— Можно, я буду вам помогать? — спросила Тамара.
— Можно, — кивнула Маша.
— И я тоже буду помогать, — заявил Петя.
Тетя Луша доставала из колодца воду. Тамара, Петя и Маша разбрызгивали ее чашками по полу. Воду еще налили в несколько тазов и поставили по углам комнаты.
Вернулась Нюра. С ней прибежали две девочки — Зина и Варя, одинаково белокурые, с выгоревшими ресницами и бровями.
Вскоре окна в доме были заклеены изнутри белой бумагой, а на дверях прибили марлю, чтобы двери могли оставаться открытыми и не залетали мухи.
* * *
Ужинали в саду под высокой грушей.
Тетя Луша вынесла из дому керосиновую лампу с железным абажуром и подвесила на проволочном крючке за ветку дерева.
На селе было тихо. Только в полях гудели моторы и блуждали беспокойные огни — шла уборка.
Дул теплый ветерок, согретый спелой пшеницей. Раздвигая звезды, взошла большая луна.
И вдруг в поле зазвучала песня, и тут же откликнулась на эту песню другая, только в другом конце, потом где-то за ставками взвилась третья, потом где-то уже за садом подключилась и четвертая.
И потянулись со всех сторон к селу голоса, постепенно все приближаясь и усиливаясь.
Особенно выделялся один голос, грудной и низкий. Он был такой сильный и протяжный, что казалось, и вовсе ни на секунду не умолкает, а звучит все время. И хотелось, чтобы песня, которую вел этот голос, поскорее приблизилась к селу, стала слышнее.
А она, как нарочно, то вспыхивала с силой, то затухала, будто ветер сорвал с чьих-то девичьих кос легкую цветную косынку, и носит по просторам полей, и то сомнет ее, то расправит.
— Хорошо как! — оказала Тамара. — Кто это поет?
— Дивчатки поют, — ответила тетя Луша. — Со жнивов домой возвращаются. Чуешь, как Аленка голосом водит?
— А кто это Аленка?
— Вязальщица. Снопы вяжет.
Утомившись за целый день, Петя как сел, так и задремал с куском булки в руках.
Вдруг он почувствовал, что кто-то осторожно вытаскивает у него из рук булку. Открыл глаза — перед ним что-то большое мохнатое и дышит прямо в лицо.
— Кто здесь? — испуганно крикнул Петя. Спросонья он не понял, что это просто собака.
— Не пугайся, — сказала тетя Луша. — Варяг у нас смирный, не тронет.
— А чей он? — спросила Тамара.
— Соседский.
Варяг подбежал к Тамаре и, поднявшись, положил ей лапы на колени. Он был такой тяжелый, что едва не опрокинул Тамару вместе со стулом.
— Ну-ну! — строго сказала тетя Луша. — А где кнут?
Варяг отошел. Петя кинул ему вслед недоеденную булку. Варяг подобрал ее, махнул хвостом и ушел в темноту.
Вскоре на дороге застучала телега. Это ехали с поля девушки и пели.
Возле дома тети Луши песня на полуслове оборвалась, одна за другой спрыгнули с телеги вязальщицы.
— Гликерия Матвеевна!
— Тетечка Луша!
— Приехала!
Тетя Луша радостно заулыбалась и поднялась навстречу.
— Приехала, милые. Цела-целехонька.
Девушки гурьбой обступили тетю Лушу.
— А это чьи же такие будут? — спросили они, показывая на Тамару и Петю.
— А мои и будут.
— Племянники, значит, из Москвы?
— Да, племянники. Поглядеть на колхоз приехали. А ну-ка, Тамара и Петро, выносите из дому все стулья и табуреты начисто, будем гостей принимать.
Ребята помчались в дом.
«Какая же из них Алена? — соображала Тамара, вынося на двор стулья. — Может, вон та, в расшитом красными петушками платье, с темными бровями? Или вон другая — с зашпиленной вокруг головы косой, в белой кофточке и с маленькими сережками в ушах?»
Тамаре казалось, что Алена должна быть самой красивой, раз у нее такой красивый голос.
Пока расставляли стулья и табуреты, подъехала еще телега с народом.
