Случалось нам и расставаться. Обычно Айдрис и Пердига куда-нибудь удалялись вдвоем, а мы принимались обсуждать судьбы народов или философию жизни. Сами различия наших склонностей придавали особый интерес этим беседам. Адриан превосходил нас образованностью и красноречием, зато Раймонд обладал большей проницательностью и лучше знал жизнь; противореча Адриану, он не давал угаснуть спору. Иногда мы отправлялись в поездки на несколько дней, чтобы посетить места, известные природными красотами или историческими достопримечательностями. Ездили мы и в Лондон, чтобы участвовать в развлечениях шумной толпы, а иной раз наше уединение нарушалось посетителями из столицы. После этого мы с особенной силой ощущали всю прелесть жизни в нашем тесном кругу, покой нашего божественного леса и радость счастливых вечеров в нашем любимом замке.
Натура Айдрис была особенно открытой и любящей. Неизменно оставаясь ровной и приветливой, но твердой и решительной во всем, что касалось ее сердца, она была уступчива с теми, кого любила. Пердита имела нрав менее совершенный; однако любовь и счастье улучшили ее характер и смягчили ее суровую сдержанность. Она была искренней, щедрой и рассудительной, обладала ясным умом и живым воображением. Адриану, брату моей души, несравненному Адриану, любившему всех и всеми любимому, не суждено было, однако, найти свою половину, ту, кто составила бы его счастье. Он часто уединялся в лесу или на реке, в своей маленькой лодке, в обществе одних лишь любимых книг. Нередко он бывал самым веселым среди нас, но вместе с тем единственным, кого время от времени охватывало уныние. Казалось, что его хрупкое тело сгибается под тяжестью жизни. Душа обитала в этом теле, но не соединялась с ним. Я любил Адриана почти так же, как любил мою Айдрис, а она любила в нем друга, наставника и благодетеля, помогшего осуществлению ее заветного желания. Раймонд, честолюбивый и беспокойный, остановился на середине жизненного пути и отказался от стремлений к власти и славе, чтобы стать одним из нас, скромных полевых цветов. Его королевством стало сердце Пердиты, его подданными — все ее мысли. Он был любим и почитаем ею как некое высшее существо. Никакой труд не тяготил ее, если это делалось для него. Она садилась в стороне от нас, и любовалась им, и плакала от радости, что он принадлежит ей. В самом сердце своем она воздвигла ему алтарь, и все, что она делала, было служением перед этим алтарем. Она бывала порой капризной, но всякий раз горько и искренне раскаивалась; и даже эти неровности характера нравились ему; он и сам не был создан для того, чтобы покорно плыть по течению жизни.
Через год после их свадьбы Пердита подарила Раймонду прелестную дочь. Любопытно было находить черты отца в этом миниатюрном портрете. Тот же надменный рот и торжествующая улыбка, те же умные глаза, и лоб, и каштановые кудри; даже руки и тонкие пальцы были как у него. Как дорога она была Пердите! Пришло время и мне стать отцом, и наши малютки, наша радость и утеха, рождали множество новых, восхитительных чувств.
Так шли годы. Каждый месяц вел за собой следующий; каждый год был подобен году прошедшему; жизнь наша подтверждала прекрасную мысль Плутарха о том, что «нашим душам свойственно любить, они созданы столько же для любви, сколько для того, чтобы ощущать, размышлять, понимать и помнить»81. Мы говорили о переменах, о деятельной жизни, но по-прежнему жили в Виндзоре, не в силах разрушить чары, приковавшие нас к нашему уединению.
Когда рождение детей прибавило нам забот, мы и в этом нашли оправдание своей праздности. Надо было воспитать их и приготовить им более блестящую будущность.
Но однажды это спокойствие было нарушено. Ход времени, в течение пяти лет столь тихий и плавный, был прерван событиями, которые пробудили нас от приятного сна.
Предстояли выборы нового лорда-протектора Англии; по предложению Раймонда мы перебрались в Лондон, чтобы быть свидетелями и даже участниками выборов. Если б Раймонд женился на Айдрис, этот пост стал бы для него ступенью к еще более высокому и его стремление к власти увенчалось бы полным успехом. Он променял скипетр на лютню, отказался от королевства ради Пердиты.
