1. Сара
Heu quam est timendus qui mori tutus putat.
Тот страшен, кто за благо почитает смерть.
Жизнь Томаса была похожа на воды Тихого Океана – чередование ровных, бескрайних штилей и внезапных штормов. Он мог годами ждать какого-нибудь события, а потом, когда оно происходило, кусал локти от досады. Неудачи сменяли катастрофы, а те, в свою очередь, уступали место трагедиям.
Однажды Томас прочел книгу про своего тезку авторства жизнерадостного американского атеиста и никак не мог понять, почему судьба обошлась с безрассудным подростком так по-доброму. Получи Томас хоть каплю везения и харизмы Сойера, все могло бы пойти иначе.
Справедливо.
Томасу было пять лет, когда отец решил, что мальчику пора привыкать к «настоящей жизни» и запустил в него толстым томиком Библии за то, что Томас разлил молоко за завтраком. Не то чтобы отец был религиозным человеком, просто Библия была единственной книгой во всем их доме.
Мать, разумеется, пила. Только в таком состоянии можно было выносить характер Джозефа и не сойти с ума от страха и боли. Она начинала пить с утра, а к вечеру была уже в таком состоянии, что Томас лишний раз не хотел спрашивать у нее про ужин. Обычно вместо ужина были остатки обеда. Или завтрака – тут уж как повезет.
Томас искренне считал себя самым несчастным ребенком на свете, и, возможно, так оно и было. Вокруг него били посуду, стреляли из пневматического пистолета «для самозащиты», ругались хуже сапожников и постоянно грозились убить.
Убить!
В детстве Томас очень боялся смерти.
Смерть была единственной плохой вещью, которая не случилась с Томасом в детстве, хотя с возрастом он стал думать о костлявой в другом ключе. «Лучше бы умереть», - так обычно начинались эти мысли. Так и заканчивались.
Ходить в школу Томас начал на год позже сверстников – обычное дело в семье, где никому нет дела до ребенка. Родители отдали его в государственную клоаку, рассчитывая, что это освободит им пространство для домашних разборок. К подростковому возрасту Томас был настолько нелюбимым, забитым и запущенным ребенком, что быстро превратился в объект всеобщих насмешек.
У него не было друзей, подруг, воспитатели считали его ленивым и рассеянным, а директор не хотел лишний раз видеть пьяных родителей и перестал вызывать их по пустякам. Томас рос, подобно сорной траве, и многим в его окружении казалось, что вопрос «прополки» - это всего лишь вопрос времени. Жизнь обязательно поступит с Томасом так, как он «того заслуживает».
Томасу рано стало наплевать. Он начал с родителей, а потом закономерно пришел и к самому себе в этих размышлениях. В результате ему было наплевать на всё, что было вокруг и внутри него. Он ел, спал и ходил в школу, но ничто не задевало и не трогало его. Ни девочки, ни мальчики, ни хобби, ни уроки, ни даже возможность прогулять школу и заняться чем-то опасным.
Равнодушие и апатия перемежались вспышками особенного гнева со стороны отчима. Отец, совершенно незаметно для Томаса, куда-то исчез – то ли попал в тюрьму, то ли уехал в другой Штат, то ли умер – и его место занял другой мужчина. Бил он также, и Томас не сразу заметил разницу. Только когда вместо Библии его ударили пустой бутылкой из под портвейна.
- Чертов ублюдок! – орал Френки, отвешивая удары один за другим, целясь в голову, задевая спину и плечи. Томас сжался, стараясь исчезнуть из мира, и невольно увернулся от одного удара. – Вот как ты поступаешь с отцом! – пуще прежнего разъярился Френки. – Вали из моего дома, ублюдок! Вали!
Томас поплелся к выходу.
- Давай, вали! Трусливый ублюдок! – не унимался Френки.
- Чтоб ты сдох, - процедил сквозь зубы Томас. Сказать по правде, он желал смерти абсолютно всем, кто его окружал.
- Что ты там вякаешь, маленький подонок? Ну-ка иди сюда!
Но Томас уже вышел за калитку и пошел по улице. Френки не любил устраивать сцены на публике, где его норовила осудить каждая «грязная шлюха». Конфликт был временно исчерпан.