— Не знаю, чем вас получше и угостить, — суетилась тетя Луша. — Садитесь пока кому где приглянется. А ты, Тамара, лезь на чердак и достань ведро с вишнями. А ты, Петрушка, отправляйся в погреб — там у меня бутылек с наливкой припрятан.
— Эге, — засмеялся старый дед в соломенной шляпе-бриле с огромными полями, — бачите, а у титки Гликерьи и наливка водится!
— А как же так можно, Онуфрий Куприянович, чтоб принимать дорогих гостей да без сладкой наливки?
— Оно верно, Гликерия Матвеевна, никак невозможно.
Тамара едва донесла ведро с вишнями. Петя достал из погреба наливку. А тетя Луша вынесла еще две коробки конфет.
Гости разместились кто на стульях, кто на табуретках, а кто подтащил себе березовые поленца, которые были сложены возле сарая.
— Пейте, товарищи, ешьте, — угощала тетя Луша.
— А конфеты, видно, московские.
— Московские.
На дороге послышался рокот мотоцикла, и вскоре яркий луч света коснулся забора. Мотоцикл подъехал к раскрытым воротам и завернул во двор.
— Бригада, встать! — шутливо скомандовала одна из девушек. — Равнение на бригадира!
«Она!» — узнала Тамара.
Это у Алены была уложена вокруг головы коса.
— Александр Борисович, присаживайтесь к нам. — И девушки с шумом потеснились на табуретах.
— Нет, к нам! — запротестовали сидевшие на стульях.
Бригадир был совсем еще молодой, хотя девушки и звали его по имени-отчеству. Был он в брезентовых сапогах и коротком пиджаке.
— А доложи-ка, Сашко, своей бригаде, — сказал дед, — какие у нее производственные показатели на сегодняшний день.
— Хорошие показатели, Онуфрий Куприянович, — ответил бригадир, подсаживаясь на скамейку возле старика. — Зоя, Тася и Алена по шестьсот снопов навязали.
— Ну, тогда о чем может быть разговор!
— Да, но только наши показатели уже перекрыли.
— Это кто же? — взволновались девушки. — Неужели бригада Пархитько?
— Она самая.
— А может, Пархитько прибрехнул малость? — усомнился старик. — На задор нас берет? Он ведь такой — ему сбрехать нипочем.
— Да нет, правда это.
Все замолкли.
— Эх, Гликерия Матвеевна, вы их наливкой чествуете, — кивнул старик на девчат, — а им в соревновании нос наставили.
Тетя Луша сказала:
— А ну, дивчатки, чего загрустили? Завтра вы им тоже нос наставите. А сейчас, Алена, запевай песню.
— А какую запевать? — спросила Алена.
Тамара, застеснявшись, попросила:
— Про калину.
— А тебе хочется? — негромко спросила Алена и усадила Тамару подле себя.
— Хочется, — шепотом ответила Тамара. — Моя мама очень любит эту песню.
— Ну, давай тогда вместе про калину, — тоже шепотом ответила Алена, притянула к себе голову Тамары, сощурила свои карие глаза, помолчала и потом не спеша запела:
Ой, цветет калина в поле у ручья...
Тамара подождала немного и тоже начала подпевать — сначала робко, тихонько, а потом все громче и смелее.
Постепенно включились в песню и все остальные, даже дед Онуфрий Куприянович. Запел он басом и невпопад. На него сердито замахали руками, зашикали.
— А что? — нарочно удивился дед.
— Сбиваете, дедусь. Да и басите очень.
— Разве ж я виноват, если голос у меня такой не внутренний, а весь снаружи, зараз оглушает!
В ставках изредка плескалась рыба. Из сада уже тянуло запахом росы и прохладой ночной зелени.
В ушах Алены поблескивали в лунном свете маленькие сережки, точно две росинки.
К Алене подошел Саша и, наклонившись, тихо сказал:
— Смотри, простудишься.
Алена ему не ответила, только глаза ее ласково посветлели, будто в них заглянули низкие летние звезды. Тогда Саша снял пиджак и накрыл плечи Алены и прижавшуюся к ней Тамару.
Пиджак был теплый и уютный. В наружном боковом кармане видны были колоски пшеницы, увеличительное стекло, складной железный метр.
Алена допела куплет, потом сказала:
— Да ты сядь, чего стоишь.
Саша сел.
