Спустя много лет, занимаясь подготовкой юных бойцов Сопротивления, Япетонский перво-наперво заставлял их учить и понимать эти правила.
— Дети, — тускло и негромко говорил он голосом, напоминающим шелест змеи, выскальзывающей неожиданно из сухих листьев. Слушатели цепенели. — Запомните две вещи. Первое. Вас будут бить. Это больно и страшно. Но к боли и страху можно привыкнуть. Чем раньше вы привыкнете, тем лучше. Жизнь всегда бьёт людей. И люди бьют людей. Тем сильнее, чем больше они отличаются от остальных. Но как бы вас ни били и как бы вы ни падали — в самую грязь и мерзость, в отчаяние, в черноту, — всегда заставляйте себя встать на ноги. Не на колени. Не на четвереньки. На ноги. Потому что только на двух ногах человек может быть человеком. Валяясь в грязи — он червь; на коленях — раб; на четвереньках — зверь; на ногах — человек. Это самое трудное и самое неустойчивое — стоять на ногах. Но только так вы — люди. Это понятно?
Он снимал очки и обводил юных адептов — юношей и девушек от двенадцати до двадцати — нетерпеливым и горячим взглядом фанатика. Контраст между безжизненным голосом и этим взглядом часто пугал тех, кто впервые видел Япетонского. Ещё больше это пугало тех, кто знал его раньше. Потому что огонь, который дремал раньше под доспехами выдержанности и спокойствия прежнего Япетонского, теперь будто сломал преграду и рвался наружу, как лава сквозь трещины в хрупкой коже земной коры. Как дикий опасный зверь, раньше наглухо запертый в клетке, а теперь с трудом удерживаемый тонкой привязью нарочито спокойного голоса. Теперь с Япетонским больше никто не искал дружбы, но ему это уже было и не нужно. Довольно того, что его боялись и уважали.
— Теперь второе. Это правило поможет вам соблюдать первое. Стоять на месте опасно. Болото — засасывает, пропасть манит покачнуться и упасть в неё. На двух ногах — человеком — тяжело стоять на одном месте. Только просветлённым буддийским монахам это удавалось хорошо. Обыкновенному человеку — трудно и опасно. Двигайтесь! Двигайтесь всегда, хотя бы для того, чтобы не потерять равновесие. Если цель далеко, а ваше зрение слабо, чтобы разглядеть её, определите себе промежуточную цель и двигайтесь к ней. Червь наслаждается грязью и не станет выползать из неё; раб боится боли и не поползёт вперёд на коленях; зверь… зверь движется быстрее человека, но беспорядочно, он не умеет видеть цель. Вам не нужно бежать наперегонки со зверем, вам нужно просто двигаться к своей цели. Упрямо и настойчиво, всегда оставаясь на двух ногах. Это понятно?
— Хорошо говоришь, Паша-сан, — хвалил его после занятий Арамата, старый приятель, пожалуй единственный из тех, кто остался по-прежнему близок Япетонскому. Будто не замечал страшных перемен со взглядом, с голосом и опустевшей душой Япетонского. Или, наоборот, замечал лучше других. В жилах Араматы бродил странный коктейль — соединение крови индийских, китайских, русских и японских предков. Когда японская кровь в этой гремучей смеси брала верх, Арамата туго стягивал длинные седые волосы в пучок на затылке, отчего уголки раскосых зелёных глаз ещё больше взлетали к вискам. Как птичьи крылья. Тогда в мягком голосе Араматы иногда проскальзывала сталь, будто лезвие катаны, до поры спрятанное под лохмотьями обнищавшего самурая, вспыхивало на солнце.
— Только ты сам, Паша-сан, сейчас веришь в то, что говоришь?
— Моя Вера умерла, Арамата-друг. Ты знаешь, — отвечал Япетонский. Моргал, будто хотел смахнуть невидимую слезу, и его взгляд на несколько секунд переставал напоминать огненного зверя, рвущегося с привязи.
— Ай-яй, Паша-сан. Ты учишь идти на двух ногах, а сам хочешь стоять на одной. Разве ты цапля, а не человек?
— Почему на одной?
— Без веры человек одноногий, а? А на одной ноге стоять трудно, идти — невозможно.
— Без веры, — вздыхал Япетонский, надевал свои старомодные очки, и его взгляд опять прятался за толстыми стёклами, — друг Арамата, человек безногий. И бескрылый. Обрубок, бестолковый и бесполезный, а не человек. Так-то…
***
— Пашенька, — уговаривала его Вероника.
