Ко времени окончания нашей беседы ресторан практически опустел. Лишь пара пьяных ребят о чем-то спорили, обнявшись за столом. Да несколько женщин тихо шептались в уголке.
Я пожал жесткую, неприятно шершавую как наждак ладонь Николаева.
В этот момент откуда сверху на лацкан его пиджака что-то упало – маленький паучок. Видимо, выпал из вентиляционной отдушины.
Николаев механически смахнул его на пол, а потом, увидев крошечное существо на полу, побледнел и отпрянул в сторону. Затем, взглянув на меня, видимо, устыдился и хотел было раздавить его, но я помешал ему:
- Не надо. Он тоже жить хочет. Да и пауки падают к счастью, примета такая. К богатству, - я неловко попытался улыбнуться.
Но Николаев юмора не понял. Он как-то отстраненно, словно не замечая меня, посмотрел на паучка и мрачно сказал:
- На телах всех повешенных были найдены пауки. Живые.
После этого он развернулся и ушёл, не прощаясь.
Больше я о нем ничего не слышал. А из газет, неделю спустя, узнал, что дело раскрыто, что спецкор Алексей Ершов страдал от наркотической зависимости, что у него была запутанная личная жизнь и т.п. В общем, следствие закрыло дело с вердиктом «самоубийство». Больше я о подобных делах ничего не слышал.
Глава 2. Диана.
1.
Признаюсь, несмотря на то, что в разговоре с Николаевым я старался придерживаться иронического тона, ухватился я за это дело, как мальчишка. Детективы не были моим слабым местом. Однако тайна, загадка – здесь меня поймет любой коллега-историк – всегда притягивала меня.
Ведь, если разобраться, что такое работа историка? Это распутывание нитей, уводящих куда-то во мрак, в черные бездны прошлого, спрятанных от нашего глаза пеленой забвения.
История, которую мы все дружно ненавидим в школе или в университете, вызывает в нас омерзение именно своей чрезмерной, искусственной и лживой открытостью. Даты, имена, события, с обязательными доктринерскими выводами в конце параграфов, не допускающих и тени сомнения, что все было ровно так, как написано. Герои и злодеи ткут полотно истории, словно заботясь лишь о том, чтобы увековечить в нем свои имена, да помучить несчастных школьников бесконечной зубрежкой. «Кто скажет, кто такой Суппилулиума II – получит зачет автоматом», - с садистской усмешкой говорил нам наш «историк», силясь убить в нас интерес к этому по-настоящему захватывающему предмету. В моем случае – тщетно.
История учебников и монографий – это труп истории, погребальный саван мертвеца. Подлинная История с большой буквы – это распутывание загадок, поиск новых источников, сизифова работа по их сопоставлению, выяснению противоречий между ними, поистине инквизиторский нюх на распознавание лжи, полуправды.
В этом смысле я занимался всегда подлинной Историей, живой историей, а не патологоанатомическим вскрытием трупа – никогда не писал и никогда не буду писать учебников и преподавать в школе собрание мертвых мифов и заблуждений. Музой для меня всегда была Её Величество Тайна, а работой – Таинство поиска Истины – единственной Дамы, которая не стесняется показаться перед всеми нагой.
Благо, обстоятельства совпали удачно. Весенняя сессия только что закончилась, работа по отчетностям также миновала. Наступила пора летних отпусков – особенно длинных у работников науки и преподавания. Будучи не обремененным семейными делами, как многие мои коллеги, я целиком погрузился в порученное мне дело.
Я посетил все доступные мне библиотеки и архивы столицы. Цель у меня была одна – выяснить значение таинственного символа, ценность которого после истории, рассказанной Николаевым, для меня несказанно возросла.
Сразу скажу, накопать удалось немногое. Оказалось, что ни в одной описанной религиозной традиции мира, этот символ не встречался.