Думал ли он об этом, пока мы ехали в столицу? Я наблюдал за ним, но не мог его понять. Он был особенно весел, играл со своим ребенком и обращал в шутку каждое сказанное нами слово. Быть может, он вел себя так оттого, что видел облако печали на челе Пердиты. Она старалась бодриться, но на глазах у нее по временам выступали слезы; с грустью смотрела она на Раймонда и на свое дитя, словно боясь, как бы с ними не случилась беда. Она предчувствовала ее. Глядя из окна кареты на лес и на башни замка, постепенно скрывавшиеся из виду, Пердита воскликнула:
— О, счастливые места, освященные любовью! Увижу ли я вас снова? А когда увижу, буду ли я по-прежнему любимой и счастливой или тень моя будет здесь скитаться с разбитым сердцем?
— Что ты, глупенькая! — вскричал Раймонд. — О чем ты? Что взбрело в твою головку? Откуда эта торжественная печаль? Развеселись, или я пересажу тебя к Айдрис, а в нашу карету позову Адриана, который своими жестами показывает, что вполне разделяет мое хорошее настроение.
Адриан ехал верхом; он приблизился к нашей карете, и его веселость, вместе с шутливым настроением Раймонда, развеяли уныние моей сестры. К вечеру мы приехали в Лондон и разошлись по нашим квартирам вблизи Гайд-парка83.
На следующее утро лорд Раймонд пришел ко мне спозаранку.
— Я обращаюсь к вам, — сказал он, — хотя вовсе не уверен, что вы поможете мне. Но я решил действовать в любом случае. Обещайте всё хранить в тайне и если не способствовать моему успеху, то, по крайней мере, не мешать мне.
— Что ж, обещаю. А теперь…
— А теперь, дорогой мой, как вы думаете, зачем мы приехали в Лондон? Чтобы присутствовать на выборах протектора и голосовать за плутоватого герцога ***? Или за крикуна Райленда? Вы в самом деле полагаете, что я для этого привез вас в столицу? Нет уж! Мы изберем своего протектора. Мы выдвинем его кандидатуру и обеспечим его успех. Мы предложим Адриана и постараемся, чтобы он получил власть, на которую имеет право по рождению и которую заслужил своими достоинствами.
Не отвечайте. Я знаю все ваши возражения и отвечу на каждое. Во-первых, согласится ли он на этот высокий пост? Уговаривать его предоставьте мне, тут я вашей помощи не прошу. Во-вторых, не лучше ли ему, как ныне, собирать чернику и выхаживать подраненных в лесу куропаток, чем управлять страной? Дорогой мой Лайонел, мы с вами — люди женатые, и у нас хватает забот. Надо развлекать жен и качать на коленях детей. Но Адриан одинок, у него этих занятий нет. Я долго за ним наблюдал. Ему недостает серьезного дела. Его сердце, измученное ранними страданиями, отдыхает как только что излеченный ягненок и хочет лишь покоя. Но ум его и все добродетели, чтобы проявиться вполне, нуждаются в деятельности. Мы предоставим ему такую возможность. Можно ли допустить, чтобы дарования Адриана увяли, точно цветок в горах, не принеся плода? Неужели Природа сотворила это превосходное существо без всякой цели? Поверьте, ему суждено сделать для родной страны бесконечно много добра. Разве он не наделен в избытке всеми дарами — знатным происхождением, богатством, талантами, добротою? Разве он не вызывает всеобщую любовь и восхищение? И разве по всем его поступкам не видно, что и сам он любит людей? Я вижу, что уже убедил вас и вы поддержите меня, когда нынче в парламенте я предложу его кандидатуру.
— Вы отлично изложили ваши доводы, — ответил я, — и, если Адриан согласится, сказать тут больше нечего. Я ставлю лишь одно условие: ничего не делать без его согласия.
— Вы, пожалуй, правы, — сказал Раймонд, — хотя вначале я думал повести дело иначе. Да будет так! Я сейчас поспешу к Адриану, и, если он согласится, не разрушайте того, чего я достиг, не убеждайте его вернуться в Виндзорский лес, к белкам. Надеюсь, что и вы, Айдрис, не предадите меня.
