Да мне и не хотелось думать ни о чем тяжелом и плохом. Хотя впереди уже виднелись первые «Монолиты» - видимо, первого круга -, мне они казались всего на всего антуражем какой-то чужой картины, которую я рассматриваю со стороны и которая ко мне не имеет никакого отношения. Казалось, все, что происходит, происходит не со мной: меня касаются лишь этот чистейший воздух, эти красивейшие ели и пихты, эти усыпанные ковром из палой хвои сосновые всхолмья. Я жадно пил прогретый солнцем воздух и вовсю старался наслаждаться жизнью.
Привал Егор скомандовал только в семь вечера, когда мы добрались до первого «Монолита» - им оказался мой старый знакомый «дед», которого я уже видел на глянцевой фотографии в энской библиотеке. Ещё было светло и тепло. Ребята быстро разбежались кто куда – кто собирать хворост, кто за водой (здесь недалеко бил источник), кто занялся консервами и чаем. Я ничего не хотел делать и был весьма рад своему положению что-то вроде «почетного гостя» отряда, которого обычный повседневный труд туриста вроде как и «не касается». Я был старше, включая Егора, всех участников похода, был из Москвы, да ещё и журналистом одной из самый известных газет, собирающим материал для книги – а это значило, что для них я был чем-то неприкасаемым, каким, наверное, был интурист для советских граждан. Такое положение было для меня полезным ещё и тем, что избавляло от необходимости участвовать в излишнем, всегда тягостном для меня общении на пустопорожние темы, позволяя остаться в блаженном одиночестве.
Его нарушил – и только он мог и имел право это сделать – Егор. Он вместе со своим «замыкающим» уже успел забраться на невысокого «деда» и осмотреть дальнейший путь.
- «Деда» все «монолитчики» называют «Привратником» - это наш, местный, жаргон, - наворачивая тушенку, наконец, проговорил Егор. – Именно через него идет наиболее общепризнанный маршрут вглубь «монолитов». На нем же и останавливаются, как правило, 90% любителей. К тому времени они устают и им уже в лом идти дальше. Так что это своеобразный отсев любителей от настоящих профессионалов!
- Чувствую себя посвященным в рыцари, - усмехнулся я.
Егор рассмеялся, обнажив свои на удивление крупные белоснежно-белые зубы.
- Ещё только в оруженосцы! В рыцари – когда пройдем второй Круг. Там – серьезное восхождение и не менее серьезный спуск. Но это ты увидишь сам, не буду тебя пугать. На самом деле, хоть в форумах многие «монолитчики» и хвалятся наперебой, что проходили за Дальний Круг – вранье все это. Скорее всего, доходили до него второй, прошли пару сотен шагов – и обратно. На такое способен любой из моих ребят!
- А что мешает им пройти за Дальний Круг? Крутые скалы?
- Не. Болото там гиблое. Оно, знаешь, как крепостной ров, опоясывает их. Когда-то, говорят палеонтологи, в доисторические времена, то ли в триас, то ли в раннюю юру, там было огромное тропическое озеро… - я напрягся, колени у меня задрожали… - Теперь там, понятно, его уже нет, а болото осталось. Говорят, если его осушить, можно найти очень глубокие отложения и любой палеонтолог золотые горы бы дал, чтобы это сделать, но на это нужды миллиарды… Так вот, пройти это болото мало кому удавалось, а приземлиться на Лысую с вертолета - слишком хлопотное и опять-таки дорогостоящее дело. Насколько мне известно, это делалось только дважды – когда искали группу Груздева и группу моего отца, ты знаешь… - Егор внезапно помрачнел и затих. Посередине лба образовалась некрасивая глубокая вертикальная складка, взгляд потух.
Мне захотелось срочно перевести разговор на другую тему.
- Так что все-таки было с Девятовой Анастасией, Егор?
Он встрепенулся, как заснувший было и внезапно разбуженный петух, сходство с которым ему придавали всклокоченные огненно-рыжие волосы и борода, и, словно едва узнавая, взглянул на меня.
