— Ну, а возле жаток наши дивчата снопы вяжут. Как жатки сюда подъедут, так и дивчата следом подоспеют.
— А вон там что, самоходный комбайн? — спросила Тамара, показывая на полосатый зонт, который вдалеке медленно полз над стеной пшеницы.
— Да, то комбайн. А откуда ты знаешь, что он самоходный? — поинтересовался дед.
— В кино видела. У них у всех, у самоходных, зонты от солнца сделаны.
— Чудеса! — покрутил дед головой. — Ну и народ, до чего ж все грамотный пошел!
— А управляет им кто? Ерохин?
— Да, Дмитро Ерохин. Передовой хлопец.
— Какой же он передовой, когда «Перчик» про него нарисовал, что он все лежит у комбайна и отдыхает?
— А это он сперва капризничал да раскачивался, пока титка Гликерья малость его не взбодрила.
— А почему здесь комбайна нет? — продолжала расспрашивать Тамара.
— Это где же здесь?
— Ну, где Алена.
— Поле маленькое, да и в придачу холмистое. А комбайну размах нужен, чтобы было где развернуться... Эй, мукомол! — позвал Онуфрий мальчика, который выглянул из мельницы. — А поди-ка сюда, представься.
Тамаре дед шепнул:
— Еще один грамотей вроде тебя.
Мальчик подошел.
— Это вот Тамара из Москвы, — сказал дед.
Мальчик протянул Тамаре руку:
— Гена. Я из Ленинграда.
— Ну вот, — с удовлетворением проговорил Онуфрий Куприянович, — один из Москвы, другой из Ленинграда, а повстречались в колхозе, на селе.
— А ты раньше бывала в колхозе? — спросил Гена Тамару.
— Нет. А ты?
— И я не бывал. А правда, интересно? Я вчера на комбайне весь день ездил.
— Да, интересно, — согласилась Тамара. — Только я еще на комбайне не ездила.
— Это ничего. Это я тебе устрою, — пообещал Гена. — Меня на комбайне знают. Сам Ерохин с мостика козыряет.
— Ну что ж, товарищ механик, — сказал дед Онуфрий, — будем запускать агрегат? А то если запоздаем, «Перчик», чего доброго, и на нас сатиру намалюет.
Гена утвердительно кивнул.
— Он у меня механик, — пояснил дед Тамаре. — Новую технологию ввел. Мы теперь с ним ветряк запускаем, как аэроплан. Запамятовал только я, какой марки аэроплан.
— И вечно вы забываете! — недовольным голосом сказал Гена. — Я же вам столько раз уже говорил, что «По-2». Раньше он «У-2» назывался.
— Ось морока!.. «По-2», значит. Может-таки, упомню наконец. — И Онуфрий Куприянович пошел на мельницу.
Вскоре он высунулся через маленькое оконце под самой крышей. Гена подошел к одному из опущенных крыльев мельницы и взялся за него.
— Ну как, готов? — спросил дед.
— Готов.
— Гм... Конта-акт! — громко пробасил Онуфрий Куприянович.
— Есть контакт! — четко отозвался Гена.
— От винта!
— Есть от винта!
Крылья мельницы двинулись. Гена отбежал в сторону.
Сперва крылья вращались очень медленно, а потом начали вращаться все быстрее и быстрее.
Тамара, конечно, понимала, что это вовсе не Гена привел в ход мельницу, а просто Онуфрий Куприянович отпустил тормоз, и она сама закрутилась от ветра. Но как придумал Гена — было занимательно.
Совершив «запуск агрегата», Гена предложил Тамаре подняться на мельницу, посмотреть устройство.
Мельница была в два этажа. На первом этаже стояли мешки с зерном. В углу из деревянного желобка в пустой мешок сыпалась тонкая струйка муки. На второй этаж вела крутая деревянная лестница. Тамара поднялась по ней. Следом поднялся и Гена.
Здесь крутились тяжелые каменные жернова, перетирая в белую муку золотые зерна.
— Вот это регулятор, — сказал Гена, подводя Тамару к небольшому рычагу. — Потянешь его на себя — мельница будет медленнее крутиться, отпустишь — быстрее. У «По-2» тоже такой рычаг имеется. Знаешь, как он называется? Ручка. Двинешь ее на себя — самолет вверх полетит, от себя — вниз.
— А откуда тебе про самолеты все известно?
— У меня брат летчик. И я тоже буду летчиком на реактивном самолете. Он как ракета, без пропеллера.
Тамара подошла к окну.
