Поймите меня правильно: я вовсе не хочу сказать, что Линда чересчур взыскательна или стервозна. Ничего подобного. Но точность — ее пунктик. Конечно, всему виной работа. Линда — диспетчер вагонеток-рудовозов. Водят эти вагонетки роботы, а значит, они ходят точно по расписанию. Если вагонетка слегка запаздывает, ее никто не ждет. Как бы само собой разумеется, что она захвачена каким-то другим Проектом.
Проработав диспетчером три года, Линда, конечно же, малость тронулась умом. Помнится, однажды, когда мы только-только начали встречаться, я пришел к ней домой, опоздав всего на пять минут, и застал Линду в истерике. Она была уверена, что меня убили. Ей просто не пришло в голову, что опоздать можно и по менее зловещей причине. А когда я рассказал, почему задержался (порвался шнурок на ботинке), Линда так обиделась, что четыре дня не разговаривала со мной.
До сих пор я как-то умудрялся сохранять душевное равновесие, несмотря на ежедневные мелкие огорчения. Даже пока поглощал яичницу (я не мог выбросить ее: это яйцо было моим утренним пайком, а я изрядно оголодал) и торопливо занавешивал сиявшее лучезарной прозрачностью окно на своем сто пятьдесят третьем этаже, я неустанно повторял заготовленные речи и мучительно выбирал самую действенную.
У меня была припасена бытоустройственная версия: «Милая, кажется, на семьдесят третьем уровне сдается неплохая временная квартирка». Была и романтическая: «Дорогая, я сейчас без тебя жить не могу. Я люблю тебя безумно и временно и хочу разделить с тобой отрезок жизни. Ты станешь моей на такой-то и такой-то срок?» Я заготовил даже практично-деловую версию: «Линда, мне понадобится жена на год-другой как минимум, и я хочу провести это время только с тобой».
Вообще-то я любил Линду не временно, а гораздо основательнее, хотя не мог бы признаться в этом ни ей, ни тем паче посторонним людям. Но, даже будь мы генетически желательны (а мы таковыми не были), все равно Линда слишком дорожила свободой, ревниво оберегала свою независимость и не согласилась бы ни на какой брачный союз, кроме ВиБ (временный и бездетный).
Короче, я репетировал все версии, хотя и понимал, что, когда настанет время говорить, язык мой, вероятно, прирастет к нёбу, и в лучшем случае я сумею лишь буркнуть: «Пойдешь за меня?» Попутно я бился с молнией и кондиционером. Но все-таки ухитрился покинуть свое жилище без пяти минут десять.
Линда проживала на сто сороковом, всего в тринадцати этажах от меня, и я никогда не тратил на дорогу больше двух-трех минут. Так что из дома я вышел, можно сказать, загодя.
Но лифт не пришел. Я нажал кнопку, подождал… И произошло нечто непонятное: ничего не произошло. Прежде лифт всегда приходил спустя самое большее тридцать секунд после нажатия кнопки. Мой этаж был полустанком — его обслуживал лифт, который курсировал между сто тридцать третьим и сто шестьдесят седьмым этажами, где можно было пересесть либо на другой местный лифт, либо на экспресс. Значит, наш лифт сейчас находился не более чем в двадцати этажах от меня, да и до часа «пик» еще далеко.
Я снова нажал кнопку и опять подождал, потом взглянул на часы и убедился, что уже без трех минут десять. Прошло целых две минуты, а лифта нет как нет! И, если он не появится сию же секунду, я опоздаю!
Лифт не появился.
Я не знал, что мне делать. Ждать в надежде, что он все-таки придет? Или вернуться домой, позвонить Линде и предупредить, что я задерживаюсь?
Прошло еще десять секунд. Лифта все не было, и тогда я решил действовать по второму варианту. Я бросился к своей двери, приложил к ней большой палец и, вбежав в квартиру, набрал номер любимой. Вспыхнул экран, и на черном фоне появились белые буквы: НОМЕР ОТКЛЮЧЕН ПО ЛИЧНЫМ СООБРАЖЕНИЯМ.
Господи, ну конечно! Ведь Линда ждет меня под дверью. Она знает о моем намерении и заранее отключила телефон, чтобы нам никто не помешал.