— Надо примириться. Ничего не сделаешь. Зачем — головой-то об стену? И больно и бесполезно…
Япетонский обнимал ладонями её лицо, целовал прохладные щёки, мокрые от слёз ресницы, уголки горячих губ — нежно и долго. До тех пор, пока не высыхали слёзы и Вероника не начинала улыбаться.
— Пусть больно, Верочка. Пусть. Значит, живые. Значит, мы с тобой ещё живые… Если бы я мог, если… Если бы я мог — так, как могу прогнать твои слёзы и вызвать улыбку… если бы я мог отдать тебе все свои годы.
— Не надо все. Половину. Чтобы мы жили счастливо и умерли в один день, как в сказках. Да? — тёплый шёпот щекотал Япетонскому шею. — Я не хочу без тебя, Пашенька…
— Я тоже. Не хочу. Без тебя. — Горло перехватывало, когда он видел улыбку засыпающей Вероники.
Он торопился. Времени на ошибки не было. Времени вообще почти не было. Врачи сказали, что Веронике осталось жить три месяца.
Он снял деньги, отложенные на покупку дома — уютного гнёздышка, которое так мечтала обживать и обустраивать Вероника, иногда набрасывая смешные кривенькие рисунки. («Вот здесь будет спальня, да? А здесь — детская…» — «Детскую лучше справа, Верочка. Вот так, смотри. А рядом игровую комнату… Слушай, а нам обязательно детской дожидаться, чтобы…» — «Паша, перестань, — смеялась Вероника, уворачиваясь от губ, скользящих все ниже по её шее: — Мешаешь! Смотри, криво нарисовала!» — «Ужас какой!» — ахал он…)
***
Япетонский нанял нескольких студентов, одного профессора, специалиста по нетрадиционной медицине и двух профессиональных актёров. Через полторы недели был готов список всех практикующих гадалок, магов, знахарей, экстрасенсов, со статистикой достоверно подтверждённых излечений, заключением профессора по каждому случаю и комментариями актёров, посещавших лекарей лично с целью выявления очевидных признаков жульничества.
Первой в списке была баба Нюра из деревушки в такой глухомани, что добираться до неё пришлось целый день. Баба Нюра оказалась приветливой пухлощёкой старушкой в длинной, до пят, вязаной юбке и цветастом платке. Она держала Веронику за руку, водила пёстрым пёрышком над водой, бормотала и припевала что-то невнятное. Вероника вышла из её домика, улыбаясь, лёгкой походкой, которую Япетонский не видел с начала болезни.
— Спасибо вам, — сказал он, вдруг, на несколько минут, почти поверив, что всё обойдётся, глядя на улыбающуюся Веронику.
— Спасибо.
— Да не за что, милай, — вздохнула баба Нюра. Япетонский заглянул в её ясные, не по возрасту, печальные глаза, и его надежда умерла. — Травки-то я дала, — тихо и торопливо заговорила знахарка, зябко кутаясь в платок, будто мёрзла под жарким солнцем июньского полудня. — Пусть пьёт, ты уж последи, милай. Полегше будет. А как помирать будет — на-ка, вот это в воду кинь — дай выпить. Легко уйдёт — без боли, без слёз. Будто уснёт. Прости, милай, — опять виновато вздохнула старушка, робко трогая посетителя за рукав. — Прости, что зря ехали…
Япетонский высвободил руку и неуверенно, запинаясь, пошёл к калитке. Будто ослеп в один миг. По отзывам его бригады, баба Нюра была самой лучшей…
Второй была Ангелина Петровна. Вороной цыганской масти, с густыми чёрными бровями трагического излома и слишком яркими кроваво-алыми губами. Чёрная шаль обнимала худые плечи, то обвисала на спине сломанными крыльями, то струилась траурной мантией, то рассыпалась тревожными веерами длинных кистей — когда хозяйка заламывала руки. Ангелина Петровна была в молодости актрисой какого-то провинциального театра и теперь доигрывала свою самую лучшую, любимую роль — роковой женщины, знающей нечто, недоступное простым смертным и отравленной этим тайным знанием. Скорбной и всемогущей вершительницы судеб.
Увидев хрустальный шар на чёрном круглом столе и ряды чёрных и белых свечей в серебряных подсвечниках вдоль многочисленных зеркал, Япетонский поморщился. От этой комнаты пахло ложью. Сама Ангелина Петровна пахла ложью. Заглянув в её лицо, Япетонский вдруг с уверенностью почувствовал, что она не умеет ни гадать, ни лечить.