Скоротать вечер вне дома для Томаса было не так уж сложно – он просто отправился на детскую площадку и стал заниматься невинным вандализмом. Начал расписывать на лавочке, каким ублюдком, на самом деле, является Френки. Тихая месть приносила удовольствие, и он не заметил, как стемнело.
Возвращаясь домой, Томас услышал запах гари. Тот набивался в нос, неприятно щекоча волоски, и мальчик несколько раз чихнул – источник явно был неподалеку.
Томас стоял напротив пылающего дома и безразлично просчитывал, какие у него есть варианты. Томаса не задело и не удивило, что именно его жилище пожар выбрал для временного укрытия. Он надеялся, что хотя бы пожару будет уютно в этих прогнивших, воняющих алкоголем и рвотой стенах. Сел рядом с дорогой и стал ждать спасателей, мысленно отсчитывая овечек.
- Сто сорок шесть, сто сорок семь…
Последняя ставка, которую он успел сделать, оказалась выигрышной – его забрали в приют. Томас первые дни разбирался в обстановке, присматривался к другим ребятам и усиленно делал выводы. Ему не хотелось попасть впросак, нужно было извлечь хоть какую-то выгоду из того, что теперь у него не было ни матери, ни Джозефа, ни Френки. Социальный работник рассказал, что у Томаса была бабушка, но ее возраст и положение оказались слишком шаткими. Проще говоря, бабушке, как и всем остальным, оказалось начхать на Томаса.
- Эй, а правда, что ты спалил своих родаков? – спросил в один из первых дней местный заводила, Тотти. Настоящее его имя было Арчибальд, и никто не задавал ему вопрос, почему он просит называть себя Тотти – это было очевидно.
- Правда, - ответил Томас и рассмеялся. Смеялся он редко, так что тут расстарался на славу, и вышло у него так зловеще, что несколько недель ни один мальчишка не подходил к нему.
Это было хорошее, спокойное время. Томас отъелся, поглощая овсянку, вареные яйца, подгоревшие кусочки бекона и гороховый суп за обе щеки. Повариха не могла нарадоваться на нового мальчонку.
Потом, разумеется, мальчишки собрались гурьбой и объяснили Томасу, что даже зловещий смех и туманное прошлое не заменят толпу разозлившихся, отчаявшихся детей, которым на все плевать, и на которых плевать всем остальным.
В приюте он познакомился с Сарой. Это была любовь с первого взгляда. Томас посмотрел в ярко-зеленые глаза и ощутил, что его сердце забилось чаще. Перед ним было существо, которому он мог безоговорочно довериться, посвятить всего себя и даже сделать для него что-то хорошее. Томас научился прятать кусочки хлеба, остатки бутербродов, пирожных и носил их Саре. Та ела увлеченно, с наслаждением, и тоже, подобно самому Томасу, прибавляла в весе.
Золотая пора, безмятежность, настоящая юность. Томас, наконец, накопил достаточно сил для того, чтобы «сменить шкуру». Быстро подрос, на руках и ногах появились бугорки мышц, а редкие сухие волосы сменились вполне приличной – хоть и запущенной – шевелюрой. На Томаса стали поглядывать приютские девушки.
Он оказался однолюбом. Его сердце, душа и тело принадлежали Саре. И так было ровно два месяца. Всё произошло в день, когда Томас увидел, как с клена напротив его окна упал последний листик.
На улице стоял ранний осенний мороз, было ясно, Томас надел казенную куртку и шапку. Долговязая фигура в них смотрелась глуповато, но Саре было все равно. Она ждала его, как обычно, возле черного хода, куда подъезжал грузовик с продуктами и машина для уборки мусора. Там они встречались каждый день и там же проводили почти все время.
Сара начала есть кусочек бекона, припрятанный Томасом накануне, и раздался выстрел.
Томас увидел, как хрупкое тельце Сары дернулось от этого выстрела, а потом осело на землю. Легко, мягко, как все, что делало хрупкое тельце Сары до этой минуты. Томас протянул дрожащие, отмерзшие на морозе пальцы и коснулся самыми кончиками мягкой шерсти. Он весь закостенел, превратился в статую и боялся выдохнуть, боялся опустить руку ниже, потому что тогда стало бы ясно окончательно, что Сары больше нет в живых.
Но Сара была жива.