Петя устроился возле деда Онуфрия Куприяновича. Они завели секретную беседу, и вскоре соломенный бриль с головы деда перекочевал на голову Пети.
Сменялись чередой песни — то задушевные, грустные, то удалые, веселые.
В одной из песен рассказывалось, как в старое время богатый казак сватал бедную казачку и упрекал ее, что у нее нет денег. Казачка ему на это ответила:
Ой, коли б я, казаченько,
Трохи волю знала,
Я б такими женихами
Хату подметала.
Когда пели «Вечерний звон», дед Онуфрий опять попытался подтянуть, но ему доверили изображать одни колокола. И он в течение всей песни монотонно гудел: «Бом! Бом! Бом!»
Пришла Нюра звать деда Онуфрия домой: она оказалась его внучкой.
— Не мешай, — ответил дед. — Видишь, я спиваю. Без меня вся песня может разладиться.
— А ну вас, дедусь! — передернула плечиками Нюра. — Вы хору только помеха, все поперек поете.
— Да ты это, жужелица, на кого так? —рассердился дед. — На меня?.. Да я, ей-ей, отшлепаю!
Нюра рассмеялась, потому что давно прошло то время, когда дед шлепал ее за провинности. Да и то после каждого наказания позволял дергать себя за усы и в лоб щелкать под веселый напев:
С первого щелчка прыгнул поп до потолка...
Тамаре больше всего понравилась забавная песня про комарика, который полетел в зеленую дубраву, сел на дубок и свесил ножки. Но откуда-то взялась шуря-буря и того комарика с дуба сдула. Комарик упал, поломал ребра-кости и умер.
Когда луна поднялась выше тополей, девушки спели прощальную песню «Час до дому, час», поблагодарили тетю Лушу за угощенье и собрались домой.
Прощаясь с Тамарой, Алена сказала:
— Ты приходи к нам в бригаду, я тебя научу снопы вязать.
— А чего вы все про снопы да про снопы говорите? — спросила Тамара. — Разве у вас нет комбайнов?
— Приходи, — ответила Алена. — Все увидишь — и комбайны и жатки.
— Хорошо, я приду, — пообещала Тамара. Ей очень хотелось еще встретиться с Аленой.
Все стали расходиться.
Саша завел мотоцикл, сел сам, сзади села Алена.
Саша обернулся и что-то сказал Алене. Та в ответ рассмеялась и обняла тогда Сашу за плечи.
Мотоцикл рванулся и вскоре исчез за воротами дома, унося с собой смеющуюся Алену.
* * *
На другое утро Тамара встала пораньше, наскоро перекусила и побежала в питомник.
— Ну как? — еще издали крикнула она Зине, которая тащила из сарайчика охапку тутовых веток. — Ожили?
— Ожили! — весело отозвалась Зина. — Ползают.
— А ты сегодня дежурная?
— Я.
— А где Маша?
— Она скоро придет.
Тамара и Зина разложили гусеницам листья. Гусеницы залезали на них и начинали грызть своими клювиками. От этого вся комната наполнилась шорохом.
Вскоре пришла Маша. Тамара поздоровалась и сказала:
— Маша, запиши меня в звено. Я тоже хочу ухаживать за шелкопрядами.
— По-настоящему или так? — спросила Маша.
— Конечно, по-настоящему.
— И дежурить будешь?
— Буду.
— Мы ведь и ночью дежурим. Гусениц все время кормить надо. Не испугаешься ночью?
— Нет, — твердо ответила Тамара, — не испугаюсь.
И Маша внесла Тамару в список звена №2 и в расписание дежурств.
С тех пор Тамара все дни пропадала около гусениц.
То она уходила с девочками в лес за молодыми ветками шелковицы. То, когда наступало похолодание и температура в питомнике понижалась, топила печки, чтобы гусеницы не замерзли. То обмазывала стены дома и потолок дезинфицирующим составом. В общем хлопот было много.
* * *
Как-то на дороге повстречала Тамара Зою.
— Ты что же это к нам в бригаду не показываешься? — спросила Зоя Тамару, придерживая волов.
Зоя везла бочку с горючим для комбайна.
— Да все некогда было... — замялась Тамара.
Ей и самой стало неудобно, что до сих пор не побывала в бригаде у Алены. Но кто же мог знать, что она так будет занята в питомнике!
