К гробу подлетела маленькая женщина в черном, из-под черного платка которой выбивались пряди седых волос. Нарушая все мыслимые и немыслимые правила приличия на такого рода «мероприятиях», тем более вип-уровня, она рухнула на колени, судорожно обхватив крышку гроба, словно горячо любимое дитя, и заголосила как самая обыкновенная деревенская баба.
Толпа отхлынула от неё, как от прокаженной, но никто не остановил её – это была его мать.
Мария Александровна – тихая интеллигентная женщина, всю жизнь прожившая в коммуналке, библиотекарь «исторички», души не чаяла в своем единственном сыне. Спасаясь от её поистине безумной любви, Леша сбежал от неё сначала в студенческое общежитие, потом на съемную квартиру, квартиры своих многочисленных пассий. Что только он не предпринимал, чтобы избавиться от надоедливой «мамани» - вплоть до частой смены сим-карт на телефоне. Может, и его преждевременную кончину следует рассматривать как последнюю, теперь уже удачную попытку, убежать от неё?
Несчастная женщина царапала дорогую обивку гроба своими тонкими морщинистыми пальцами, билась головой о крышку, из горла её вырывались то ли рыки, то ли стоны. Пожалуй, она была здесь единственным человеком, чье горе выражалось по-настоящему.
Преодолевая никем не высказанное табу, я подошел к старой женщине и, тихонько взяв её за плечи, постарался увести её от гроба.
- Нет, нет, не-е-е-е-е-ет! – истерически кричала она. – Не надо! Не надо! Не-е-е-е-е-ет! Закрыли, заколотили, не дали даже увидеть родненького моего! Леша! Леша! Проснись! Ты живой, живо-о-о-о-ой! Пусти, пусти мен-я-я-я-я-я!
От её диких истошных криков мне стало – и, уверен, всем остальным тоже – не то что не удобно, а жутко. Безумный взгляд, пена в уголках рта, черные тени под глазами, гримаса неутешного горя на лице.
Стоило мне взяться за дело, как все словно очнулись от какого-то ступора. Ко мне подбежали добровольные помощники – женщина вырывалась с поистине нечеловеческой силой, кто-то поднес воды, раскладной стул.
Присев и выпив воды, она стала спокойнее. Во всяком случае, рваться к гробу перестала. Я счел своим долгом остаться дежурить рядом с ней для предотвращения дальнейших попыток.
- Какая дикость! – краем уха различил я из общего гомона чей-то женский голос. – Родной матери даже не позволили по-настоящему попрощаться с единственным сыном! Заколотили гроб, словно «груз 200»!
- Не говори чепухи, дорогая! – ответил мужской голос. – Если бы ты знала, в каком виде его обнаружили… - и дальше голос перешел на шепот.
Я обернулся и увидел пару в черном. Кругловатый и лысоватый важный мужчина в дорогом костюме тут же замолчал и отвернулся.
После похорон всех пригласили в ресторан, на поминальную трапезу, которую организовали коллеги Алексея. Здесь матери уже не было и чинное застолье нарушить было уже некому.
Собравшиеся разбились на множество кружков и «тусовок» и о чем-то тихо шушукались, каждый о своем.
Мы с ребятами немного подвыпили, но говорить не хотелось.
Внезапно кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел плотно сбитого, мускулистого мужчину «в штатском». Черный костюм явно был ему тесен, мешая его широким, «прокачанным» плечам развернуться во всю ширь, сковывая его движения.
- Кирилл Андреевич, если не ошибаюсь?
- Да, я…
- Вам удобно будет сейчас со мной поговорить, буквально пару минут, не больше.
- А в чем дело?
- Дело в том, что вы были одним из тех, с кем за пару дней до смерти общался гражданин Ершов.
- Вы из полиции?
- Да, моя фамилия Николаев, но вообще хотел бы обойтись без формальностей, по крайней мере, здесь, - как и все, он говорил полушепотом. – Вот моя визитка – это приглашение побеседовать завтра…
Я не дослушал его и перебил. В самом деле, мне и без того было весьма неуютно находиться здесь, как и на кладбище, среди совершенно чужих и чуждых мне людей, так что я рад был ухватиться за эту возможность и по-настоящему пообщаться о покойном, пусть даже и с полицейским. Тем более, что это позволило бы мне получить ответы на волнующие меня вопросы.
