1. ДВЕРЬ. КЛЮЧ ДЛЯ ПЕТРА.
— Ну что же ты? — Оленька нетерпеливо тронула его за локоть. Улыбнулась, тряхнула кудряшками, усыпанными по последней моде сияющей золотой пыльцой, отчего издалека Оленькина голова была похожа на ёлочный новогодний шар. — Что остановился? Заходи.
— Да-да, — Петер кивнул, надеясь, что его улыбка получилась настоящей. Рука будто закоченела на ручке двери, не желая шевелиться. Дверь была деревянная, скорее всего, даже не просто покрытая тонкими пластинками шпона, а деревянная целиком. А значит, безумно дорогая. Петер жадно вдохнул запах дерева — свежий и немного горьковатый. Может, орех? — попробовал угадать он, разглядывая красноватые прожилки. Сейчас бы прижаться щекой к этой двери, зажмурить глаза и вдыхать чудный запах. И думать о том, как зелёные листья колышутся над головой, плавится капелька горькой смолы на тёплой коре и ползёт деловитый муравей вверх по стволу, будто надеется добраться до самого неба…
— Пе-етер, — нетерпеливо и капризно позвала Оленька.
— Да-да, — спохватился он… Просто стоять бы, вдыхать чудесный запах настоящего дерева — и никогда не открывать эту дверь. А потом Петер вспомнил, как долго шёл к ней, — и нажал на ручку.
Взгляд у Оленькиного папы оказался совершенно таким, как представлял Петер. Тяжёлым и пронзительным. Как у рентгеновского аппарата, просвечивающего тело до уродливой и жутковатой основы скелета, умеющего разъять эту основу на кости и косточки и разглядеть каждую — до самого мелкого хрящика.
— Владлен Викторович, — глухо, с нажимом сказал Оленькин папа и на несколько секунд задержал ладонь Петера в своей крепкой руке. Будто прощупывал, все ли кости соединены правильно, не ошибся ли на этот раз взгляд-рентген.
— Петер, — голос сорвался, неожиданно осип почти до беззвучности.
— Ага, — кивнул Владлен Викторович, — удовлетворённый не то результатами рукопожатия, не то трепетом в голосе собеседника, не то именем будущего зятя. И, наконец, выпустил на свободу застывшую от ужаса ладонь Петера.
Смешливая взбалмошная Оленька в папином присутствии разом присмирела — стояла скромненько возле высоких, до потолка, стеллажей с архаичными бумажными книгами. Переминалась с ноги на ногу, разглядывала переплёты — простенькие, бумажные мелькали вперемежку с солидными, кожаными, иногда тиснёными, иногда даже инкрустированными золотом. Сокровища невероятной цены, сохраняемые ко всему ещё так небрежно — без пластиковых непроницаемых контейнеров, без музейных архивных помещений с тщательно поддерживаемым климатом. Одна такая полка — и Петер мог бы жить безбедно несколько лет. А деревянные панели на стенах? А паркет? Из дорогой древесины разных, известных Петеру только по энциклопедии, сортов — вот здесь, кажется, липа, возле правой ноги — редкостное розовое дерево, а чуть дальше — роскошный цветок из эбенового или чёрного палисандра, драгоценнейшего Dalbergia Melanoxylon, которых уже не осталось в природе. Матово блестящий цветок густой бездонной черноты, отпечаток бесследно канувшей в прошлое эпохи, который мог бы стать жемчужиной любой музейной коллекции и принести владельцу состояние. Цветок, на который Петер едва не наступил пыльной подошвой спортивной туфли…
Петер не мог ничего поделать. Забыв, что следует осторожничать и проявлять сдержанное почтение, он бродил восторженным взглядом по сокровищам, так щедро разложенным под ногами. Он чувствовал себя… нет, не в раю… скорее, в чертогах богов, куда его, смертного, пригласили на минуту — и возможно, по ошибке. И пока ошибка не открылась, нужно успеть наглядеться, надышаться за эту минуту на всю жизнь. Владлен Викторович выждал паузу, с интересом наблюдая за будущим зятем, потом полуобернулся к дочери. Велел:
— Выйди, Ольга, — даже не позаботившись смягчить приказной тон хотя бы намёком на улыбку.
— Да, папочка, — совершенно незнакомым тоненьким голоском пай-девочки ответила Оленька и выскользнула за дверь.