Я не случайно заметил, описанной. Ибо многие древние, да и современные религии тоже, до сих пор не известны научному сообществу. Что касается древних, здесь я могу авторитетно заявить, что самая древняя религия мира, о которой мы можем только догадываться, и которую, возможно, исповедовали ещё неандертальцы, - религия Богини-Матери, распознаваемая по пузатым, почти безголовым фигуркам женщин с непропорционально большими грудями, до сих пор в деталях нам не известна. Что уж говорить о таинственном Стоунхендже - памятнике религии мегалитической протоцивилизации, остатки монументальных святилищ которой рассеяны по всему миру, о религии Хараппской или Критской цивилизаций, чей язык до сих пор не расшифрован? И уж тем более мало известно о религиях малых народностей, затерявшихся в непролазных джунглях Амазонки, Конго или Индонезии, откуда не каждый миссионер вернется живым, не то чтобы ученый-исследователь! Наши знания – это всего лишь маленький островок света посреди необъятного, поистине бескрайнего темного океана неведения.
Но то, что рисунок носил ярко выраженный религиозный характер - для меня, как специалиста в этой области, не было сомнений.
Я снова и снова детально рассматривал распечатку, изучая каждую черточку, каждый штрих.
Рисунок вписан в круг – это древний как мир религиозный символ мироздания. С этим все ясно.
Следующий элемент – тонкие волосяные линии, расположенные строго симметрично относительно друг друга, постепенно сужаются к центру круга, на манер спирали. Тонкость линий и навели меня на мысль о паутине, однако расположение внутри круга не совсем похоже на паутину. Во всяком случае, на обычную паутину. Ловчая сеть паука действительно словно по спирали постепенно сужается к центру, однако спираль – это только один из элементов. Главная, несущая конструкция, паучьей сети, осевые линии, на схеме не обозначены.
Это и навело меня на мысль о лабиринте, классическом Лабиринте Минотавра. Волосики-нити в этом смысле можно рассматривать как стены, если смотреть на конструкцию с высоты птичьего полета, которые с какой-то фатальной неизбежностью ведут жертву к центру, где сидит чудовище.
Само чудовище обозначено схематически – жирной черной каплей, от которой исходят восемь линий потолще. Это также навело меня на мысль о пауке. Но и тут не все так просто – линии «лапок» слишком прямые, не паучьи, скорее похожи на лучи звезды, и звезды - восьмиконечной.
Этот символ, так называемая октограмма, был мне, во всяком случае, знаком. В Древнем Шумере и Вавилоне, практически полностью заимствовавшем культуру таинственного народа «черноголовых», пришедших из ниоткуда и ушедших вникуда, этот символ назывался «звездой Иштар» - богини плодородия, неба, распри и войны. Интересно, что уже в средневековье его переняли христиане, усвоив Богородице, образ которой должен был заменить в сознании бывших язычников Небесную Царицу (титул Инанны-Иштар-библейской Астарты). Мрачный культ Иштар, чтимой на всем Древнем Ближнем Востоке, вызвал у меня кое-какие подозрения, но пока под ними не было достаточного основания.
Другой символический аспект – это паутина внутри круга. Во многих мифах Африки и древней Америки паук – творец или участник творения мира. И не мудрено, глядя как паук ткет паутину, которая и современными учеными считается шедевром природы по гармонии структуры и прочности нити, архаичный человек мог размышлять о том, что примерно таким же образом Творец создавал и этот мир.
Но здесь мне пришла на ум и другая мысль. В Индии до сих пор считают, что паук ткет мир не реальный, а мир-иллюзию, Майю, которая скрывает от нас подлинный мир, заставляя души блуждать в лабиринте Сансары. Именно паучьи нити Майи, лабиринты Сансары призван преодолеть истинный саньясин – монах-аскет, чтобы «прорваться» в Нирвану.
Эта находка особенно потрясла меня, поскольку позволила увязать в таинственном символе обе темы – темы паука и лабиринта. Не противоречит этому и звездное небо – ведь что такое звездное небо, как не темница для души? По воззрениям древних, звезды – это не триллионы раскаленных шаров в бескрайней вселенной, а серебряные гвоздики, вбитые богами в небосвод, своего рода гвозди, забивающие крышку гроба, в котором заключено человечество. Небосвод отделяет мир слабых и падших людей от лучезарного Олимпа, мира вечного блаженства, в котором самоизолировались боги.