- В общем, её история типична для наших краев, - после некоторой паузы проговорил он. – Активная участница турпоходов. Отправилась с ребятами вскоре после выпускного на «Монолиты». Погибла. Воспитанница детского дома, сирота… Собиралась учиться в институте…
- Негусто, - помрачнел я – что-то подобное я и готовился услышать. - Не понимаю тогда, почему ты не захотел этого сказать мне по телефону.
- Не хотел, потому что по телефону многое не расскажешь. Видишь ли… Её тело так и не нашли. Говорят, похоронили пустой гроб. А кто разбираться будет? Круглая сирота… Вроде завели уголовное дело, но никаких доказательств нет. Ребята говорят, ложились спать все вместе, а утром её не нашли. Конечно, злые языки говорят, что убили её там свои же, да в болоте-то в том тело и утопили, но я так не думаю. С ней все ладили, все её обожали. И потом… Моя бабушка по матери была её одноклассницей. Правда, в поход не ходила. Когда я её «расколол» наконец – она вообще не любительница рассказывать об этом -, она сказала, что такую версию могут выдвигать только те, кто не знал её и не жил тогда. Чтобы в 61-м да такое преступление, да ещё с Настей Девятовой, за которую любой пацан из детдома морду бы начистил… Не, не может быть! А вот то, что утонуть в этом болоте могла сама – в это я охотно верю. Гиблое это место, скажу я тебе, гиблое…
После привала пошли вглубь круга «Монолитов». Я покорно шел за Егором, но ничего уже не замечал, отмечая только периоды тяжелых подъемов и не менее тяжелых спусков. Фантастическая красота тайги в один момент стала какой-то призрачной, ненастоящей, как будто бы её обволок толстый слой какого-то тумана. Я шел сквозь туман совершенно механически, механически же следя за спиной впереди идущего Егора, а перед глазами стояло все то же широкое, округлое, смеющееся веснушчатое лицо с золотистыми косичками… Я старался рыдать беззвучно, стыдливо пряча раскрасневшиеся глаза, украдкой вытирая рукавом штормовки слезы. Но, к счастью, никто ничего не замечал – Егор был слишком занят определением пути, а ребята – своей всегдашней «птичьей» болтовней.
Внезапно, как по команде, она стихла. Это, собственно, и вывело меня из состояния ступора.
Мое сознание окончательно включилось и я внимательно огляделся. Наш подъем завершился у очередного монолита «первого» круга, стоявшего на достаточно крутом склоне (по крайней мере, у меня лично закружилась голова, когда я взглянул вниз).
Мы стояли на достаточно открытой террасе, покрытой редким сосняком. Далеко на востоке можно было различить покинутого нами «деда» - теперь он был размером с мизинец. Кроме собственно расстояния, разделяла нас пропасть, которую мы миновали накануне. Все пространство горы, с которой мы спустились, густо заросло лесом. Лишь ближе к ущелью виднелись голые циклопические глыбы, среди которых с трудом можно было различить ту извивающуюся серпантином ленту тропинки, по которой мы спускались несколько часов назад. Кто-то из ребят довольно присвистнул, кто-то загоготал, кто-то швырял в пропасть гальку или плевал.
Однако наиболее резвые решили покорить здешний монолит – хотя он был невысок – как и все камни первого круга -, но уже значительно выше «деда». Внешне он больше всего напомнил мне бесформенную кучу коровьего навоза – во всяком случае никакой «фигуры» я в нем не разглядел. Зато относительно широкая площадка с одиноко растущей на ней сосной, наверное, представляла собой прекрасное место обзора.
Не долго думая, я присоединился к Егору, хотя, признаюсь честно, ненавижу скалолазание, предпочитая передвигаться на природе сугубо по горизонтальным поверхностям.
Иногда мне было страшновато, но перед Егором пасовать было стыдно, и мне все-таки удалось забраться на вершину. Вид оттуда открывался просто потрясающий! Сплошное покрывало леса, которое, как застывшие волны циклопического океана, то вздымалось вверх, то, наоборот, опускалось вниз. Одинаково заросшие «груди» и «живот» мифического, ещё не расчлененного ведическими богами, Пуруши – вот что пришло мне в голову тогда. Хотелось закричать от восторга, но я почему-то этого не сделал.
Зато Андрей что-то заметил вдалеке и стал кричать. К нему присоединились и другие.