— Ну что, Петер, — в голосе будущего тестя странно смешались дружелюбие и угроза. Владлен Викторович нажал на тайную кнопочку на стеллаже — с мелодичным позвякиванием книжная полка повернулась, открывая сияющее золотистым светом нутро бара. Разнокалиберные бутылки блестели стеклянными боками, переливались радужными этикетками. Владлен Викторович ловко выдернул одну из них, даже не подумав справиться о предпочтениях гостя, щедро плеснул тёмно-янтарной жидкости в низкие гранёные стаканы. — За знакомство!
Петер, торопясь за хозяином, глотнул слишком быстро и много, не успев почувствовать вкуса. Коньяк погладил горло шёлковым холодком, а потом вдруг вспыхнул огненно, плеснул волной ярких и сильных ароматов, от которых закружилась голова. Петер задохнулся, на глазах выступили слёзы. Поймал изучающий взгляд Владлена Викторовича.
— Как ты дальше жить собираешься, Петер? — строго спросил тот.
— Я… ну… я как бы учёный, — смутился Петер. Поправился: — Аспирант. Я получил грант, недавно. Выиграл конкурс. Моё устройство…
От коньяка в голове плавал янтарный туман. Петер сначала сопротивлялся, потом позволил себе поплыть по его волнам. Страх перед Владленом Викторовичем отступил на несколько шагов — дал волю словам. Речь стала получаться ровнее и легче. Петер увлёкся, начав пересказывать содержание своего доклада на конференции, иногда спохватываясь и объясняя научные термины. Владлен Викторович, развалившись в огромном кресле, поощрительно кивал. Его пристальный взгляд из-под тяжёлых набрякших век уже не пугал Петера, казался почти отеческим.
— …Таким образом, это делает возможным в перспективе использование усовершенствованной модели для межзвёздных перелетов, сократив затратное время от сотен лет до нескольких часов…
Петер замолчал.
Последняя фраза была самой важной. Именно последняя фраза была ключиком, открывшим сегодня перед подающим надежды аспирантом тяжёлую дорогую дверь из настоящего дерева. Она — а не Оленькино сумасбродство. Петер почти представил, как несколько месяцев назад именно в этом роскошном кабинете послушная Оленька стояла перед Владленом Викторовичем, а он объяснял дочери, указывая на анкету, выбранную из многих других: «Вот этот, поняла? Петер… как его… Сенельдов. Познакомишься на банкете после конференции. Поняла?»… Петер вздрогнул, заметив, что Владлен Викторович по-прежнему смотрит на него, будто просвечивает рентгеном. «А если он мысли читать умеет?» — испугался Петер.
— Хорошо, — сказал Владлен Викторович. — Хорошо. Я дам тебе лабораторию. Здесь, на острове. И Ольге спокойнее, да и мне… Что надо — говори. Оборудование, помощники… ну, одним словом… Результаты какие будут — сразу мне. Никаких публичных объявлений без моего ведома, понял? Ну-ну, не тушуйся… хм, зятёк, — улыбка Владлена Викторовича почему-то испугала Петера ещё сильнее, чем взгляд. — Мы ведь теперь одна семья, верно?
Петер торопливо закивал. Хмель испарился, ему опять стало страшно и опять захотелось быстрее оказаться по ту сторону роскошной ореховой двери. А ещё лучше было бы — никогда её не открывать, пусть бы тогда и не пришлось увидеть удивительный цветок из эбенового дерева, пробовать ароматный коньяк и смотреть на бесконечные стеллажи с драгоценным книгами…
— Да, самое главное. Свидетельство о смерти с тобой? Я Ольге велел, чтоб напомнила взять.
— Да, Оля говорила… Я… мне ещё целых тридцать лет, так что всё в порядке… — замялся Петер, протягивая Владлену Викторовичу пластиковую карточку.
— Так. Петер Ольгович Сенельдов. Смерть от кровоизлияния в мозг. Две тысячи… ага, через тридцать лет. Хорошо, — одобрил Владлен Викторович. Отыскал на стеллаже ещё одну кнопку — деревянная панель скользнула в сторону, открывая маленький офисный уничтожитель документов. Карточка Петера скользнула в щель, через секунду на поднос высыпалась горсть пластиковых крошек.
— А… — испуганно ахнул Петер, — а ведь при заключении брака надо предъявлять…
— Моя секретарша сегодня принесёт новое Свидетельство. С открытой датой. Как у Ольги. Свадебный подарок. От меня.
— А как?..
