь вниз, ломая в отчаянии пальцы.
— Товарищи! — подняв руку, закричал начальник, призывая толпу к порядку, однако все было напрасно, его голос словно подхлестнул женщин, и они зарыдали еще громче.
Я поспешил прочь. Грудь у меня сжалась, дыхание перехватило. Я бежал прочь, проклиная себя, сам не зная, за что. Я был как ребенок, готовый броситься на злого человека, обидевшего его мать. Мне необходимо было идти на войну, чтобы убить войну.
За инструментальным цехом, с наветренной стороны, слышался говор. Две женщины в белых медицинских халатах быстро перевязывали розовыми бинтами руки девушкам: несколько девушек уже стояли с забинтованными руками, остальные с окровавленными ладонями ждали очереди. Я подошел поближе, чтобы узнать, откуда вдруг сразу столько израненных рук?
Это была бригада стекольщиц. С вечера они стеклили крышу инструментального цеха. Мороз внизу доходил до десяти градусов, там же, на высоте нескольких метров, были все двадцать. На ветру и морозе руки стекольщиц примерзали к стеклу, — от ладоней и пальцев его приходилось отдирать вместе с кожей. Но они были упорны, эти девушки-стекольщицы, и была война, и они получили боевое задание, — ведь станки от ночных заморозков, сменявшихся по утрам оттепелью, могли заржаветь под открытым небом, — и девушки не спустились на землю, пока не застеклили всю крышу.
Я посмотрел вверх. Над инструментальным цехом возвышалась крутая крыша, обыкновенная цеховая крыша из больших рам с мелким переплетом. В каждой клеточке переплета виднелось стекло, и в сиянии косых лунных лучей каждое стекло сверкало зеленым бенгальским огнем.
Девушки кривились от боли — так невыносимо жгло ободранные ладони, — но прыскали со смеху и перебрасывались задорными язвительными словечками.
В шестом часу вечера я представил начальнику на рассмотрение мои предложения — чертежи типового жилищного блиндажа со всеми расчетами и вычислениями.
— Спасибо, — сказал начальник. — Очень хорошо, что не запоздали. Я позову вас завтра утром.
Он хотел уйти, но я остановил его.
— Товарищ начальник, — сказал я, — извините за беспокойство, не можете ли вы сказать, как вам удалось успокоить женщин?
— Каких женщин? — удивился начальник.
Я напомнил ему.
— Ах, да, да, помню, — сказал начальник. — Разве это было этой ночью, а не прошлой? — Он улыбнулся. — Они уже работают. Кирпичи носят. Работа у них прямо кипит! Ступайте. Я позову вас завтра утром. Спокойной ночи.
Но я пошел к Майбороде. Я перехватил его по дороге в палатку.
— Послушай, — сказал я, — мы можем поехать сейчас. Через полчаса машины пойдут на станцию. К утру мм вернемся назад.
Майборода оживился.
— Значит, договорились?
Я не ответил, и мы молча поспешили к вышке начальника. Теперь она едва виднелась из-за стен и крыш корпуса инструментального цеха. Под вышкой стояло несколько машин — шоферы готовились к отъезду.
Мы сели на одну из машин и через несколько минут двинулись в путь.
Десять дней назад я ехал сюда, — как же изменилась степь за эти десять дней! Напрямик по серой глине пустыни пролегла глубокая, укатанная машинами колея, — извиваясь, тянулась она к горам, словно канат, связывающий стройку и город, расположенный у подножия юр. Горы поднимались навстречу нам, лиловые в вечернем сумраке, небо над нами было чистое и синее, зимняя, белая полоса снегов спустилась до самой подошвы, черная полоса лесов тонула во мраке. Под горой уже надвигалась ночь.
— Начальник назначил меня архитектором жилищного сектора, — сказал я Майбороде, когда мы проехали полпути. — Я представил ему проект жилищного блиндажа. Можно строить, но я не могу здесь оставаться.