— Будьте покойны, — ответила она. — Я стану соблюдать строгий нейтралитет.
— Что касается меня, — заметил я, — то я слишком убежден в достоинствах нашего друга и в богатых плодах, какие принесет Англии его правление, чтобы лишать моих соотечественников таких благ; только бы сам он на это согласился.
Вечером Адриан навестил нас.
— И вы в заговоре против меня? — сказал он, смеясь. — И вы, заодно с Раймондом, хотите сбросить бедного мечтателя с облаков и окружить его потешными огнями земного величия вместо сияния небес? Я думал, что вы меня лучше знаете.
— Да, — сказал я. — Я знаю тебя лучше и не жду, что на этом посту ты будешь чувствовать себя счастливым. Но тебя примирит с ним добро, которое ты сможешь принести людям. Тебе, пожалуй, пора претворить в жизнь свои теории. Ты сможешь провести реформы, которые и приведут к тому идеальному образу правления, каковой ты любишь описывать.
— Ты говоришь о мечте, почти позабытой мною, — сказал Адриан, и лицо его слегка затуманилось. — Мои мальчишеские видения давно рассеялись при свете реальной жизни. Теперь я знаю, что не создан править народами. Довольно с меня и того, чтобы разумно управлять маленьким королевством собственной жизни. Но разве ты не видишь, Лайонел, куда клонит наш друг — быть может, бессознательно, но для меня явно. Лорд Раймонд не рожден быть в улье трутнем и довольствоваться нашей пастушеской идиллией. Он думает, что должен быть ею доволен и что нынешнее его положение исключает высокие посты, а потому, даже в душе, не ищет никаких перемен для себя. Однако разве не ясно, что, задумав возвысить меня, он и себе намечает новый путь — путь к деятельной жизни, от которого давно отклонился? Поможем же ему. Кому же, как не ему — благородному, воинственному, украшенному всеми качествами ума и всеми внешними достоинствами, — надлежит быть протектором Англии? Если я, то есть мы, предложим его кандидатуру, он, несомненно, будет избран, и на этом высоком посту у него появится простор для его выдающихся дарований. Пердита также будет рада. И в ней таился огонек честолюбия, пока в браке с Раймондом она не нашла на время исполнения всех надежд. Пердита будет радоваться славе и величию своего властелина; застенчиво, но охотно примет и то, что перепадет из этого на ее долю. А мы, мудрецы, возвратимся в наш замок и, подобно Цинциннату, примемся за обычные труды84, пока другу не понадобятся наши присутствие и помощь.
Чем больше Адриан рассуждал об этом плане, тем более осуществимым тот казался. Собственная его решимость не участвовать в общественной жизни оставалась непоколебима; слабость его здоровья также служила доводом против этого. Следующим нашим шагом было побудить Раймонда признаться в тайном стремлении к почестям и славе. Он вошел, как раз когда мы об этом говорили. То, как Адриан встретил наш замысел выдвинуть его кандидатуру, уже подсказывало Раймонду тот путь, который мы сейчас обсуждали. Его лицо и поведение выразили нерешительность и тревогу. Но тревога была вызвана опасением, что мы не доведем дело до конца или потерпим неудачу, а нерешительность — сомнением в том, следует ли рисковать. Несколько услышанных от нас слов заставили Раймонда решиться, и в глазах его сверкнули радость и надежда. Мысль о карьере, отвечающей юношеским мечтам и заветным желаниям, сделала нашего друга, как прежде, энергичным и смелым. Мы принялись обсуждать его шансы, достоинства других кандидатов и склонности избирателей.
Однако мы ошиблись в расчетах. Раймонд к этому времени утратил немалую часть своей популярности и многих сторонников. Удалившись от общественной жизни, он оказался позабыт народом. Прежние сторонники его в парламенте, преимущественно монархисты, были готовы молиться на него, когда ему, как все думали, предстояло стать наследником Виндзорского графства, но сделались безразличны к Раймонду теперь, когда он не мог предъявить ничего, кроме достоинств, которыми, как им представлялось, обладали и многие из них. Конечно, у Раймонда оставалось еще немало друзей, почитателей его блестящих дарований; его появление в парламенте, красноречие и покоряющая красота должны были произвести сильное впечатление.