- Давайте лучше сегодня, сейчас, мне все равно, по правде говоря, нечем заняться.
- Понимаю, - кивнул он и его цепкие, холодные, неприятные глаза как-то потеплели. – Давайте присядем тогда вот за тот столик, в углу, чтобы не привлекать излишнего внимания.
4.
- Не буду от вас скрывать, Кирилл Андреевич, мы вскрыли электронный ящик покойного, как и его мобильный телефон. Мы в курсе того, с кем и о чем общался Ершов… Алексей. Сами понимаете, дело щекотливое, «сверху» давят побыстрее раскрыть его, чтобы не было резонанса. Замешаны влиятельные лица.
- В Кремле?
- И там тоже, - уклончиво и как-то торопливо сказал Николаев – лицо его я до сих пор не могу припомнить, настолько оно было незапоминающимся, слишком «обычным», что и поныне наводит меня на мысль, что он был не из полиции, а из более важных «органов». Тогда я даже не попросил предъявить его удостоверение, хотя имел на это право, а теперь жалею.
- Ну, ближе к делу, - также торопливо проговорил он. – Вам ничего не показалось странным в последнее время в поведении Алексея?
- Показалось, - согласился я и изложил ему наш последний разговор с покойным.
Глаза Николаева как-то странно блеснули, взгляд стал острее, жестче, неприятнее.
- Значит, ночной звонок, просьба о встрече, рисунок, «информатор»… - задумчиво проговорил он, не сводя с меня гипнотизирующего холодного взгляда бесцветных глаз-ледышек.
- Ну, если вы вскрыли его почту, то, наверное, рисунок вы видели сами.
- Да, да, конечно… - задумчиво проговорил он. – Хотя содержание вашего телефонного разговора для меня большая находка. Это дает нам кое-какие нити…
- Ещё бы! Ведь он звонил с чужого телефона! – не смог сдержать сарказма я. Но тут же осекся – не стоило провоцировать конфликт с единственным человеком, который мог бы пролить свет на тайну смерти Леши. - Вы что-нибудь знаете об «информаторе», о деле, которое он вел?
- Кое-что знаю, но это – конфиденциальная информация.
- Хорошо, а что тогда не «конфиденциально», если гроб с телом Леши заколочен и не то что нам, его друзьям, а даже родной матери не дали по-человечески попрощаться с покойным! – опять против своей воли вспылил я.
Я сказал это необдуманно, в порыве чувств, и, вероятно, мог ожидать лишь сухого, жесткого ответа, но совершенно неожиданно глаза-иголочки «следака» как-то странно забегали, по его рукам прошла какая-то дрожь.
- Уверяю вас, Кирилл Андреевич, что то, что вам кажется несправедливым - в высшей степени гуманное решение. Ни вы, ни тем более мать погибшего, не захотели бы видеть этого…
- А вы – видели? – стараясь не терять из рук инициативы, продолжил наступление я.
- Да, видел! И это, надо сказать, на редкость ужасное зрелище, даже в Чечне я с таким не сталкивался… Но это тоже – конфиденциальная информация.
- В таком случае, больше я вам ничем не могу помочь, - пошел ва-банк я и сделал попытку встать, давая понять, что разговор окончен. Либо он хоть что-то скажет, либо закроется окончательно.
Рука Николаева вцепилась в мой локоть. «Громкий» и торопливый шепот на ухо:
- Да поймите же вы, что не могу я так просто говорить вам все, что мне вздумается! Но если вы будете сотрудничать с нами и дальше, я обещаю вам сделать все, что в моих силах.
Я сел. Он, как мне показалось, облегченно вздохнул.
- В качестве задатка могу вам сказать следующее. Ваш друг вляпался в очень нехорошую историю, очень нехорошую. Хотя, в общем-то, он делал правильное дело – распутывал одно темное дельце, касающееся «рублевских жен», и кое в чем делился с нами, но наших рекомендаций не послушался и пошел на рожон.
- Что за «темное дельце»?
- Дело о семи самоубийствах, - мрачно отрезал Николаев и закурил. При этом мне показалось, что пальцы его слегка дрожали.
