Я стою спиной к тем, кто находится в посту, но мне кажется, что все сейчас смотрят только на меня и посмеиваются. Хочется удрать отсюда подальше, забиться куда-нибудь в глухой темный угол. Но надо возвращаться в пост. Это сейчас для меня все равно что идти на эшафот. Но идти надо. Медленно оборачиваюсь и окидываю взглядом пост. На меня никто не обращает внимания. Или притворяются? Жалеют? А я не люблю жалости, считаю, что жалостью можно только унизить человека.
Опустив очи долу, выдавливаю из себя:
— Извините, товарищ командир.
Командир корабля непонимающе смотрит на меня. Наконец догадывается:
— Ах, это! Не обращайте внимания. Обычное житейское дело. Я когда первый раз в море выходил, так еще в гавани «траванул». При полном штиле, от страха.
Я не верю, полагая, что командир просто наговаривает на себя, чтобы подбодрить меня. А он продолжает:
— И потом еще долго привыкал. Уже офицером был, когда неподалеку отсюда дань Нептуну отдал. Да ты помнишь, Василий Петрович, — призвал он в свидетели Холмагорова.
— А я тогда думал, что вообще концы отдам, — подтвердил Холмагоров. — Знатный в ту пору штормяга трепал нас.
— Я тоже с полгода привыкнуть не мог, — сообщил и Охрименков, вынул из кармана воблу и, оглянувшись, незаметно сунул ее мне. — Вот, пососите, помогает.
Однако его жест все-таки не укрылся от бдительного ока командира корабля.
— Вы только подчиненных угощаете? — спрашивает он у старшины.
— Найдется и для вас, товарищ командир. — Охрименков достает еще две рыбины, отдает их командиру корабля и штурману.
Командир берет рыбу за хвост и долго стучит ею о край стола. Затем сдирает кожу и впивается зубами в воблу. Эту же операцию повторяет и капитан-лейтенант Холмагоров. Я чистить воблу не решаюсь, отвернувшись, потихоньку отгрызаю ей голову и сосу ее.
— Вот ведь, черти, достают же где-то, — удивляется командир. — В городе не продавали ее лет пять, на корабль не получали месяцев восемь, а все сосут. Где же вы ее, старшина, все-таки достали?
— Не имей сто рублей, а имей сто друзей, — уклоняется от прямого ответа старшина.
— Я вот проверю ваших друзей, — обещает командир. — Эти интенданты — как мыши, в каждом углу у них что-нибудь да припрятано.
Под шумок очищаю воблу. И верно, от соленого становится немного легче.
А за стеклом рубки качается полосатый океан, гюйсшток вычерчивает в небе замысловатые кривые. Волна то и дело окатывает палубу, и впередсмотрящий каждый раз отряхивается, как утка. Мне становится жаль его. Даже если мы и встретим другой корабль или обнаружим нарушителя наших морских границ в этом походе, то первым его заметит не впередсмотрящий. Радиометристы, сигнальщики, акустики прощупывают небо и океан намного дальше, чем можно увидеть простым глазом.
Но морскую границу охраняют пограничные корабли. А большой противолодочный корабль предназначен для того, чтобы обнаруживать и уничтожать подводные лодки. Вот бы и нам обнаружить чужую подводную лодку, притаившуюся в глубине наших территориальных вод.
Словно подслушав мои мысли, командир корабля, вроде бы ни к кому не обращаясь, говорит:
— К любому делу можно привыкнуть, хотя и не всякое можно полюбить. Но хорошо исполнять можно любое, если сознаешь его значимость. А в нашем деле главное вовсе не в том, чтобы задержать нарушителя, а в том, чтобы ни один чужой корабль не полез в наши воды. Не посмел. И никогда не смог…
Я понимаю, что эти слова предназначаются сейчас главным образом мне. Вроде бы ничего нового в них нет, об этом же нам не раз твердили и в учебном отряде. Но здесь, в океане, они звучат как-то более весомо.
— Разрешите я еще постою на руле, товарищ командир? — прошу я.
— Разрешаю.
Охрименков уступает мне место. Корабль опять начинает рыскать на курсе, но теперь я действую спокойнее и увереннее и постепенно приспосабливаюсь, картушка компаса тоже успокаивается, курсовая черта лишь слегка подрагивает возле цифры «45». Конечно, лежать на прямом курсе не то что проводить корабль через извилистую узкость, а все-таки приятно, что хоть что-то да я умею.
Сменившись с вахты, выбегаю на крыло мостика и смотрю на кильватерный след.
Он, конечно, не такой ровный, как у старшины второй статьи Охрименкова, но и не такой загогулистый, как в первый раз.
На палубе меня окатило водой. Спустившись в кубрик, переодеваюсь в сухое. Доставая из рундука носки, нащупываю на полочке боцманскую дудку. Потихоньку высвистываю «Захождение» и мысленно клянусь, что научусь водить корабль не хуже старшины.