Адриан, несмотря на затворническую жизнь и особые убеждения, также имел много друзей, которых нетрудно было бы убедить голосовать за указанного им кандидата.
Другими кандидатами были герцог *** и старый противник Раймонда мистер Райленд. Герцога поддерживала вся аристократия республики, видевшая в нем своего лучшего представителя. Райленд был кандидатом народа. Когда третьим кандидатом стал лорд Раймонд, шансы его были невелики. После дебатов, последовавших за его выдвижением, мы ушли огорченными, а он — совершенно подавленным. Пердита горько нас упрекала. Она очень надеялась на успех, не возражала против нашего плана, а, напротив, была явно им довольна, но чувствовала, что теперь Раймонд, выбитый из колеи, не сможет безропотно вернуться в Виндзор; его беспокойный дух пробужден, честолюбие станет отныне его постоянным спутником; если нынешняя попытка не удастся, он будет вечно неудовлетворен и несчастлив. Быть может, собственное разочарование добавляло горечи ее мыслям и словам; она не щадила нас; сами мы были немало встревожены.
Выставленную кандидатуру надо было поддерживать, и требовалось убедить Раймонда предстать на следующий день перед избирателями. Он долго упрямился. Он собирался улететь на воздушном шаре, уплыть на корабле куда-нибудь очень далеко, где не были известны его имя и его унижение. Но и это оказалось бы напрасным. О его попытке уже знали все, и его позор никогда не изгладится из памяти людской. Что ж, пожалуй, лучше пасть в борьбе, чем не бежать в начале схватки.
Придя к этой мысли, он совершенно переменился. Исчезли уныние и тревога, он снова стал полон жизни и энергии. На лице Раймонда засияла торжествующая улыбка; решимость бороться до конца, казалось, уже сулила ему исполнение всех желаний. Не то было с Пердитой. Его веселость пугала ее; она опасалась, что тем большим будет его отчаяние в случае неудачи. Если в нас его поведение вселяло надежду, то ей оно лишь прибавляло тревоги. Она боялась потерять его из виду и вместе с тем страшилась увидеть в нем какую-либо перемену. Она вслушивалась в каждое его слово, но терзалась, придавая этим словам значение, которого они не имели и которое разрушало ее надежды. Она боялась присутствовать на дебатах, но, оставаясь дома, терзалась еще больше. Она плакала, обнимая своего ребенка, и словно ждала какой-то страшной беды. Не справляясь со своим волнением, она почти обезумела.
Лорд Раймонд появился в парламенте уверенный, бесстрашный и вкрадчивый. После речей герцога *** и мистера Райленда он начал свою. Она не была заученной, и сперва он тщательно выбирал слова. Постепенно оживляясь, он заговорил с легкостью, силой и убедительностью. Он коснулся своего прошлого, своих побед в Греции и одобрения, какое получил на родине. Разве он утратил все это теперь, когда возраст добавил ему разума, когда своим браком он связал себя со страной? Разве теперь он менее достоин доверия избирателей? Говорил он и о положении Англии, о мерах, необходимых для ее безопасности и процветания, и яркими красками изобразил нынешнее состояние дел. Пока он выступал, не слышно было и звука — с таким вниманием его слушали. Его изящная манера говорить пленяла слушателей. Его кандидатура могла в какой-то мере подойти всем партиям. Аристократии нравилось его знатное рождение, а то, что его кандидатуру предложил Адриан, тесно связанный с партией народа, привлекло на его сторону ряд людей, не склонных доверять ни герцогу ***, ни мистеру Райленду.
Борьба была острой, а исход все же оставался сомнительным. Ни Адриан, ни я не тревожились бы так, если бы речь шла о нашем собственном успехе, но мы вовлекли в это сражение нашего друга и нам следовало обеспечить его победу. Айдрис, которая была самого высокого мнения о его способностях, также живо интересовалась борьбой, а бедная моя сестра, не смея надеяться, мучилась страхами и не находила покоя.