Майборода ничего не ответил, только слегка пожал мне локоть, — мы стояли за кабиной на платформе, и на каждом повороте нас бросало из стороны в сторону. Дорога петляла, минуя высохшие озера, там и тут кучки людей возились у дороги с жердями, штативами и рулетками, — триангуляторы производили разбивку будущей железнодорожной ветки, которая должна была связать станцию со стройкой.
Уполномоченный на станции принял нас сразу, но не предложил сесть.
— В чем дело? — спросил он. Он куда-то торопился, Надел уже фуражку и подтягивал портупею.
— По сведениям, которыми мы располагаем, — сказал я, — у вас производится запись в партизанские отряды на Украине.
Уполномоченный посмотрел на меня, на Майбороду, снял фуражку, расстегнул портупею и сел.
— Кто вы такие? — спросил он.
Мы ответили.
— Почему вы не обратились в вашу парторганизацию?
Мы переглянулись. Мы не знали, что надо обращаться в парторганизацию.
— Вы — члены партии?
Мы были беспартийные.
Уполномоченный попросил предъявить документы.
Мы достали документы и протянули ему. Уполномоченный бегло просмотрел их и положил перед собой.
— Кто из вас Майборода? Вы закреплены за оборонным строительством. Раз вы забронированы, я не могу вести с вами никаких разговоров. Вы должны работать на своем посту.
Майборода побледнел. Он хотел что-то сказать, но уполномоченный перебил его:
— Я не могу вести с вами никаких разговоров. Вы можете уволиться с работы на стройке только через Наркомат обороны.
— Я хочу в партизаны! — простонал Майборода.
Уполномоченный улыбнулся. По выражению лица Майбороды он понял, что причиняет ему боль.
— Дорогой мой, — сказал он, — оборонное строительство — это фронт. Каждый рабочий на оборонном строительстве нужен не меньше, чем боец на фронте.
— Ты меня не агитируй, — угрожающе сказал Майборода, — я уже разагитированный.
Уполномоченный пожал плечами. Слова и тон Майбороды шокировали его.
— Я хочу в партизаны! — чуть не кричал Майборода. — Я не могу здесь! Мне никто не может запретить. Я уже просился в армию, и мне отказали…
— Вот видите! — сказал уполномоченный.
— Но уйти в партизаны мне никто не может запретить. А если бы я не уехал совсем и остался там?
Уполномоченный снова пожал плечами и отодвинул документы Майбороды.
— Тогда я сбегу! — крикнул Майборода.
Уполномоченный серьезно посмотрел на него.
— Тогда вы будете дезертиром.
Майборода прямо захлебнулся от негодования и с горечью махнул рукой, глаза у него покраснели.
— Я ничего не могу сделать для вас, товарищ, — мягко сказал уполномоченный. — Поговорите у себя в парторганизации, с начальником строительства, пусть они обратятся в Наркомат обороны, если вы не нужны на строительстве. — Затем он обратился ко мне. — Вы тоже завербованы на строительство, но из вашей карточки я вижу, что вас так и не оформили за эти десять дней. Разве для вас не нашлось дела?
— Меня не могут использовать по специальности, — сказал я, — а направить на черную работу не хотят.
— Вы архитектор?
— Архитектор.
Уполномоченный улыбнулся.
— Я мало смыслю в архитектуре, но думаю, что архитектору действительно трудно найти себе дело на таком строительстве. Раз вы не оформлены через сектор кадров и не забронированы, я могу поговорить с вами, но… — уполномоченный бросил на меня насмешливый, как мне показалось, взгляд, — но вы ведь понимаете, что партизанские отряды — это партизанские отряды? — Он окинул критическим взглядом мою фигуру. — Почему вас не призвали в армию?
Я кивнул на мое свидетельство об освобождении от военной службы.
— Я был признан негодным.
— Что у вас?
— У меня была болезнь почек.
Уполномоченный развернул свидетельство и посмотрел статью.