Она слабо мяукнула и потянулась лапкой – Томасу показалось, что она тянется к нему. Мальчик на мгновение отмер, хотел приподнять Сару над землей, взять на руки и понести куда-то, но ровно в ту же секунду грубая человеческая рука оттолкнула его в сторону.
- Отвали, дылда, не видишь, промазал! – рявкнул на Томаса дворник.
Прицелился в упор, поставив дуло ружья прямо к голове Сары и нажал на курок. Томас почувствовал, как пуля проходит точно ему в лоб и вылетает дальше, куда-то в небо, навсегда унося за собой всё хорошее, что могло бы еще произойти в его жизни. Сара больше не дергалась – спокойно лежала возле ног дворника, истекая кровью, а возле ошметков ее мордочки лежал кусочек бекона.
Томас развернулся и его стошнило.
- Убирать сам будешь, - равнодушно обронил дворник. – И чтоб никакой швали у меня на дворе!
Он одарил грозным взглядом подростка, но заметил, как сильно Томас побледнел, и сжалился:
- Не ссы, знаешь еще сколько таких будет?
Томас поднялся на ноги и пошел прочь. Ноги несли его к ограде, и если бы дворник был хоть на йоту умнее, он никогда не позволил бы Томасу идти дальше. Но дворнику, как и всем остальным в жизни Томаса, было плевать, поэтому мальчик успешно добрался до ограды, пролез через прутья и пошел дальше.
В голове было ясно и спокойно – пуля, прошедшая навылет, забрала с собой осколки чувств Томаса, оставив благодатную пустоту.
«Вот бы так всегда», - подумал мальчик, и ему пришла в голову забавная идея.
- Я хочу продать душу! – заорал он изо всех сил, выпуская из легких весь воздух, который был у него в запасе. – Я хочу продать душу!
Прохожие оглядывались на странного подростка в одежде ближайшего приюта и старались перейти на другую сторону улицы. Томас беспрепятственно брел мимо магазинов, школ, домов, продолжая голосить во все горло. В конце концов, ноги сами привели его к обломкам родительского дома. До сих пор ничего не было разобрано или построено на зловещем участке – полиция до сих пор не могла понять причины возгорания. Томас уселся напротив, как в роковой день, лишивший его родственников, и прошептал, тихо-тихо, сорванным от тяжкого труда голосом.
- Я хочу продать душу.
Из глубины развалин в сторону Томаса вышла странная фигура. По мере ее приближения Томас отмечал все больше необычных деталей: странный наряд, непривычные пропорции тела, удивительно сложную прическу. К нему словно явился житель другого мира.
- Хочешь продать душу? – ласково поинтересовался мужчина. Его бледные ладони с длинными пальцами потянулись к Томасу. – Ну, так давай, продавай!
Томас вскочил на ноги и бросился бежать. Смерть была единственным, что не случилось с ним за эти годы, и, несмотря на всю отвратительность жизни, он был рад такому положению дел.
2. Душа
Divinum opus sedare dolorem.
Божественное дело – успокаивать боль.
Томас бежал недолго – добравшись до детской площадки, он вымотался так сильно, что пришлось рухнуть на ближайшую лавочку. Пережитый ужас после смерти Сары и долгая прогулка по городу лишили его сил, и теперь парнишка буквально чувствовал, как подгибаются ноги.
Отдышавшись, он осмотрелся по сторонам, но преследователя (если, конечно, странный мужчина погнался за ним, в чем Томас не был уверен) видно не было. Тогда он принялся рассматривать площадку и в частности лавочку, на которой сидел. Перочинным ножом на деревянной дощечке было написано: «Френки козел». Томас вспомнил, как сам вырезал эту фразу, вкладывая в нее всю злость и горечь от побоев, все подгоревшие тосты, все крики матери и весь запах перегара, неизменно сопровождавший отчима, куда бы тот ни отправился.
Ему вдруг захотелось стереть надпись. Теперь, когда Френки и мамы не было на свете, надпись напоминала ему о вещах, которые уже никогда не смогут повториться. Захотелось сжечь всю лавочку, целиком. Сжечь в том же огне, в котором погибли родители.
На смену безысходности, обреченности, истощению пришел из глубины сердца Томаса всепоглощающий гнев. Тогда и появился во второй раз странный мужчина – его силуэт возник словно из воздуха, затем проявился яснее на фоне сумерек и окончательно уплотнился, когда фигура подошла к пареньку.