— Открытая дата — до тех пор, пока мы с тобой вместе не решим её заполнить так, как ты захочешь. — Владлен Викторович опять улыбнулся.
«Скорее, как вы захотите, Владлен Викторович», — подумал Петер, еле удержавшись, чтобы не шарахнуться от руки, потянувшейся к нему для прощания.
***
— Ну что, Петер? Хочешь опять полюбоваться на паркет? Понравилось? — на этот раз улыбка Владлена Викторовича была более открытой и почему-то более страшной. Как у акулы, которая перестала усмехаться и распахнула зубастую пасть во всю ширь.
— Спасибо большое за лабораторию, Владлен Викторович.
— Понравилось?
— Очень. А система моделирования процессов… у нас даже в институте такой…
— Ну-ну… Ты на работе-то не сгори, парень. Ольга говорит, тебя из лаборатории не вытащить. Отдыхать тоже надо. Понял? Ресурсы организма, они того… не бесконечные. Медицина, конечно, много чего может, но и самому надо думать. Это раньше, когда у тебя предел был, было неважно, а сейчас… Понял?
— Да, я как раз хотел…
— Ты только спасибо сказать хотел или ещё чего?
— Да, и спасибо за Свидетельство. Только, Владлен Викторович, я раньше никогда… Мне хотелось бы знать, если можно…
— Что — знать? — голос тестя стал строже и суше — подобрался, как зверь перед прыжком.
— Я волнуюсь немного… Я почти ничего не знаю о том, как… ну, на самом деле… Мне хотелось бы узнать — вот все эти истории, которые рассказывают — правда?
— Волноваться не надо, Петер. Это мешает. Работе и семейной жизни. Понятно?
— Понятно… я… — Петер почувствовал, как струйка пота скользит по спине, несмотря на прохладу кабинета.
— Какие истории, Петер?
— Например, про переворот Япетонского…
— Ясно. — «Зверь» в голосе Владлена Викторовича успокоился, опять прилёг на мягкие лапы — выжидать. — Я попрошу принести диски, если тебе это интересно, Петер.
***
Из окон лаборатории было видно море. Глупые белорунные барашки торопились к берегу, пытались выпрыгнуть на сушу, но всякий раз разбивались насмерть об острое лезвие волнореза. Ветер разбрасывал остатки белой пенной шерсти, и новые агнцы стремились на заклание, не умея осознать печальный опыт собратьев и понять бессмысленности своего движения.
«А если у меня ничего не получится? — иногда думал Петер. — Если мне придётся остаться здесь навсегда — до тех пор, пока я не надоем Владлену Викторовичу? Пока он не решит заполнить дату в моём Свидетельстве… или сделает всё проще, без возни с документами…»
Выбраться с острова можно было только вплавь на несколько сотен метров, до тех пор, пока охрана не обнаружит движение и не расстреляет нарушителя границы. Или улететь. Отрастить крылья или вылепить из воска, как Икар, — и улететь…
«А если у меня не получится сделать крылья?» — думал Петер…
***
— Ух ты, здорово тут! — Юноша, без стука вломившийся в лабораторию, озирался вокруг. Длинные волосы, усыпанные не золотой пылью, как у Ольги, а радужной, сияли и переливались. Одежда под цвет волосам — клочки разноцветного блестящего шёлка причудливыми гирляндами обвивали тело, спускаясь с шеи до пяток.
— Мишель, — представился посетитель.
Растерянный Петер осторожно пожал узкую ладонь, опасаясь сломать один из причудливо изогнутых перстней, унизывающих тонкие пальцы с безупречно отшлифованными ногтями.
— А-а, ты не в курсе! Ольга нас не представила и ничего тебе не сказала. Неудивительно: я трагически обделён её сестринской любовью с самого рождения… Невыносимо печальная история… Ты обрыдаешься, мой новоиспечённый родственничек, если я начну тебе её рассказывать… Мой любимый космолётик, гнусно раздавленный этой жирной говорящей и самоходной куклой Лялей по наущению коварной сестры… Клубничные десертики, которые потихоньку крались из моей тарелки и скармливались прожорливой японской болонке… Ужас, ужас… Отложим эту горестную повесть на следующий раз, ладно? Иначе я сейчас сам расплачусь… Я, собственно, по делу.
— Мм… да? — Петер ошеломлённо смотрел, как гость, будто пританцовывая, легко и быстро скользит по лаборатории, заглядывая в мониторы, перебирая пластинки со схемами.