- Давайте так, Кирилл Андреевич, сыграем в одну игру. Я вам расскажу некоторую басню, а вы притворитесь, что поверили в неё, и в обмен расскажите мне все, без утайки, что знаете о Кирилле и, особенно, об этом дьявольском рисунке. По рукам?
- По рукам.
- Ну и чудесно, - он глубоко затянулся, выпустив целое облако зловонного дыма, выдержал паузу и начал свой рассказ.
- Так вот, в одном очень богатом поселке, где живут очень влиятельные лица, поселилась одна особа. Эта особа завела свое ателье, фешенебельное ателье, куда очень скоро повадились ходить богатые жены и любовницы влиятельных лиц. Вокруг ателье вскоре образовался кружок - сами знаете, пока женщины примеривают платья, делают заказ, они любят поболтать о всякой ерунде. А судя по всему, владелица ателье была отличной собеседницей. В этот кружок допускались только женщины и только женщины, у которых были мужья или, так сказать, спутники жизни. Ателье процветало, все было замечательно, но внезапно мужья клиенток ателье стали заканчивать жизнь самоубийством. Один за другим. Причем, в хронологическом порядке – от самой первой клиентки. И ещё одна интересная деталь – все они сводили счеты одним и тем же образом – повесившись в ванной на бельевой веревке. И достаточно странным и страшным образом, каким – сказать не могу. Пока. Скажу одно, создавалось ощущение, что они вешались таким образом, чтобы как можно дольше продлить свои мучения…
Я не сводил взгляда с гипнотизирующих, холодных глаз Николаева, курившего одну сигарету за другой. Шепот и голоса за моей спиной куда-то пропали, словно все прощавшиеся с Лешей люди куда-то испарились, свет потух. Создавалось впечатление, что во всем мире остались только мы вдвоем – я и Николаев, что от всего бескрайнего земного шара каким-то чудом сохранился только этот закуток в уголке ресторанного зала, круглый стол, накрытый темной скатертью, пара бокалов с вином, пепельница, доверху наполненная окурками, да вентиляционная отдушина над головой Николаева. Глядя на неё, меня все время не оставляло ощущение, что там, в полутьме, кто-то находится и этот «кто-то» внимательное слушает каждое наше слово…
- А жены? Может, это они все подстроили?
- Исключено. Все они сходили с ума.
- Странно, ничего об этом не слышал…
- И не услышите. «Сверху» было дано указание не придавать этому огласки, и наша самая свободная в мире пресса промолчала, - хмыкнул он. – Я сам этим занимался.
- Видимо, с Лешей это не сработало, - не без ехидства заметил я.
- Да, но он – публичная фигура, известная на всю страну. И то, как видите, обстоятельств смерти мы никому не дали раскрыть, даже матери ничего не известно.
- А как же я? Не боитесь, что я все разболтаю?
- Не боюсь. Не разболтаете, - холодно отрезал он. – Вы – серьезный человек, ученый, специалист по древним религиям. Не пустомеля. И вы, думаю, как лучший друг Алексея, сами кровно заинтересованы, как и я, распутать это темное дельце.
- Ну, то что лучший…
- Да, лучший, - перебил он. – Мы изучили всю переписку Алексея за годы. Он всегда называл вас лучшим другом и человеком, которому он абсолютно доверяет.
Мне стало неловко.
- Во всяком случае, - попытался преодолеть смущение я, - обо всех своих тайных расследованиях он не говорил мне ни слова. Я узнавал о них, как и все – из газет, интернета, по телевизору.
- Это нам известно. Вы были его конфидентом в другом смысле, – в каком, Николаев не уточнил.
- Так вот, - продолжил он и снова закурил. – Алексей узнал обо всем из первых рук – одна из посетительниц ателье была его подругой. Девица изрядно напугалась и много о чем ему рассказала. Хотела выйти из игры. Но Алексей попросил её продолжить посещение этого заведения, чтобы получать информацию из первых рук. Мы вышли на него. Он согласился сотрудничать, но действовал по своему плану, на свой страх и риск. Мы предупреждали его, предлагали круглосуточную охрану, вели за ним наблюдение. Но… В общем, это уже другая история.
- Опять «конфиденциальная»? - ехидно усмехнулся я.
Он кивнул.
- Никому не приятно распространяться о своих провалах. Мы потеряли очень ценный источник информации, незаменимый источник информации.