— Садись, да и поедем, — предложила Зоя.
Тамара не стала раздумывать. Зоя помогла ей взобраться на высокий передок воза, потом крикнула на волов: «Га! Пошли!» — и воз не спеша покатился по мягкой от пыли дороге.
Никогда прежде Тамара не ездила на волах. Волы, опустив к земле могучие головы с длинными рогами, равномерно ступали широкими раздвоенными копытами.
Когда свернули на проселок, дорога начала петлять и то резко устремлялась под уклон, то взбиралась на бугор. Но волы шли и шли, не убыстряя и не замедляя шага. Казалось, им было безразлично, в гору ли тянуть или с горы.
И такими большими и сильными животными Зоя управляла лишь тонкой хворостинкой да время от времени покрикивала: «Га! Лабуряки!»
Насколько хватал глаз, повсюду были поля, а на полях — жаркая от солнца пшеница, белая, напитанная нектаром гречиха, малиновые косяки клевера.
Кое-где поля пересекали ряды невысоких зеленых кустиков. Зоя объяснила Тамаре, что это вовсе не кустики, а лесозащитные полосы — молодые деревца: дубки, ясени, акации.
Бригада помещалась возле ветряной мельницы. Рядом с мельницей был устроен брезентовый навес. Под навесом стояли стол, лавки, бачок с питьевой водой, аптечка, на фанерном щите висела стенгазета.
— Ты обожди тут, наши скоро подойдут, — сказала Зоя.
Тамара спрыгнула с воза, а Зоя поехала в поле, к комбайну.
Побродив возле мельницы, Тамара подошла к стенгазете.
Стенгазета называлась «Перчик». В углу листа был нарисован стручок красного перца в виде человечка с веселыми глазами и зеленым хохолком. На плече перчик держал толстую автоматическую ручку и кисточку для рисования.
Были в газете и юмористические картинки и всякие карикатуры.
Вот, например, три рисунка. На первом изображен комбайн, возле него в холодке дремлет комбайнер, а над ним стоит — и кто же? Да тетя Луша стоит! Ну конечно, она — высокая, крепкая и руки уставила в бока так, как она это часто делает.
Под рисунком написано:
«— Ерохин, чего ж ты не косишь?
— Дождь был, и пшеница мокрая».
На второй картинке, с пометкой «На следующий день», — тот же комбайнер, и опять он дремлет, а тетя Луша опять у него спрашивает:
«— Ерохин, чего же ты не косишь?
— А сегодня пшеница уже пересохла».
На третьей картинке почти ничего не нарисовано, только летают по воздуху пух и всякие разноцветные перья. А подпись под рисунком такая:
«Гликерия Матвеевна балакает с Ерохиным».
В самых различных уголках колхоза — на складе или в кузне, в сельпо или в детском саду — повсюду успевала бывать тетя Луша.
И там, где что-нибудь не ладилось, всегда появлялась она, уверенная и спокойная.
Когда председателя колхоза вызывают куда-нибудь на совещание — в МТС или на элеватор, — сколько различных людей перебывает у тети Луши за один только день!
Кто приходит за советом — где лучше сложить удобрение. Кто торопится с жалобой — на базе задерживают горючее, и вот надо «отрегулировать» этот вопрос. Или бухгалтер на семенном пункте не подписывает наряд. А то прибегает счетовод — у него в городском банке какие-то «волокитчики» не оформляют счет.
И смотришь — уже на другое утро к дому подъезжают легкие «бегунки», запряженные парой лошадей, и всем уже в колхозе становится понятно, что тетя Луша отправляется в город или на базу «наводить ясность по всем статьям».
И всегда тетя Луша в хорошем настроении, всегда ласковая, внимательная, и всегда у нее все бывает «отрегулировано», «оформлено», «подписано».
... Тамара все еще разглядывала стенгазету, когда за спиной услыхала знакомый голос:
— Да у нас никак гостья!
Тамара обернулась. Перед ней стоял Онуфрий Куприянович.
— А где Алена? — спросила Тамара.
— Видишь, вон жатки? — Дед махнул рукой в поле.
Тамара присмотрелась и действительно вскоре различила сквозь блеск солнца, как по полю двигались жатки.