Я в панике вылетел из квартиры, подбежал к лифту и со всей силы забарабанил по чертовой кнопке. Даже если лифт придет сию же секунду, я все равно прибуду к Линде с минутным опозданием.
Но лифт не пришел.
Я готов был выть от ярости, тем паче что безлифтье венчало целую череду сегодняшних досад и неурядиц. Чаша переполнилась. Я впал в бешенство и успел отвесить дверце три хороших пинка, прежде чем понял, что наношу ей куда меньший ущерб, чем самому себе. Я бросился обратно в квартиру, в гневе хлопнул дверью, схватил телефонный справочник, отыскал номер транзитной службы, набрал его и приготовился прореветь свою жалобу так, чтобы меня услышали на третьем уровне подподвала.
Но на экране появилась надпись: ЗАНЯТО.
Лишь с четвертой попытки я наконец дозвонился до какой-то затырканной дежурной и заорал:
— Меня зовут Райе! Эдмунд Райе! Я проживаю на сто пятьдесят третьем этаже! Я только что вызвал лифт, а он…
— Питание лифта отключено, — как по-писаному оттарабанила дежурная.
Но ей не удалось сбить меня с толку дольше, чем на секунду.
— Отключено? Как это — отключено? Лифты не отключают! — заявил я.
— Мы возобновим обслуживание, как только сможем, — отчеканила дежурная. Мои вопли отскакивали от нее, как излучение от силового экрана Проекта.
Я сменил тактику. Сначала я с важным видом набрал в грудь воздуху, а потом спросил тоном вполне разумного существа:
— Вас не слишком затруднит объяснить мне, почему было отключено питание лифта?
— Извините, сэр, но это…
— Стоп, — сказал я. Совсем тихо. Она умолкла и принялась таращиться на меня. Прежде дежурная лишь слепо пялилась в экран и долдонила ответы, будто попугай. Теперь наконец она удостоила меня взглядом. Я тотчас воспользовался этим обстоятельством и совершенно спокойно, как человек мыслящий, заявил ей: — Позвольте кое-что вам сообщить, мисс. Позвольте сообщить, что, отключив питание лифта, вы и ваши сослуживцы поломали мне жизнь.
Дежурная разинула рот и захлопала глазами.
— Поломали жизнь?
— Вот именно, — ответил я и, решив, что теперь — самое время, опять набрал в грудь воздуху, еще медленнее, чем в первый раз: — Я направлялся к нежно любимой девушке, чтобы сделать ей предложение. Эта девушка — само совершенство, со всех точек зрения, кроме одной. Вы меня понимаете?
Дежурная изумленно кивнула. Судьба свела меня с романтической натурой. Правда, я был слишком озабочен своими неурядицами и не заметил этого.
— Во всех отношениях, кроме одного, — повторил я. — Есть у нее один маленький изъян. Она зациклена на точности. Мы должны были встретиться ровно в десять, но я опоздал! — Я занес руку и потряс кулаком перед экраном. — Вы понимаете, что натворили, отключив питание лифта? Теперь она не то что женой, а даже собеседницей моей не станет!
— Пожалуйста, не кричите, сэр, — испуганно попросила дежурная.
— Я не кричу!
— Сэр, мне очень жаль. Я понимаю ваши…
— Понимаете?! — взревел я и затрясся от ярости, утратив дар речи.
Дежурная огляделась по сторонам, потом подалась поближе к экрану, продемонстрировав декольте, которого я по рассеянности не заметил, и проговорила вполголоса:
— Нам нельзя разглашать эти сведения, но вам, так и быть, скажу, чтобы вы поняли, почему мы были вынуждены отключить питание. Конечно, ужасно, что у вас все разладилось, но дело в том… — она подалась еще ближе и почти коснулась экрана носом. — Дело в том, что в лифте сидит лазутчик…
Пришел мой черед вытаращить глаза и разинуть рот.
— Что?
— Лазутчик. Шпион. Его засекли на сто сорок седьмом этаже, но схватить не успели: он юркнул в лифт. Протиснулся между створками. Однако армия предпринимает все возможное, чтобы извлечь его оттуда.
— Разве это так уж сложно?
— Он включил ручное управление, и теперь мы не можем ничего сделать. Как только кто-то пытается влезть в шахту, шпион норовит раздавить его лифтом.
Все это звучало совершенно невероятно.
— Раздавить лифтом?