Однако он вспомнил результаты статистики — и заставил себя остаться. У Ангелины Петровны был самый большой процент полного излечения обречённых людей. Она не снимала порчу, не лечила от заикания, эпилепсии или нейродермита. Она спасала людей, обречённых на смерть. Тех, кому уже не брался помогать никто. Не всегда, но случаев было достаточно.
Япетонский смирно сидел на бархатной кушетке. Смотрел, как Ангелина Петровна водит ладонью над хрустальным шаром, льёт воск в серебряную чашку с водой, совершает эффектные пассы над головой растерявшейся Вероники, встряхивая чёрными кистями шали… Когда шаль соскользнула с руки, Япетонский разглядел возле локтя полоску гладкого тёмного браслета, на котором вспыхивал и гас маленький зелёный огонёк. Ангелина Петровна отвела руки от Вероники. Браслет перестал светиться. Япетонский насторожился, как охотничий пёс, учуявший след.
— Прошу вас подождать в приёмной, мои дорогие, — устало и величаво произнесла Ангелина Петровна. — Мне необходимо сосредоточиться, выйти в астрал и провести коррекцию восприятия информации.
— Что-что она собралась делать в этом… астрале? — тихо переспросила Вероника уже в приёмной, неуверенно улыбаясь. Будто спрашивала — посмеёмся над этой глупостью сейчас или обождём до дома?
— Серьёзная мадам, — без тени иронии ответил Япетонский.
— Правда? — удивилась Вероника и замолчала.
— Мужчина, можете зайти, — позвала Ангелина Петровна минут через пятнадцать, выглядывая из-за двери.
— Ну что, — Ангелина Петровна понизила голос и тяжко вздохнула, усаживаясь напротив Япетонского и наблюдая за ним сквозь полуопущенные ресницы. — Вынуждена вас огорчить, Павел Сергеич. У вашей жены рак лёгких, и она умрёт в этом году…
— Я пришёл к вам не за диагнозом, — оскалился Япетонский. Ему хотелось вскочить и встряхнуть за шиворот эту манерную куклу, которая имела наглость ломать скверное трагедийное представление даже сейчас, говоря о неизбежной смерти Вероники. А ещё ему хотелось знать, откуда она узнала его имя и отчество и столь точный диагноз, ради которого врачи не одну неделю мучили Веронику.
— А для чего, Павел Сергеич?
— Чтобы вы вылечили мою жену.
— Видите ли, Павел Сергеич, речь уже идёт не о лечении как таковом, а о том, чтобы подарить вашей жене несколько лет жизни, которых у неё фактически не осталось. Понимаете разницу?
— Это возможно?
Ангелина Петровна опять вздохнула, зябко укуталась в шаль.
— Не знаю, — неуверенно протянула она, украдкой наблюдая за посетителем.
— Вы можете это сделать? — он смягчил голос до просительно-умоляющего, жалея о своей несдержанности. — Я отдам что угодно, если…
Ангелина Петровна помолчала и наконец проронила неохотно:
— Это дорого, Павел Сергеич.
— Сколько?
— Ну… — Ангелина Петровна смущённо возвела очи к потолку. — Понимаете, это отнимет столько духовных сил и весь запас моей маны… Я не смогу работать несколько месяцев. Понимаете? Более того, для восстановления равновесия и способности накапливать энергию мне придётся, скорее всего, предпринять паломничество к одному из энергетических центров земли — например, к Тибету. А это, вы понимаете…
— Как я могу компенсировать эти затраты?
— Знаете, обычно я беру за такое… — Ангелина Петровна вдруг, как по волшебству, извлекла из складок своей шали маленький калькулятор и ловко нащёлкала на нём длинное число. — Но в вашем случае… — палец Ангелины Петровны изящно подправил на экране несколько цифр. — Только необходимое. Для восстановления энергии. Я так сочувствую вам и вашей красавице жене…
Япетонский снял со счёта оставшиеся деньги. Залез в долги, которые, по самым оптимистичным подсчётам, предстояло отдавать ближайшие лет тридцать. Параллельно он сводил Веронику ещё к нескольким целителям, спускаясь по списку всё ниже и ниже, только для того, чтобы получить несколько прямых и несколько завуалированных отказов.