- А как же хозяйка ателье?
- Сначала прямых улик у нас не было – к слову, и сейчас все очень зыбко, а потом она как сквозь землю провалилась. Ни следов, ни зацепок. В общем, сработала она профессионально. До сих пор мы плутаем во мраке…
- Как?! – возмутился я. – А фоторобот со слов свидетелей, фото какие-нибудь, фамилия…
Николаев усмехнулся.
- Ни-че-го. Фотографий никаких, прямые свидетельницы сошли с ума и находятся в совершенно невменяемом состоянии, соседи по улице описывают её внешность по-разному – то она жгучая брюнетка, то блондинка с золотистыми волосами, то старуха, то молодая стильно одетая женщина. Фамилии, естественно, никто не назвал. Имена называют разные – то Лилия, то Арина, то Роксана. Ателье нигде не зарегистрировано. Сейчас здание пустует.
- А что с рисунком?
- Вот, рисунок! – его лицо-маска сразу ожило. – Это реальная зацепка. Судя по тому, что нам говорил Алексей, этот рисунок был в ателье, что-то вроде опознавательного знака для избранных. Однако единственная дошедшая до нас копия оказалась только у Алексея.
- Я уже говорил вам, что интерпретировать изображение на этом рисунке можно и как паука в центре ловчей сети, и как восьмиконечную звезду в центре схематически нарисованного звездного неба…
- Да, я помню. Ваши сведения очень ценны для нас. По сути, вы – единственный человек, который имеет достаточно знаний и навыков разобраться в этой символике, дать следствию нити. И именно поэтому я был так откровенен с вами, насколько это возможно. Вы нужны нам, вы должны оказать нам посильную помощь – ради памяти друга, его матери, ради спасения тех, кто может пострадать ещё от этой страшной «костюмерши».
Голос Николаева из бесстрастно-механического стал каким-то живым, в нем появились почти умоляющие нотки. Вместе с тем, в его стальных глазах мелькнуло что-то похожее на страх. Мне показалось тогда, что он явно что-то недоговаривает, что он знает что-то ужасное, о чем не может мне сказать – не из-за пресловутой «конфиденциальности», а потому, что это ужасное настолько невыразимо, настолько чудовищно, что это невозможно передать человеческим языком.
Чтобы сгладить неприятное ощущение, я попытался пошутить:
- Хотите спасти очередных «денежных мешков»? Как там у классиков? Государственная машина всегда выражает классовые интересы тех, в чьих руках она находится.
- Нет, - с знакомым мне уже придыханием сказал Николаев. – Не в этом дело. Богатые для неё только средство, цель – другая.
- В смысле?
- Нам удалось установить, что незадолго до смерти все умершие переводили крупные суммы на какие-то сомнительные оффшорные счета. Мы сейчас пытаемся напасть на след, к кому попадали эти деньги. Но это долгая история. Счета были номерные, анонимные, а зарубежные банки очень неохотно раскрывают такого рода информацию. Привлекаем Интерпол, но это очень долгая песня.
- Но разве это не банальное ограбление?
- Нет. Серия подобных самоубийств, с таким же почерком, обнаруживается на протяжении многих лет во многих городах России (по Зарубежью мы пока уточняем данные), и жертвами были как раз простые люди, с которых взять нечего.
- Но…
- Я предвижу ваш вопрос. Что греха таить, до сих пор резонанса не было. Их квалифицировали на местах как обычные самоубийства, и только…
- …когда стали погибать «тузы» с такими же симптомами, обратили внимание и на простецов, - мрачно закончил я. – Насколько мне известно, медицина бы не развилась до такой степени, что мы победили чуму, оспу, холеру и прочие бичи древнего человечества, если бы от них не умирали и «сильные мира сего». Вот и рак, и СПИД, наверное, научатся лечить со временем - на деньги богатых и, в первую очередь, ради спасения богатых…
- Вам лучше знать, вы – специалист в этом, - улыбнулся одними губами Николаев. – У вас есть моя визитка, звоните в любой час, в любое время. Я сам приглашу вас и назначу место встречи.
- По рукам. Чувствую себя посвященным в рыцари, - улыбнулся я, а сердце уколола ледяная игла. Мне показалось, что Николаева я вижу в первый и в последний раз в моей жизни.