По земле то и дело пробегала огромная тень от крыльев. С высоты особенно хорошо были видны жатки. За жатками шли девушки и вязали снопы.
Вскоре жатки приблизились к мельнице и остановились. На лошадях начали поправлять упряжь.
Тамара распрощалась с Геной, спустилась с мельницы и побежала навстречу девушкам-вязальщицам.
— Алена! — закричала на бегу Тамара. — Алена!
— Ты что же это с непокрытой головой? — спросила Алена, когда Тамара подбежала к ней.
— А что?
— Нельзя так на жнивах. Может солнечный удар случиться. — И Алена сняла свой белый платок и повязала им голову Тамаре. — Ну вот, теперь ты настоящая вязальщица.
— А вы как же без платка?
— Мне ничего. Я к жнивам привыкшая.
И правда, лицо Алены было темное от солнца, черная коса приобрела бронзовый оттенок, а маленькие сережки потускнели, покрылись пыльцой от колосьев пшеницы.
— Алена, а вы обогнали бригаду Пархитько? — поинтересовалась Тамара.
— Обогнали. Еще позавчера.
— Ну и вот! — обрадовалась Тамара.
Ей очень хотелось, чтобы Алена и ее бригада как в песнях, так и в работе были всегда впереди.
— А вчера нас обогнали уже другие, — сказала Алена.
— Другие? Кто же это?
— Соседи наши. Из колхоза «Коммунар». Там одна комсомолка тысячу снопов навязала.
— Тысячу? — удивилась Тамара. — Целую тысячу?!.
— Э-гей! — прокричал с жатки паренек в клетчатой парусиновой кепке, надетой козырьком назад. — Трогаем, что ли?
— Трогаем, Омелько! — ответила Алена. — Трогаем!
Вскинулись у жатки острые длинные ножи, и рядком повалилась на землю пшеница, срезанная у самого корня.
Тамара отправилась за жаткой.
— Алена, и я хочу.
— Что? Помогать хочешь?
— Да. Снопы вязать.
— Ну, смотри тогда сюда.
И Алена взяла два пучка соломы, сложила колосьями друг к другу и скрутила.
— Это свясло, — пояснила она Тамаре.
Потом наклонилась, сгребла охапку пшеницы, подбила ее, подровняла и быстро перехватила посередине свяслом. Вот и сноп готов.
Покончив с одним, Алена взялась за следующий.
Снопы у нее получались туго подпоясанные, ладные — молодец к молодцу.
Жатка двигалась все дальше и дальше. Вместе с ней двигались и вязальщицы.
Тамара попыталась сама сделать сноп. Скрутила свясло, подобрала ворох пшеницы, и пока подравнивала его и, придавив коленом, обкручивала свяслом, жатка уехала далеко вперед. Только приподняла сноп, а он развязался и рассыпался. Алена, которая наблюдала за Тамарой, поспешила на выручку.
— Ты покрепче стягивай, — сказала она и помогла Тамаре заново собрать и перевязать сноп. — Ничего, научишься. Неси-ка его скорее в копну.
«И таких нужно тысячу, — подумала Тамара. — Целую тысячу!»
Подхватив сноп, Тамара крепко прижала его к груди. Тамару сразу обдало жаром, солнцем, запахом нагретой земли. Колоски защекотали лицо и шею. Тамара отнесла сноп в копну и побежала догонять жатку.
Домой Тамара попала после полудня. Ее, усталую, с поцарапанными, исколотыми на стерне руками, привез на мотоцикле бригадир Пархитько.
Он тоже, как и Саша, ездил по полям на мотоцикле, смотрел и проверял, где и как идет работа в его бригаде. Пархитько был таким же молодым, как и Саша, и совсем не был похож на брехуна, как говорил о нем дед Онуфрий.
* * *
Однажды на улице Пете встретился Димка, с которым Петя был уже знаком.
Димка, толстощекий, рыжий, важно хмурился и держал руки в карманах штанов. Говорил медленно и сильно шепелявил. Был он на два года моложе Пети.
— Что ты делать будешь? — спросил Димка.
— В питомник иду, — ответил Петя.
— Пхе! — хмыкнул презрительно Димка. — К червям идешь... Пошли со мной.
— А куда?
— Покажу бычка.
— Бычка?
— Угу. У меня есть свой. Я над ним шефство взял.
Петя тотчас согласился. Димка сбегал домой, захватил ломоть хлеба, и ребята отправились.