В. Белозеров
АППЕНДИЦИТ
С. Каменев
УЛЬТИМАТУМ ШТУРМАНА ГОЛОВАНОВА
Рассказ
…Было бы лучше, если бы эту радиограмму не приняли. Но, видимо, радист пароходства был опытным. Прижав плотнее телефоны, он весь поглотился в слух — вызов был еле слышен. Сигналы то появлялись, то куда-то уплывали. Включив тумблер ограничителя помех, радист пароходства услышал вызов яснее. Тут же поставил номер радиограммы, начал заполнять бланк. Дав подтверждение на принятую радиограмму, радист пробежал глазами текст и вздрогнул. Машинально открыл ящик стола, вынул брошюру «Указания по организации судовой радиосвязи», волнуясь перелистал ее и, найдя раздел о кратких указаниях по радиообмену, прочел перечень сведений, которые запрещается передавать в эфир…
Капитан плотовода «Крылов» информировал начальника пароходства о том, что старший штурман Голованов самовольно покинул судно.
Вложив радиограмму в папку с надписью «Срочно», радист вышел из диспетчерской и заспешил к кабинету начальника пароходства. Без стука вошел, молчаливо положил на стол папку и вышел. Начальник, слушавший своего заместителя по перевозкам и движению флота, раскрыл папку…
— Николай Михайлович, у меня все, — почувствовав, что его не слушают, сказал заместитель.
— Хорошо, оставьте мне ваши записи, — думая уже о своем, попросил начальник. — Я разберусь.
Как только заместитель вышел, Николай Михайлович откинулся на спинку кресла, взглянул еще раз на текст радиограммы, встал и подошел к карте бассейна реки. Где-то здесь плотовод «Крылов», лидер соревнования, шел за рекордным плотом. О судне, его экипаже передавали по радио, печатали в газетах. Успехами плотовода интересовался министр. И тут такое ЧП.
Николай Михайлович сжал кулаки, резко разжал их и потер пальцами виски. Что и говорить, ни один навигационный год не проходит без происшествий. Все вначале идет хорошо — и раз… Попытался представить себе этого штурмана Голованова и не мог. Нажал кнопку селекторной связи.
— Василий Яковлевич, — обратился он к кадровику, — какие суда сейчас в районе «Крылова»?
— «Пламя» буксирует плот, на подходе буксировщик «Бойкий».
— Вы еще ничего не знаете про Голованова? — спросил он.
— Не-ет, а что?
— Да вот отмочил он тут. Захватите-ка его дело, пожалуйста, да зайдите ко мне.
— Хорошо, сейчас.
И вновь задумался, но теперь уже о другом, о пароходстве. Сравнить его нельзя ни с каким другим учреждением. Потому как в любом учреждении в нужный момент можно всех собрать сразу, а тут он один, суда разбросаны на тысячи километров друг от друга. Из пароходства идет координация их движения. Вот что случилось на «Крылове»? Почему в такой момент, когда весь экипаж на хорошем счету, когда список с их фамилиями отправлен в Москву для поощрения, случилось такое?
Тем временем кадровик, волнуясь, перелистывал личное дело штурмана Голованова. Убедившись, что оно аккуратно подшито, пронумеровано, встал из-за стола.
«Голованов, Голованов, что же ты натворил?» — терялся он в догадках, идя по коридору.
Навстречу попадались сослуживцы, здоровались, кадровик лишь машинально кивал в ответ головой. Беспокоила неизвестность. Он сам ведь направил Голованова на плотовод.
— Бойко! Там же матрос Бойко! Не он ли всему виной? — Кадровик вернулся назад, решив взять еще и дело матроса.
…Бойко был простым матросом речного пароходства, но его личное дело было пухлым, как рукопись романа: докладные капитанов, различные справки, объяснительные, выписки из приказов.
Проще было бы уволить его, материалов хватало, но оставался всего год до призыва его в армию. Жаль было парня.
Перед тем как войти в кабинет, Василий Яковлевич осмотрел себя, одернул китель.
— Разрешите, Николай Михайлович?
— Давайте, давайте. — Начальник пароходства нетерпеливо протянул руку. — А почему два?
— Второе матроса Бойко, — волнуясь, пояснил кадровик. — Мне кажется, что все могло произойти из-за него.
— Это почему же?
— Матроса Бойко штурман Голованов взял под свою ответственность. Мы его хотели увольнять, а он взял на исправление.
— Вот как? — Начальник удивленно покачал головой и стал листать дело. — Так натворил-то Голованов, а не Бойко. Он самовольно покинул судно. Один.
Кадровик лихорадочно вспоминал все прежние поступки штурмана и ничего понять не мог.
— Вы не знаете, почему он так мог сделать? — обратился начальник.
— Не-ет, даже не догадываюсь, — чуть заикаясь, ответил тот.