— Ангелина Петровна, если вы меня обманете…
— Что вы, Павел Сергеич, — обиделась роковая женщина. Показав себя скверной и фальшивой актрисой, Ангелина Петровна неожиданно проявила честность и деловую сметку. — Я увидела, что у вас есть нужная сумма. Теперь мы положим с вами эти деньги в банковскую ячейку. На определённых условиях. Когда вы сочтёте, что у вашей жены всё в порядке со здоровьем, я с вашего согласия заберу свой гонорар. Только… на случай, если вы решите, что платить уже необязательно… видите ли… с той минуты, как я начну работать с вашей женой, мы с ней будем связаны. Я буду её поддерживать своей энергией, но если в какой-то момент я перестану это делать, процесс может повернуть обратно. И тогда, возможно, уже даже я не смогу вам помочь, если вы опомнитесь. Понимаете?
— Ещё как, — улыбнулся в ответ Япетонский, тщетно пытаясь отыскать в этих объяснениях об энергии и мане зерно истины.
Через месяц Вероника начала поправляться. Ещё через два, после полного обследования в клинике, врачи признали, что она абсолютно здорова и следов опухоли нет. На все вопросы медицинские светила разводили руками. Чудо! Уникальный случай самоисцеления организма. Иногда, очень редко, случается. Несколько прецедентов зафиксировано. Но, чтобы не давать надежды на несбыточное — ибо таких случаев мало, — обнародование этих фактов не приветствуется.
А через полгода Вероника погибла под колёсами машины. Роковая случайность. Никто не виноват. Кроме… кроме одной стервы в чёрной шали, пообещавшей Веронике долгую жизнь ещё минимум лет на тридцать…
Облик Ангелины Петровны и её кабинет совершенно не изменились.
Когда Япетонский отшвырнул в сторону чёрный столик и ухватил целительницу за тонкое горло, хрустальный шар соскользнул на пол и разбился на мелкие куски.
— П-пусти, — почти беззвучно просипела Ангелина Петровна, тщетно пытаясь оттолкнуть напавшего слабеющими руками.
Охранники, ворвавшиеся на шум, быстро и ловко скрутили Япетонского.
— Понимаете, Павел Сергеич, — чуть позже шёпотом объяснила целительница, осторожно трогая шею и морщась от боли. — Потенциально Вероника должна была прожить ещё тридцать лет. Я выполнила наш договор. Но я ведь не могла защищать её от всех случайностей и несчастных случаев, понимаете?
Япетонский мрачно кивнул, покосившись на охранников, внимательно наблюдавших за ним. Он не понимал. Женщина по-прежнему лгала и почему-то боялась его, несмотря на своих телохранителей.
— Извините, — пробурчал он. — За шар я могу заплатить…
— Пустяки, — облегчённо махнула рукой Ангелина Петровна. — Мне очень жаль, что всё так получилось.
За ширмой, свалившейся в результате разыгравшейся битвы, Япетонский разглядел приоткрытую дверь и компьютер на низком столике в другой комнате.
Обыск, тщательно спланированный и проведённый так аккуратно, что сама хозяйка ничего не заподозрила, выявил несколько интересных деталей. За ширмой действительно был кабинет, оборудованный современной техникой, с прибором неизвестного назначения, подключённым к компьютеру. В сейфе хранилась картотека по клиентам Ангелины Петровны. В карточке Вероники Япетонской, распечатанной на принтере, в графе «Год смерти» текущий год был зачеркнут ручкой и написано «Плюс тридцать». В графе «Причина смерти» диагноз «Рак лёгких» обведён в кружок с надписью рядышком — «Оставить». Изучение карточек по остальным клиентам, особенно старым, и сопоставление с фактической информацией о жизни и смерти этих людей приводили к очень интересному выводу. Ангелина Петровна была на короткой ноге с судьбой, то ли подружкой трём Паркам, то ли помощницей. Она умела придержать ножницы, грозящие уже обрезать тонкую нить жизни, и умела разглядеть, когда и как именно они щёлкнут над многострадальной нитью в следующий раз. Причину будущей смерти Ангелина Петровна определяла походя, со стопроцентной точностью за несколько лет до трагического события.
Япетонский организовал слежку за судьбоносной дамой. Терять ему было больше нечего, в очередные долги он теперь влезал, не задумываясь, как их отдавать. Разгадка тайны, имевшей касательство к смерти Вероники, теперь была единственным, что волновало Япетонского. Возможно, подсознательно он надеялся, что в результате разгадки этого секрета — осознания механизма управляемой смерти — будет найдено средство каким-нибудь невероятным образом оживить Веронику…