В телятнике было просторно, стены выбелены, полы посыпаны свежими опилками. Сквозь высокие окна вливался солнечный свет.
Петя коров побаивался; он видел их только на даче, и то издали.
— Да здесь нету коров, — успокаивал Димка Петю. — Здесь одни телята.
Но Петя на всякий случай шел сзади Димки.
— И чего ты пугаешься? — говорил Димка. — Они совсем как ручные. Вот эту зовут Ракушка, а этого Руслан. А это вот Ландышка. Она совсем маленькая. — Димка потрепал Ландышку за мягкое ухо и дал ей кусок хлеба. — А вот и мой Каштан.
Коричневый лобастый бычок потянулся навстречу Димке. С морды у него капала вода: он только что пил.
— А можно, я покормлю Каштана? — спросил Петя.
— Можно, корми.
Петя взял хлеб и протянул бычку. Бычок дружелюбно ткнул носом Петю прямо в грудь. От неожиданности Петя едва не свалился на пол.
Проходившая мимо старшая телятница Вера Сергеевна засмеялась и сказала:
— Ну вот и познакомились!
Когда ребята вышли из телятника, Димка спросил:
— Далеко в Москве от вокзала выставка сельского хозяйства?
— Я не знаю где, но около вокзала ее нет.
— Значит, далеко, — вздохнул Димка.
— А на что тебе?
— Это тайна, — ответил Димка, засунул руки в карманы штанов и сощурил глаза. — Хотя ладно. У меня есть один план...
— Какой?
— Я хочу Каштана на выставку в Москву повезти.
— Сам?
— Ну ясно, сам.
— На поезде?
— А что? И на поезде. В багаж сдам — и все. На станциях кормить буду. Вот только плохо — выставка от вокзала далеко.
— Да, это плохо, — сказал Петя.
— А коровам по Москве можно ходить, не знаешь?
— Не знаю. Я коров на улице ни разу не видел.
— Ну ничего, мы с Каштаном и по Москве пройдем. Он все-таки домашнее животное, а не хищник какой, верно?
— Конечно, не хищник, — согласился Петя.
— Только ты об этом никому, — строго наказал Димка. — Молчи.
* * *
С каждым днем Тамара и Петя все больше привыкали к колхозу. Они теперь знали, когда нужен дождь и когда он совсем не нужен. Могли безошибочно отличить пшеницу от ржи, просо от овса и даже кок-сагыз от одуванчика. Сдружились с колхозными ребятами, бегали вместе на почту за газетами, ходили в степь за соломой для топки печей, купались в пруду, а когда приезжала кинопередвижка, смотрели картину и потом отправлялись вслед за передвижкой к соседям, в колхоз «Коммунар».
У бабушки Ориши, сторожихи на баштане, узнали, как выбирать спелые арбузы. Лежат на земле арбузы — огромная куча, один краше другого: полосатые, крутобокие. Поди узнай, какой из них самый вкусный!
Кто начинает давить арбузы и слушать — трещат или не трещат, кто дергать за хвостики, а бабушка Ориша только взглянет — и безошибочно укажет на самый спелый и сладкий.
Когда к бабушке Орише приставали ребята, чтобы открыла им свой секрет, она говорила:
— Вам скажешь, так вы потом у меня с баштана все спелые кавуны растащите. Дуже глаза у вас завидущие!
— Да нет, бабуся, не растащим, — отвечали ребята и на всякий случай опускали глаза, если уж они действительно такие завидущие.
— Ну, шут с вами, поверю!
И секрет оказывался проще простого: чем арбуз спелее, тем он ярче блестит, точно глянцевый. И еще: чтобы достался самый сладкий, надо различать сорта — кавуны и кавунки. У кавуна в том месте, где был цветок, серенький кружок будет меньше, чем у кавунки. А кавунка куда слаще кавуна.
Эх, что это были за кавунки! Притащат Петя с Тамарой домой в подарок от бабушки Ориши такую кавунку, надрежут с четырех сторон, а потом только надавят слегка — корки отскочат, а середина кавунки — баранчик — сама вываливается, а в ней-то самый сок и самая сладость. Съешь кусок баранчика — и потом надо по пояс умываться, потому что зальешься соком и делаешься сам таким сладким, что осы норовят на тебя сесть.
... По вечерам после работы любили колхозники собираться в клубе.
Клуб был просторный, каменный, в два этажа. Кто читал в библиотеке книгу, кто сражался в домино или в шашки, кто учился играть на баяне или бандуре, а кто просто ничего не делал — сидел на лавочке перед входом и отдыхал.
