День проходил у нас за обсуждением предстоящих вечером дебатов, а они все не приносили желаемого результата. Наступил наконец вечер, когда парламент, который долго медлил, должен был принять решение, ибо после полуночи согласно конституции кончался срок его полномочий.
Вместе с нашими сторонниками мы собрались у Раймонда, чтобы в половине шестого направиться в парламент. Айдрис пыталась успокоить Пердиту, но бедняжка не могла справиться с волнением. Она ходила по комнате; на каждого входящего она бросала взгляд, полный ужаса, словно на вестника, решающего ее участь. Справедливости ради надо сказать, что сестра моя тревожилась не за себя. Она одна знала, как важен был успех для Раймонда. Даже перед нами он притворялся веселым и уверенным, и притворялся столь удачно, что мы не догадывались о его тайных муках. Но нервная дрожь, резко зазвучавший голос или внезапная рассеянность порой выдавали Пердите, с каким трудом дается ему внешняя веселость. А мы, занятые нашими планами, видели только, что он всегда готов смеяться и шутить и неизменно полон бодрости. Лишь Пердита, оставаясь с ним наедине, видела, как деланная веселость сменяется угрюмостью, как неспокойно он спит и каким бывает раздражительным. Однажды она заметила у него слезы и сама долго не переставала после этого плакать. Уязвленная гордость вызвала у него эти слезы, но гордость не помогла укрьгтъ их. Неудивительно, что Пердита так нервничала. Но для этого, как выяснилось позже, существовала еще одна причина.
Перед уходом мы простились с нашими милыми женами. Я мало надеялся на успех и попросил Айдрис не оставлять мою сестру. Пердига же, схватив меня за руку, увела в соседнюю комнату и, бросившись в мои объятия, плакала долго и горько. Я пытался успокоить ее, уговаривал не терять надежду и спросил, отчего так пугает ее поражение.
— Милый, милый Лайонел, — воскликнула она, — защитник мой с детства! Судьба моя висит на волоске. Сейчас все вы со мной — ты, спутник моего детства; Адриан, который дорог мне словно близкий родственник; Айдрис, сестра моей души, и ее милое дитя. А ведь сегодня мы, быть может, вместе в последний раз! — Внезапно оборвав свою речь, она воскликнула: — Ах, что я сказала, глупая! — Она бросила на меня испуганный взгляд, но тут же заговорила спокойнее, просила не слушать ее слов: они ничего не значат, и зачем она безумствует? Ведь, пока жив Раймонд, она счастлива.
Но простилась она со мной, все еще плача. Раймонд, уходя, взял Пердигу за руку и выразительно посмотрел на нее; она взглядом показала ему, что поняла и согласна.
Бедняжка! Сколько пришлось ей выстрадать! Я так и не смог вполне простить Раймонду испытаний, каким он ее подвергал, и только из эгоизма. В случае неудачи он намеревался уехать в Грецию, даже не простившись с нами, и никогда более не возвращаться в Англию. Пердита была согласна, его желания были главным законом ее жизни, а выполнение их — величайшей ее радостью. Но оставить всех нас, самых близких ей людей, спутников счастливейших лет ее жизни, и к тому же скрывать страшное решение — это едва ли было ей под силу. Она уже готовилась к отъезду и обещала Раймонду, что в решающий вечер, пользуясь нашим отсутствием, проедет первый перегон на их пути, а он, когда убедится в своем поражении, незаметно ускользнет от нас и догонит ее.
Узнав впоследствии об этих планах, я был глубоко оскорблен пренебрежением Раймонда к чувствам моей сестры. Однако, поразмыслив, я понял, что сильнейшее возбуждение, в каком он находился, снимает с него эту вину. Если бы он дал нам заметить свое состояние, то, вероятно, действовал бы более разумно; но усилия, с какими он старался быть внешне хладнокровным, лишали его самообладания. Я убежден, что в худшем случае он уехал бы не дальше морского порта и вернулся, чтобы проститься с нами и посвятить в свои планы. Задача, которую он возложил на Пердиту, не становилась от этого легче. Он взял с нее клятву, что она не проговорится; и то, что свою роль в этой драме ей предстояло играть одной, было особенно мучительно. Вернусь, однако, к моему повествованию.