— Он гоняет лифт вверх-вниз, — объяснила дежурная. — И норовит сплющить всякого, кто сунется к нему.
— Ага… — молвил я. — Тогда это, похоже, надолго…
На этот раз дежурная подалась так близко, что даже в своем нынешнем состоянии я не мог не заметить ее декольте, и зашептала:
— Военные опасаются, что придется брать его измором.
— О, нет! Только не это! Дежурная скорбно склонила голову.
— Мне очень жаль, сэр, — сказала она, покосилась куда-то вправо и тотчас выпрямилась. — Мы-возобновим-обслуживание-как-толькосможем… — Щелк. Экран погас.
Минуту-другую я сидел и переваривал услышанное. Лазутчик в лифте? Лазутчик, сумевший незамеченным добраться до сто сорок седьмого этажа?! Да что, черт возьми, случилось с нашей армией? Если она так расслабилась, значит, Проект обречен, и никакой силовой экран его не спасет. Кто знает, сколько еще шпионов сумело тайком проникнуть к нам?
До сих пор я воспринимал осадное положение, на котором мы все находимся, как нечто нереальное. В конце концов, Проект наглухо закупорен и совершенно самодостаточен. Его никто не покидает, да и внутрь доныне никто не проникал. Мы — нация высотой в двести этажей, и опасность, грозящая нам со стороны других Проектов, всегда казалась мне (подозреваю, что и большинству народа тоже) совершенно несерьезной. Ну, угонят иногда вагонетку. Или шпион полезет в здание, а его пристрелят. Или наши разведчики покинут Проект на защищенной от излучения машине, чтобы пробраться в другой Проект и выяснить, какие козни против нас строят в его стенах. Мало кто из ' этих разведчиков возвращается обратно. Зато вагонетки пропадают \ редко. В общем, внутри Проекта течет полнокровная жизнь, и мы нечасто задумываемся об угрозе извне. Так, брезжит что-то на задворках сознания, но и только. В конце концов, эта внешняя угроза существует уже несколько десятилетий, с тех пор как кончилась Неблагородно-Благородная Война (по выражению доктора Килбилли).
Доктор Килбилли, автор «Истории переходного периода Проекта», придумал названия всем большим войнам XX и XXI столетий. У нас были Чернознатная Война, Расистская Нерасовая Война и наконец Неблагородно-Благородная Война. Разумеется, в других учебниках эти войны называли первой, второй и третьей мировыми.
Если верить доктору Килбилли, возведение проекта стало итогом 1 стечения многочисленных обстоятельств, самыми важными из которых были демографический взрыв и Договор в Осло. Демографический взрыв, понятное дело, означал, что народу все прибывало, а жизненного пространства не прибавлялось. Вот почему за какие-нибудь сто лет (очень быстро по историческим меркам) жилищное строительство стало совершенно другим, и дома начали расти не вширь, а ввысь. На пороге XX века большинство людей жило в крошечных хижинах высотой от одного до пяти этажей, но к двухтысячному году уже две трети населения цивилизованных стран сидело в «протопроектах». С самого начала кое-кто предпринимал робкие попытки сделать их чем-то большим, нежели просто жилые дома. К концу XX века в «протопроектах» (их еще называли многоэтажками и кооперативами) появились рестораны, магазины, детские сады, химчистки и тьма-тьмущая всяких иных служб. Ну а в XXI столетии Проекты стали совершенно автономными. В подподвалах на гидропонике выращивались овощи, целые этажи были отведены под школы, церкви, заводы. Если в пределах Проекта не залегали никакие полезные ископаемые, наружу посылали управляемые роботами вагонетки.
Так и жили. А все из-за демографического взрыва. И Договора в Осло.
Насколько я понимаю, когда-то на Земле шла ожесточенная борьба между двумя группами ныне прекративших существование государств (это нечто вроде Проектов, только они были не вертикальные, а горизонтальные), и обе группы имели атомное оружие. В преамбуле Договора в Осло говорилось, что атомная война возможна, но если кто-то все же помыслит о ней, то применять можно будет только тактические ядерные заряды, а стратегические — ни-ни (тактические заряды используются для уничтожения живой силы противника на поле боя, а стратегические — чтобы гробить мирный люд в тылу). Странное дело, но, когда кому-то пришло в голову повоевать, обе стороны решили соблюдать Договор в Осло и не бомбить Проекты. Разумеется, вояки возместили это неудобство, применяя тактическое ядерное оружие где надо и не надо, и после войны почти вся Земля стала радиоактивной и опасной для жизни. За исключением Проектов. Во всяком случае, тех из них, которые успели огородиться силовыми экранами, изобретенными перед самым началом боевых действий и способными отражать радиоактивные частицы.