Мы с Егором подошли к ним. К западу от нас, на очередной сопке, мы увидели курившиеся дымки. Я одолжил у Егора бинокль и посмотрел. Среди хвойных лап мне удалось увидеть какие-то бревенчатые хижины, костер, движение…
- Это и есть пресловутый «Солярис» Господа Истинного Солнца, - прокомментировал Егор. – За этой горой начинается Дальний Круг. Они считают, что именно по этой линии проходит граница света и тьмы и что они, построив свой «город» здесь, охраняют весь мир от сил зла, таящихся за Дальним Кругом. Посмотри чуть выше, посмотри…
Я поднял бинокль выше.
- Что видишь?
- Два здоровых камня какие-то…
- Это не два камня, это один монолит, но давным-давно расколовшийся надвое. А если посмотреть под определенным углом, он может напомнить разбитое сердце – так его обычно и называют. Сектанты считают, что здесь своего рода сердце мира, которое они охраняют и чтут. Считают, что эти камни здесь оставили их прародители с солнца. Здесь их храм, здесь проходит и их культ…
Тут я предложил нанести «детям солнца» дружественный визит.
- Не знаю даже… Не любят они чужаков, особенно «монолитчиков». Но, думаю, вреда особого не будет. Если хочешь – пойдем, хотя тогда нам придется немного отклониться от маршрута. Тем более, что я лично не верю, что они тут убивают всех тех, кто здесь пропал…
- А кто в это может верить? Журналисты если только…
- Ты мало знаешь о наших краях. Народ у нас темный. Чуть что случиться, то нечистая сила, то сектанты, даже если это откровенная уголовщина…
Чтобы не нагнетать обстановку, в «Солярис» решили пойти мы вдвоем, оставив группу отдыхать у ручья в низине – к её, надо сказать, большому удовольствию – переход был не из легких.
Мы пошли вверх по течению ручья – он спускался с вершины горы, на котором жили сектанты и который, собственно, и был главным источником питьевой воды для них.
По ходу подъема, я кажется стал догадываться о подлинной причине, почему «Господь Истинное Солнце» выбрал именно эту гору. Подъем был необычайно крут, несколько раз я падал и много раз пожалел о том, что под конец дня решился на такой необдуманный шаг. Это была не гора, а настоящая крепостная башня!
Впрочем, довершить до конца восхождение нам всё равно не удалось.
До нас донесся громкий собачий лай и вскоре целая свора белоснежных «хаски» рванулась к нам навстречу. Признаюсь, собаки – это вторая после высоких гор неприятная для меня вещь. Но я старался держать себя в руках.
- Недружелюбно же встречают гостей святые! – усмехнулся Егор, взяв на изготовку ружье. Но собаки, лая и кружась вокруг нас, пока не трогали.
- Возвращайтесь откуда пришли! Это - святая гора и чужакам сюда вход закрыт! – раздался голос откуда-то сверху. Для уверенности невидимый нам снизу охранник пальнул в воздух.
Мы решили дальше не рисковать.
На ночной привал расположились в пол одиннадцатого. Мне предстояла честь разделить палатку с Егором и «замыкающим» Серегой. С Егором мы сегодня больше не говорили.
Этой ночью мне опять не спалось. Я одиноко сидел у затухающего костра и как всегда любовался, как оранжево-алые языки пламени совершают свою вечную пляску, словно адепты какого-то древнего как мир экстатического культа.
Удивительная вещь, насколько странная это штука – жизнь. Человеку подчас кажется, что она проста, как пять копеек. Однако если вдуматься, простота жизни – это то же самое, как первое впечатление о незнакомом человеке. Она есть следствие невнимательности, нежелания вникнуть в суть вещей. Такую «простоту» можно сравнить с той, какую видит белка в колесе. Не имея возможности выйти за рамки простейшего алгоритма поведения, она не может себе и помыслить, что вокруг неё может быть нечто иное, чем колесо и его вечное движение по одной оси. Так и человек – замыкаясь в скучном, предсказуемом, но понятном и безопасном цикле: дом-работа-выходные-отпуск, он не в силах представить, что мир гораздо глубже и сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Один и тот же, годами не меняющийся, маршрут на работу, примерно такой же простой и понятный алгоритм поведения в выходные. Даже отпуск большинство людей предпочитает проводить, следуя проторенным туристическими компаниями путем. Но стоит только сойти с проторенной дорожки и внимательно приглядеться к окружающему, как в самых обыденных вещах мы увидим открывающиеся врата в непознанное.