Вначале дебаты были долгими и громогласными и часто длились лишь затем, чтобы протянуть время. Теперь же каждый боялся, что наступит последний срок, а выбор еще не будет сделан. Парламентарии, против обыкновения, хранили молчание или переговаривались шепотом. Обычные мелкие дела были быстро закончены. Герцог *** выбыл из состязания еще в его начале; борьба шла между лордом Раймондом и мистером Райлендом. Последний был уверен в своей победе до тех пор, пока не была предложена кандидатура Раймонда, и тогда он стал яростно бороться за голоса. Каждый вечер, появляясь в парламенте, полный нетерпения и гнева, он с противоположной стороны зала заседаний палаты общин85 бросал на нас сердитые взгляды, словно пытаясь уничтожить этим налги надежды.
В английской конституции все предусмотрено для мирного исхода борьбы. В последний день ее разрешается оставлять лишь двух кандидатов, и, чтобы избежать, если возможно, финальной схватки, одному из них за добровольный отказ предлагается какая-либо выгодная и почетная должность, а также некоторые преимущества на следующих выборах. Как ни странно, однако, не было еще случая, чтобы кто-либо из кандидатов на это согласился, поэтому данный параграф закона как бы устарел и во время дебатов ни разу не был нами упомянут. Когда нам предложили образовать комитет для избрания лорда-протектора, парламентарий, выдвинувший кандидатуру Райленда, встал и, к нашему крайнему изумлению, объявил, что тот свою кандидатуру снимает. Эго было встречено сперва молчанием, затем глухим гулом голосов, а когда председатель объявил, что избранным считается лорд Раймонд, раздались аплодисменты и восторженные крики. Оказалось, что нам нечего было опасаться поражения; если бы мистер Райленд и не вышел из борьбы, наш кандидат был бы избран единогласно. Теперь, когда борьба окончилась, каждый вновь почувствовал прежнее уважение к нашему другу и былое восхищение им. Все поняли, что Англия не имела еще протектора, столь способного справиться с многотрудными обязанностями этого высокого поста. Все голоса слились в один, и этот голос повторял имя Раймонда.
Раймонд явился. Я сидел в одном из кресел на самом верху и видел, как он шел по проходу к столу спикера. Присущая ему скромность возобладала над торжествующей радостью. Раймонд неуверенно огляделся, словно глаза его были затуманены. Адриан, сидевший рядом со мной, поспешил к нему, прыгая через скамьи. Это ободрило нашего друга; когда он заговорил, неуверенность его исчезла и он выступил во всем блеске своей победы. Предыдущий протектор, торжественно вводя его в должность, вручил ему текст присяги и полагающиеся знаки отличия. Парламентарии разошлись. Первые лица государства окружили вновь избранного лидера и проводили в правительственный дворец. Адриан куда-то исчез; когда вокруг Раймонда остались лишь близкие друзья, он вновь появился вместе с Айдрис, чтобы поздравить друга с успехом.
Но где же была Пердита? Заботливо подготовив на случай поражения свое незаметное бегство, Раймонд настолько обо всем теперь позабыл, что осведомился, где она. Услышав о ее таинственном исчезновении, он все вспомнил. Адриан уже пытался найти ее, полагая, что тревога должна была привести Пердиту куда-нибудь поближе к парламенту и теперь ее отсутствие могло означать несчастный случай. Но Раймонд, ничего не объясняя, покинул нас, и через минуту мы услышали, как он проскакал по улице, невзирая на дождь и ветер, которые, казалось, бушевали по всей земле. Мы не знали, как далеко он отправился, и разошлись, думая, что они скоро вернутся во дворец вместе и что им сейчас стоило бы остаться вдвоем.