Но, поскольку в ходе Неблагородно-Благородной Войны была нарушена уйма других договоров, после ее окончания никто уже толком не знал, где свои, а где чужие. Вполне возможно, что вон тот Проект на горизонте — союзник. Но это еще бабушка надвое сказала. А население того Проекта тоже знать не знало, враги мы или друзья. Казалось бы, чего проще — возьми и спроси. Ан нет, слишком опасно: можно выдать себя.
Так что теперь нам мало что напоминает об угрозе извне. Политика Вечной Бдительности и Мгновенной Готовности отдана на откуп армии, а всех остальных — простых обывателей — это вообще не колышет.
Но вот в лифте завелся лазутчик. Меня передернуло при мысли о том, что ему удалось так глубоко проникнуть в наши оборонительные порядки. А ведь следом за ним, возможно, лезут другие, и поди угадай, сколько их. Да и стены защищают нас, лишь пока все потенциальные недруги находятся снаружи.
Я сидел, ошеломленный этой ужасной вестью, и силился переварить ее. А потом вспомнил о Линде.
Часы показывали четверть одиннадцатого. Моля Бога, чтобы лазутчика уже поймали и чтобы Линда сочла его появление в лифте достаточно уважительной причиной для опоздания, я снова выбежал в коридор. Но лифт по-прежнему не действовал. Значит, лазутчик все еще сидел там. Силы оставили меня, и я привалился к стене. Голова пухла от самых мрачных мыслей.
Но тут я заметил дверь справа от лифта. Она вела на лестницу.
Я никогда прежде не обращал внимания на эту дверь. Лестницей у нас никто не пользуется, разве что обуреваемые жаждой приключений мальчишки, играющие в полицейских и воров. Моя нога не ступала на ' эту лестницу с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет. Правду, сказать, я вообще считал лестницу нелепым приспособлением. Ведь у < нас были лифты, которыми можно пользоваться, когда в них не сидят < лазутчики. Зачем же тогда лестница?
Если верить доктору Килбилли, этому живому кладезю бесполезных сведений, Проект строился в те времена, когда еще существовали» такие штуковины, как муниципальные власти (это что-то связанное с] городами — своего рода конгломератами проектов), а у местного муниципального правительства были какие-то там правила пожарной, безопасности, уже тогда безнадежно устаревшие. Они обязывали сооружать лестницы во всех зданиях города, и в итоге в нашем Проекте i тоже появилась лестница с тридцатью двумя тысячами ступенек.
Что ж, в кои-то веки она наконец может пригодиться. Меня отделяли от Линды всего тринадцать лестничных пролетов. Двести восемь ступенек. Разве я не способен преодолеть двести восемь ступенек, чтобы добраться до возлюбленной? Конечно, способен! Если дверь на лестницу не заперта.
Она открылась, хоть и весьма неохотно, потому что ею не пользовались уже черт-те сколько лет. Со скрипом, визгом и стоном створка чуть сдвинулась, и мне удалось протиснуться на пыльную, провонявшую плесенью лестничную площадку. Я глубоко вздохнул и приступил к нисхождению: восемь ступеней — площадка, еще восемь — этаж. И так далее.
Далее-то далее, но далеко я не ушел. Между сто пятидесятым и сто сорок девятым этажами в стене обнаружилась крошечная дверца. Я остановился и с любопытством оглядел ее. Когда-то на створке была намалевана некая надпись, но краска давно осыпалась. Тем не менее слой пыли на месте букв был тоньше и светлее, чем на остальной поверхности двери, и я пусть с трудом, но сумел разобрать слова: ШАХТА ЛИФТА. СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД.
Я нахмурился. Эту дверцу должен был охранять как минимум взвод бдительных солдат. Почему же она без присмотра? Может, за ненадобностью ее просто не нанесли на новейшие карты Проекта? Или она опечатана изнутри? Или военные уже поймали лазутчика? Или начальство допустило халатность?