Постоянным посетителем клуба был дед Онуфрий. Он просматривал журналы и свежие газеты, играл в шахматы.
Играть в шахматы дед Онуфрий не умел, а только учился. Партнером по игре бывал Гена. Остальным ребятам доставляло удовольствие незаметно подобраться к Онуфрию Куприяновичу и стащить у него с доски короля. Геннадий «поедал» у деда Онуфрия все фигуры, и в конце концов дед спохватывался: а где же его король?
И тогда ребята бегали, суетились, делали вид, что ищут короля: заглядывали под шкафы, под столы, в поддувало печки, предлагали деду снять сапоги и поглядеть в них, не завалился ли король за голенища; одни говорили, что видели, как короля еще засветло унесли куры, другие — что он попал в отруби и его, наверно, увезли уже на свиноферму.
Дед ругался и выходил покурить на лавочку. За дедом тянулись и ребята.
Дед побурчит, побурчит и успокоится. А потом кто-нибудь вызовет его на разговор, и тут начнутся всякие были и небылицы из далекой старины — поверья, думки, смешные приключения, чудасии. Дед их знал столько, что слушать и не переслушать.
... Показался над землей месяц и высветил на селе улочки и тропки. Отразился он и в озере, точно кто-то уронил в воду серебряное ведерко. Потом запалилась около месяца звездочка, и повел ее месяц за собой, зажигая от нее на пути все новые и новые звезды.
Сидит народ, слушает деда. Сидят и слушают ребята.
— Был у нас на селе богатый кулак Ясько. Имел он десять мельниц...
— А где ж они прежде стояли, мельницы эти? — спросит кто-нибудь деда.
— А прямо посреди села и стояли на площади — его десять и наша одна, общественная, которая принадлежала всем крестьянам. Я на ней мельником работал.
Помню, однажды крепко я над Яськом подсмеялся. Собрали люди урожай, и требуется им муки намолоть. А на ту беду ветер слабый был, никак жернова не тянет. Дай, думаю, Яська подыграю. Отключил я от крыльев жернова — ветер их сразу пустые подхватил и завертел. Увидели работники Яська, что у меня мельница вроде на полный ход мелет, а у них все как на привязи. И сам Ясько бегает, орет на работников. А я в окошке дивлюсь на дурней, и смех меня так и распирает.
— Онуфрий Куприянович, — попросил Гена, — расскажите про Куземку, как он Яська лошадь продал.
— Про Куземку? Можно и про Куземку. — Дед Онуфрий закурил, помолчал, потом заговорил. — Ловкий был парубок Куземка и на выдумки мастак.
Задумал он как-то Яська проучить. Купил на ярмарке вороную лошадь по дешевой цене. С виду лошадь ничего, только спина была седлом потерта, так что заместо черной шерсти повылезла пегая. Поэтому и цена такая маленькая была.
Купил ее Куземка и незаметно привел на село. Я как поглядел на ту коняку, говорю ему: «На что она тебе такая?» А он мне в ответ: «Погоди, Онька, завтра ты ее не узнаешь». Я тогда был не старше Нюрки моей, и на селе меня Онькой звали.
И верно, назавтра гляжу, а во дворе у Куземки стоит на поводу вся чисто вороная лошадь. Что за диво! А тем часом идет по улице Ясько. Приметил коняку — да к Куземке: «Откуда такая гарная? Продай». Куземка упирается, делает вид, что не хочет. А Ясько свое: продай да продай. Ну, и продал Куземка лошадь за высокую цену. Я тогда спрашиваю его, что оно такое: был у лошади лишай — и нет его? Любопытно мне, мальчишке. А Куземка посмеивается и говорит: «Я лошадь подкрасил». — «Как так? Чем подкрасил?» — «А так и подкрасил. Сварил в квасе ржавое железо — получилась черная краска. Ну, и закрасил тот лишай. Через неделю она у него опять пегая будет».
Любил дед Онуфрий рассказывать и про силача Лукомца, который мог, стоя на одной ноге, обернуться вокруг себя с косой в руках и выкосить траву или удержать на месте упряжку волов. Любил рассказывать и страшные истории про сычей и заколдованную кукушку — зозулю, как они кричат по ночам жалобными человечьими голосами и заглядывают в хаты через дымоходы, и про ведьмаков, которые крутят на дорогах хвостами, и про кобыльи и песьи головы, торчащие из колодцев в темную воробьиную ночь, и про куриц, которые вдруг начинают кричать по-петушиному.