А Пердита со своим ребенком была уже в Дартфорде86 и безутешно рыдала. Она распорядилась насчет продолжения пути, уложила уснувшую малютку на кровать и несколько часов провела в муках. Она то смотрела из окна на борьбу стихий, думая, что и они — против нее, то в мрачном отчаянии слушала шум дождя, то склонялась над своей крошкой, столь похожей на отца, и со страхом думала, что та унаследует те же страсти, те же неукротимые порывы, которые были его несчастьем. И тут же с восторгом и гордостью увидела на ее лице прекрасную улыбку, столь часто озарявшую лицо Раймонда. Это успокоило ее. Она подумала, что владеет бесценным сокровищем — любовью своего супруга, подумала о гении, возвышавшем его над современниками, о его преданности ей. Пердите стало казаться, что всем другим, кроме него, можно пожертвовать, и даже с радостью; что это было бы умилостивительной жертвой ради сохранения высшего блага, каким был он; что судьба требует от нее этой жертвы, этого доказательства ее любви к Раймонду, и что приносить ее надо радостно. Она представила себе их жизнь на греческом острове, где он решил уединиться, представила себе, как станет заботиться о нем, о прелестной Кларе, как они будут вместе ездить верхом, как она сделает все, чтобы он утешился.
Эта картина встала перед ней в столь привлекательном свете, что она исп)та-лась обратного: жизни в Лондоне, в роскоши и на вершине власти, когда Раймонд не будет принадлежать ей всецело, а она не станет для него единственным источником счастья. Ради себя самой она готова была желать ему поражения; и только ради Раймонда боялась этого желать.
Тут она услышала во дворе постоялого двора топот его коня. Он спешил к ней, сквозь бурю и ливень, лишь бы прибыть скорее. Что могло это означать, как не его поражение; теперь им надо было бежать из родной Англии, видевшей его позор, и укрыться в миртовых рощах греческого острова.
Мгновение — и она была в его объятиях. Он уже настолько свыкся со своей победой, что забыл известить о ней спутницу жизни. А она ощутила уверенность, что, обладая ею, он не станет отчаиваться.
— Как ты добр! — воскликнула она. — Как ты благороден, мой любимый! Не страшись позора, не страшись лишений, пока с тобой твоя Пердита. Не страшись печали, пока нам улыбается наше дитя. Поедем, куда ты захочешь. С нами любовь, и нам не о чем сожалеть.
Так твердила Пердита в объятиях Раймонда и, откинув голову, искала в его глазах ответ на свои слова. А его глаза сияли счастьем.
— Что это? — сказал он шутливо. — О чем говорит маленькая супруга протектора? Что за мечты об изгнании и безвестности, когда тебе уготован наряд, шитый золотом?
Он поцеловал ее в лоб. Но капризница, не знавшая, радоваться ей или печалиться, и ошеломленная столь быстрой переменой, спрягала лицо у него на груди и заплакала. Он принялся утешать Пердигу, стараясь вселить в нее собственные надежды и желания, и скоро все они отразились на ее просиявшем лице. Как они оба были счастливы в ту ночь! Какая радость переполняла их сердца!
*Мы находили здесь всё самое достойное,
Что известно смертным(ит.).
Глава восьмая
После того как наш друг вступил на свой новый пост, мы подумали о возвращении в Виндзор. Эта местность была настолько близко от Лондона, что, прощаясь с Раймондом и Пердитой, мы не ощущали печали расставания. Мы простились с ними в протекторском дворце. Мне приятно было видеть, как моя сестра старается играть свою роль и держаться с подобающим достоинством. Никогда еще природная гордость и скромность в поведении не вступали в такое противоречие друг с другом. Ее застенчивость не была искусственной; она происходила из боязни, что ее не оценят по достоинству. Это чувство было присуще и Раймонду. Но Пердита чаще, чем он, думала о других, и ее застенчивость происходила отчасти из желания избавить окружающих от чувства, что они ниже ее, чувства, которого она сама не осознавала. По своему рождению и вое-питанию Айдрис больше подошла бы для всех официальных церемоний; но именно легкость, с какою она выполняла бы привычные действия, превращала их в скучную обязанность, тогда как Пердита, пусть менее умелая, явно радовалась своему положению. Она была настолько полна новых замыслов, что меньше горевала о разлуке с нами; не сожалея об обстоятельствах, которые к ней привели, она ласково простилась и обещала скоро навестить нас. Воодушевление Раймонда было безграничным; он просто не знал, что делать со своей новой властью. Он был полон различных планов и еще не остановился ни на одном, но обещал себе, своим друзьям и всему миру, что годы его правления будут отмечены беспримерными делами. Обо всем этом говорили мы, в уменьшенном числе возвращаясь в Виндзорский замок. Мы с облегчением удалялись от политической сутолоки и вернулись в наше уединение с особенным удовольствием. Здесь не было недостатка в способах времяпрепровождения, но теперь меня более всего влекло к интеллектуальному труду; усердные умственные занятия оказались отличным лекарством от душевного беспокойства, которое непременно одолело бы меня, если бы я пребывал в праздности. Пердита позволила нам увезти с собой Клару; вместе с двумя нашими прелестными детьми она доставляла нам постоянное удовольствие.