Вот, например, пресловутый огонь или река – что заставляет человека часами смотреть на вечное движение язычков пламени или водных струй? Что привлекает человека в этом, на первый взгляд, абсолютно непримечательном зрелище? Что привлекает человека, глядящего до одури в бездну, в звездное небо, в океанские просторы? Неужели эти неприхотливые картины природы интереснее, чем голливудские фильмы, видеоигры или интернет? Ведь в них отсутствует главный признак зрелища – смена ярких картинок -, здесь все время одно и то же.
Я привел только один пример, но можно привести и ещё. Аналогичное ощущение возникает, когда начинаешь размышлять о смысле жизни, рождении и смерти. Достаточно всерьез, честно и откровенно перед самим собой последовательно начать задавать вопросы - откуда я пришел? Что было со мной, когда я родился? Куда я уйду, когда умру? Почему я провожу половину жизни во сне? Что со мной происходит, когда я сплю? Почему сны, если это всего лишь фантазия, вызывают у меня стойкое ощущение реальности происходящего? И почему, наконец, я не знаю ничего из этого?! Как я могу со всем этим не-знанием столько лет подряд жить? И вообще – черт побери! – кто собственно такой я? – чтобы в голове не возникло легкое головокружение, а в сердце не образовалось приятное захватывающее ощущение. Эти чувства похожи на те, что бывают когда смотришь в бездну – с горы или с берега океана, равно как если долго смотришь на пламя или на плавное течение реки. И не мудрено, потому что и там и там человек лицом к лицу встречается с Вечностью – во временном, Бесконечностью – в пространственном измерениях. Вечен и бесконечен ритм природы, вечен и бесконечен мир, к которому мы вопрошаем, вечны и бесконечны по своему объему наши вопросы. Религия и философия – два близнеца, отличные друг от друга как близнец-брат от близнеца-сестры – по-разному пытаются «работать», стоя на самой границе этой бездны. В какой-то степени к бесконечности приближается теоретическая астрономия и физика, хотя, чуть только столкнувшись с нею, пугливо прячет, как страус, свою умную голову в песок, не желая принять в себя непознанное бесконечное. Лишь только религия – в своем догмате о бесконечности высшего существа или, если его нет, хаоса – и философия – со своим постулатом о непознаваемости и, соответственно, неизмеримости ноуменального мира - остаются достаточно честны с самим собой и с теми, кто прибегает к их инструментарию. Из этих двух близнецов я в своей жизни выбрал первую. Не став, однако, адептом ни одной из великих и малых религий, я стал изучать их в их наиболее живой ипостаси – в форме народного фольклора, на мой взгляд, всегда содержащего в себе гораздо более ценный опыт общения с Неизвестным, нежели то, что можно прочесть в ученых богословских трактатах и сумасшедших откровениях пророков и подвижников всех мастей.
И вот сейчас, глядя на сумасшедшую пляску оранжевых огоньков в совершенной тишине ночного леса, я как никогда ощущал себя на грани, на самой границе с миром «извне», непознаваемым миром по ту сторону феноменального бытия, миром, в который по моему глубокому убеждению, мы лишь пугливо приоткрываем окошко в наших сновидениях и, не выдержав открывшейся нам правды, пугливо прячемся вновь, в пробуждение…
Но сейчас, тем не менее, все иначе. Пусть каждый поступает, как ему подсказывает здравый смысл, совесть и его природа, а я уже свой выбор сделал: я готов перейти через границу и шагнуть в бездну – что бы со мной не произошло.
Придя к такой мысли, я внезапно ощутил, что понял, ДЛЯ ЧЕГО я предпринял весь этот путь. Не намерение найти свою мать и узнать причины её расставания со мной и отцом было главным движущим мотивом, не странные сны о каменных монолитах не давали мне покоя, но именно это – желание найти путь в неведомое и перешагнуть незримую границу. И теперь я как никогда близок к своей цели, близок как никогда…