- Ты хотел продать душу, помнишь? – вкрадчиво поинтересовался мужчина.
Томас посмотрел на него еще раз через призму гнева: светлые волосы были убраны в сложное нагромождение переплетенных на затылке локонов, часть которых свисала до самой земли, часть была длиной до пояса, а часть торчала смешными перьями в разные стороны. Мужчина весь был укутан этими локонами, и они составляли красивый контраст черному одеянию: рубашке и брюкам из простой льняной ткани. Томасу показалось, что в предыдущий раз он видел этого же мужчину в другой одежде, но вспомнить в какой именно не смог.
- Ну же, - мужчина улыбнулся и снова протянул руки.
- Я хочу… - пробормотал Томас, ощущая, как гнев заслонил от него все прежние мысли. Чего же он хотел, когда кричал? Что ему было нужно? Наверное, это было очень важно, раз он так отчаялся и убежал из приюта?
- Все, что угодно, - мужчина улыбнулся шире и развел руки в стороны, как бы обнимая ими весь мир. – Слава, богатство, любовь, знания, сила – все, что угодно.
- Нет, - покачал головой Томас. Ему очень хотелось понять, чего же он хотел раньше, потому что единственное, чего он хотел теперь – спалить лавочку под собой. Она обжигала ладони Томаса, которыми тот оперся о деревяшку, вцепилась щепками в брюки, занозой засела в мозгу.
- Все, что угодно, - снова повторил мужчина. Он смотрел на Томаса терпеливо, спокойно и продолжал улыбаться.
- Я хочу…
- Остановись! – донесся высокий голос из-за спины. Томас обернулся и увидел красивую женщину. Она была одета в длинное белое платье, а ее черные волосы длинной косой ложились на грудь. Женщина напомнила Томасу маму, и мамины глаза на ее лице полны были слез и отчаяния. – Остановись!
- Не вмешивайся, тварь! – мужчина перестал улыбаться, обошел лавочку с Томасом и встал напротив женщины, заслоняя собой паренька. – Убирайся, он позвал меня сам.
- Томас, остановись! – снова закричала женщина, не обращая внимания на действия светловолосого. – Не делай этого!
Томас все еще сидел на лавочке, внимательно разглядывая обе фигурки – пытался понять, кто перед ним. Конечно, в первую очередь приходила на ум чертовщина, но, с другой стороны, все это могло оказаться сном или бредом – мало ли, где сейчас на самом деле находится Томас? Парень подумал, что светловолосая фигура выглядит для него совсем незнакомо и чуждо, а вот черноволосую женщину он словно хорошо знает. И захотелось задать вопрос.
- Почему я не должен этого делать? Кто ты? – спросил Томас, вцепившись в лавочку до хруста суставов. Так ему было страшно, и так сильно кипел в нем гнев. На Френки, воспоминания, самого себя и двух незнакомцев, которые обсуждали Томаса, будто знали всю жизнь.
- Не важно, кто я, - ответила женщина, протягивая к Томасу руки. Так, наверное, могла бы протягивать их мама, если бы не сгорела в пожаре и пила хоть на одну бутылку меньше. – Важно, что Дьявол никогда не бывает честен.
Томас услышал заветное слово и начал нервно кусать губы. Его тело превратилось в пружину, и он приготовился бежать. «Дьявол» - с такими вещами не шутят, так ведь? Когда ты идешь гулять на детскую площадку, ты не начинаешь называть «дьяволом» всех подряд?
- Расскажи ему, кто ты – он задал вопрос, - вмешался светловолосый, которого женщина окрестила «дьяволом». Голос звучал насмешливо и уверенно, но в нем не было… дьявольщины. Обычный голос. Даже прическа мужчины была сложней его голоса.
- Томас, беги! Я постараюсь задержать его, а ты беги, сынок! – закричала женщина.
И Томас принял решение.
- Я хочу продать душу, сейчас, прямо сейчас, сейчас же! Сейчас! – завопил паренек, вскакивая на лавку. В нем бурлил гнев, который переплавлялся в искреннюю ненависть, а потом разгорался всполохами ярости. Он вспомнил, что было ему нужно после смерти Сары. – Ну же!