— Что, не похож на человека, явившегося по делу? — Посетитель очень изящно всплеснул руками, перстни вспыхнули, радужные одежды затрепетали. — Не доверяйся первому впечатлению и внешнему виду, родственничек, — неожиданно оказавшись рядом с Петером, прошептал Мишель ему в самое ухо. — Особенно в этом гадючьем гнезде, в которое ты угодил. Ага. Мимикрия. Самое безопасное. Понял? — Гость заговорщически подмигнул.
«Псих», — подумал Петер почему-то с привкусом страха.
— Так о деле. Где же оно… — Тонкие пальцы, сверкая перстнями, протанцевали по лепесткам цветастой одежды. — Ага! Папаша сказал, что ты интересовался одной историей… Опа!
На раскрытой ладони очутилась невзрачная поцарапанная коробочка.
— Получите. Жизнеописание Япетонского.
— Спасибо… — Петер еле успел подхватить коробочку, выскользнувшую из быстрых пальцев.
— Да, слушай, родственничек, — Мишель обернулся возле самой двери — одежды всплеснули шёлковыми ладошками и вспыхнули радугой. — Смотри быстрее, ладно? И верни её лично мне. Понял?
— Почему?
— Видишь ли… — Юноша улыбнулся, сверкнул маленькими бриллиантами на передних белоснежных зубах: — Я принёс тебе версию из архива, а не ту, которую дал папочка.
— И… и какая настоящая?
— А ты как думаешь? — Мишель тихонько рассмеялся и добавил заговорщическим шёпотом: — И вообще, всё настоящее со временем становится глупыми мифами, в которые никто не верит…
2. МИФЫ. ПРОМЕТЕЙ. ПОХИЩЕНИЕ ОГНЯ.
Когда официальная медицина откланялась и удалилась, шурша ослепительно белыми халатами и километровыми рулонами справок и заключений, оставляя Веронику умирать, Япетонский решил не сдаваться. Истерев ладони до мозолей о ручки дверей врачебных кабинетов, Япетонский выучился открывать и захлопывать эти двери без прежнего трепета и почтения перед величием современной науки. В конце концов величие науки оказалось лишь блеском стекляшек, тщеславно назвавшихся алмазами, дешёвой обманкой, призванной выменять у наивных дикарей побольше золотых самородков в обмен на сверкающие бусы. Когда захлопнулась последняя дверь, Япетонский обратился к знахаркам и колдунам.
***
Впоследствии, в легенде, выросшей из этой истории и украсившейся героическими и красивыми подробностями, Япетонский превратился в стройного белокурого красавца с мужественным суровым лицом и льдисто-голубыми глазами. То есть с внешностью благородного героя, жизнеописание которого заставляет женщин плакать от восторга и сопереживания, мужчин — распрямлять плечи в стремлении хоть осанкой походить на идеал своих растрогавшихся спутниц, а детям даёт темы для игр и мечтаний о будущем.
На самом же деле Япетонский был низеньким, худощавым и неказистым. Старомодные очки и залысины на висках придавали ему вид безобидный, интеллектуальный и архаичный. Однако эти же очки скрывали проницательный скептический взгляд, а облысевшие виски, кожу которых Япетонский принципиально не хотел уродовать рассадой искусственных волос, — острый и бесстрашный ум. А в узкой, почти тщедушной груди билось львиное сердце титана и богоборца, в чём впоследствии пришлось убедиться беспечным богам, до поры презрительно воротившим нос от незаметного Япетонского.
Неказистая внешность во многом определила характер будущего Прометея. Ещё в нежном возрасте он осознал, что, в отличие от хорошеньких или просто симпатичных сверстников, ему нечего надеяться на бескорыстные знаки внимания со стороны Удачи, Судьбы, воспитательниц садика, школьных учительниц и прочих ветреных и непостоянных дам. Однако он не замкнулся и не стал угрюмо прятаться за стенами комплекса некрасивого ребёнка, а, напротив, научился добиваться сам того, что другим доставалось даром. Получилось не сразу. Вместо того чтобы плакать от отчаяния, он репетировал перед зеркалом спокойную улыбку. Когда хотелось кричать от досады, он сжимал зубы и заставлял себя анализировать причины неудачи. Когда обстоятельства подставляли подножки в двух шагах до вожделенной цели и вместо сияющего кубка победителя в руках оказывалась грязь и мусор и твёрдая земля опять больно лупила по лицу, Япетонский упрямо поднимался и начинал всё сначала. Он определил для себя два главных правила и не отступал от них.