Единственное, что тревожило нас, было здоровье Адриана. Оно явно ухудшалось, однако без симптомов, которые позволили бы распознать болезнь; правда, блеск в глазах, их оживленное выражение и румянец на щеках заставляли подозревать чахотку; однако он не жаловался на боли и не испытывал страха. Он охотно взялся за свои книги, а отдыхал от занятий в обществе самых близких ему людей, то есть своей сестры и меня. Иногда Адриан отправлялся в Лондон повидаться с Раймондом и узнать, как идут дела; он часто брал с собой Клару, чтобы она увиделась с родителями, а также потому, что всегда с удовольствием слушал милый лепет этого умного и очаровательного ребенка.
В Лондоне все шло хорошо. Состоялись выборы, собрался новый парламент; Раймонд был занят множеством замыслов, благотворных для страны. Началась постройка каналов, акведуков, мостов, величественных зданий и иных общественно-полезных строений, имевших целью сделать Англию страной невиданного плодородия и богатства; предстояло покончить с бедностью; дать людям возможность передвигаться с места на место с той же легкостью, что и принцы Хусейн, Али и Ахмед из «Арабских ночей»87. Земная жизнь человека должна была вскоре приблизиться к блаженству ангелов на небесах; не станет болезней, а труд будет избавлен от всего, что делает его тяжким. И это не казалось невероятным. Научные открытия множились с быстротой, обгонявшей все расчеты; злаки произрастали как бы сами собой. Машины способны были с легкостью доставлять все необходимое для жизни людей, но ложным оставалось направление умов. Люди не были счастливы не потому, что не могли достичь счастья, а потому, что не хотели взяться за устранение препятствий, ими же созданных. Раймонд задумал внушить им эту благотворную волю, и тогда общество, обустроенное по безошибочным правилам, не придет более в беспорядок88. Ради этих надежд он отказался от давней своей мечты остаться в истории как непобедимый воин; отложив меч, он сделал своей целью мир и все его блага; титул благодетеля страны — вот чего жаждал Раймонд.
Среди других проектов его было создание национальной галереи живописи и скульптуры. Немало таких произведений, хранившихся у него самого, предназначил он в дар Республике. Так как галерея должна была стать украшением правления Раймонда, он был весьма требователен, выбирая проект здания. Лорд-протектор уже отверг их сотни и посылал за ними даже в Италию и Грецию. Так как проект должен был отличаться не только совершенной красотой, но и оригинальностью, поиски его некоторое время оставались безуспешными89. Наконец был получен проект, не подписанный архитектором и содержавший лишь адрес, на который можно было прислать отзыв. Необычный и изящный чертеж тем не менее имел много погрешностей, и было ясно, что автор его обладал тонким вкусом, но не мог быть архитектором. Раймонд любовался чертежом и, чем дольше смотрел, тем больше восхищался; однако при внимательном рассмотрении недостатков также оказывалось все больше. Он написал по приложенному адресу и пригласил автора, чтобы сделать исправления, о которых им предстояло договориться.
Явился грек, мужчина средних лет, неглупый на вид, но со столь простецкой физиономией, что Раймонду трудно было поверить в его авторство. По его собственному признанию, грек архитектором не был, но ему понравилась мысль о строительстве галереи, а чертеж он послал, ничуть не надеясь, что его примут. Он был немногословен. Раймонд стал его расспрашивать, но тот уклонялся от ответов, и протектор обратился к чертежу; указав на ошибки и предложив исправления, он дал греку карандаш, чтобы это было сделано тут же. Посетитель отказался, но уверил, что все понял и проделает эту работу у себя. Раймонду пришлось отпустить его.
На другой день грек вернулся. Чертеж был сделан заново, однако многие недостатки остались, а некоторые указания были поняты неверно.
— Вчера я не настоял на своем, — сказал Раймонд, — но сегодня настаиваю. Бери-ка карандаш.