* * *
— Вася, у меня мечта попасть на самый отстающий теплоход, какой только есть в пароходстве.
— Ты что? Зачем тебе это нужно? С отличием закончил училище, тебе прочат капитанский мостик на самом современном теплоходе, а ты о какой-то колымаге бредишь.
— Себя надо проверить. Понимаешь — себя. На что ты годен. А для этого необходимо начать с самого низа, — горячо доказывал другу высокий худощавый парень в чуть заломленной набок мичманке.
— Брось чепуху молоть, Голованов. — Василий положил руку другу на плечо. — У тебя направление на пассажирский теплоход — и какой! Чистенький, свеженький, нарядные пассажиры, пассажирочки.
— Брось, Вась. Я же серьезно.
— А я что — шучу? Мне вот предложили работать в кадрах, так я сразу согласился. Ничего, что инспектором. Главное — на берегу, дома.
— Скучное дело.
— Ну и что? Зато работа потише. А еще, — Василий подмигнул, — я буду чаще видеть симпатичных девчонок.
— Вот-вот, это у тебя на первом плане…
Прошло с того разговора два года, и вот Чухлеб стоит перед начальником пароходства, а тот молча листает дело его друга…
— А чем проштрафился Голованов, если вы его перевели с пассажирского судна на плотовод?
— Ничем, сам пожелал.
— Пожелал?! Чудеса! А почему я не помню этого?
— Вы были в отпуске, подписал приказ о переводе ваш заместитель.
— Читаю — одни благодарности. Чего же не хватало ему, Голованову?
— А ему всегда хотелось чего-то такого…
— Чего такого?
— Да где потруднее да погорячее.
— Погорячее, говоришь? Выходит, вскипятил воду. — Начальник пароходства отодвинул дело в сторону. — Принеси-ка мне дело капитана плотовода.
— Прямо сейчас принести?
— А когда же?
Чухлеб рванулся к выходу. Задел ногой за стул.
«К неприятности», — тут же кольнула догадка. В деле капитана плотовода была докладная директора судоремонтного завода о том, что в период ремонтных работ тот неоднократно встречал капитана Трегубова в нетрезвом состоянии. Мер к капитану не принимали…
Так оно и получилось. Начальник пароходства прочел докладную, взглянул на кадровика.
— Что ему за это было?
— Ничего, Николай Михайлович. Перед открытием навигации время напряженное.
— При чем тут время? — раздраженно перебил начальник. — Вот во что обходится безалаберность. Кстати, сколько лет вы работаете в кадрах пароходства?
— Был инспектором два года, теперь — начальником.
— Привыкайте работать более серьезно…
КАПИТАН ПЛОТОВОДА
Волны вскипали за кормой буксировщика. Откатываясь к берегам, ударялись о них и исчезали. По всей ширине реки плыли ошметки пены, рыхлые недотаявшие льдины. То тут, то там выныривали набухшие бревна — топляки, так и норовившие угодить под нос судна, проползти по днищу и задеть винт. Буксировщик шел за первым плотом. Навигация предстояла трудная. Сильный паводок снес некоторые причалы, унес подготовленный для сплава лес.
Матрос Василий Бойко вяло покручивал колесо штурвала, поглядывал на левое крыло капитанского мостика, где стоял задумчивый капитан. Стычка с директором судоремонтного завода, потом затяжка времени с освобождением причала — все это волновало Трегубова. Капитан покусывал нижнюю губу, немигающе глядел на неспокойную воду реки, нервничал. Директор завода оказался человеком принципиальным и твердо настаивал на том, чтобы капитана отстранили от навигации. Но попался сговорчивый кадровик… Ладно, как-нибудь утрясется дело. Вот только как штурман?
Голованова он впервые увидал на совещании портовиков накануне открытия навигации. Среди знакомых капитанов, ветеранов флота, курсантов, работников порта он ничем не выделялся. Правда, лицо у него было не речника, сразу видно. Оно было больше похоже на лицо грустного музыканта. Но когда слово предоставили Голованову, все поразились живому, продуманному выступлению. О деле говорил. И как! Задел за живое. И вот теперь такой оратор ходит в его подчинении. А не специально ли его подослали, чтобы сменить его, капитана? Это тревожило. Понятно, Голованов молодой, энергичный.
Трегубов был из сибиряков, из тех, кого природа наделила молчаливостью на десятерых, силой на пятерых. Пошел он в деда, который всю жизнь землю пахал — случалось, и на быках. Рассказывали: заупрямился как-то бык, встал — и ни туда ни сюда. Как ни понукал дед, как ни кричал — хоть бы что. Упрямым оказался. Разъяренный дед подскочил, кулачищем в лоб быку трахнул — тот так и упал замертво. Оттащил его дед в сторону, сам стал в упряжку с другим быком. Так и допахали в паре бык с человеком. Потом, правда, дед жалел, что прихлопнул хорошего быка.