Но, даже будучи остроумными, все эти догадки ничуть не приближали меня к разгадке таинственных самоубийств, т.к. я не мог сопоставить эту символику ни с одной реально действующей религиозной организацией.
Максимум, что я мог предположить, что это какой-то новый синкретический культ, секта, возникшая недавно и ещё не описанная нашими современниками.
2.
Воодушевленный этими догадками, я тем не менее решил не связываться с Николаевым, пока в мои сети не попадется что-то конкретное.
Новость о прекращении дела застала меня врасплох, словно гром среди ясного неба. Я набрал телефон, указанный на визитке, но услышал лишь «аппарат абонента выключен или находиться вне зоны сети». Конечно, я ещё несколько раз пытался перезвонить, но почему-то заранее знал, что из этого ничего не выйдет. Понятно, что идти в ближайшее отделение полиции и попросить меня связать с неким «оперуполномоченным» Николаевым, который не удосужился мне даже показать свое удостоверение, не имело никакого смысла.
Но тут, когда я в отчаянии хотел опустить руки, мне позвонили.
- Кирилл?
- Да, а с кем имею честь…
- Простите, что на «ты», можно?
- Ради Бога…
- Мне срочно нужно с тобой встретиться, это касается Леши…
В уютном летнем кафе на Старом Арбате было, как всегда, людно. Мне с трудом удалось отыскать свободное место под навесом. Хотя день был будним, но в центре Москвы как всегда в это время ходило много туристов и «гостей столицы». Июльская жара, особенно беспощадная внутри бетонно-каменного кольца мегаполиса, сгоняла все эти толпы праздношатающегося люда, как стада крупнорогатого скота на водопой, во всевозможные летние кафе, забегаловки разной степени приличия и дороговизны.
Отвоевав место «под тенью», я расположился и стал ждать. Ждать пришлось, как ни странно, достаточно долго.
Когда я допил уже вторую кружку пива, я вдруг ощутил легкий аромат женских духов, и за мой столик вспорхнула ярко накрашенная и броско одетая, словно тропическая бабочка, девица в солнцезащитных очках. Огромные очки полностью закрывали от моего взора не только глаза, но и пол лица таинственной незнакомки. Зато стильный облегающий костюм, наоборот, не скрывал от меня ни одной линии её вызывающе стройного тела. Такое впечатление, что это и было целью девушки – насколько возможно отвлечь внимание наблюдателя от лица (и, соответственно, Личности) и переключить его на другое, на то, что не поддается контролю разума, по крайней мере, для мужской половины человечества.
- Вы – Диана, не так ли?
- Брось, Кирилл, мы же уже договорились – на «ты», - поджав губки, промурлыкала она. Затем протянула мне руку. – Диана, для тебя просто Диана – и все, – обворожительно улыбнулась она.
Я пожал её руку, которую почему-то даже сейчас хотелось бы назвать «лапкой» - она действительно была лапкой – мягкой, нежной, гладкой, которую так и хотелось тискать в своих ладонях. Признаюсь, это был отличный ход с её стороны. От одного прикосновения к её коже меня словно ударило разрядом тока, дыхание участилось, а в голове защебетали весенние соловьи.
Она не торопилась освободить руку, наоборот, мне даже показалось, что она как-то нежно, по-особенному пожала её, словно на каком-то другом, незнакомом мне языке (скажу занудно, по-ученому, «тактильном»), попыталась мне что-то сказать. Не моему разуму, сознанию ученого, но, минуя его, напрямую моей душе, тому невидимому «я», что ощущается каждым из нас в глубине своего сердца.
И удар достиг цели. Освободив свою руку, я навеки остался её пленником.
Не помню, как я оказался на стуле, не помню, как мы сделали заказ, не помню, что она и я говорили. Я словно бы растворился в ней целиком – в нежных, воркующих, призывных интонациях её удивительно глубокого грудного голоса, в одурманивающем аромате духов, который я не мог сопоставить ни с чем, ни с одним цветком, словно он вобрал в себя все цветы мира, расплавив их в себе, заставив потерять свою индивидуальность, в её призывно вздымающейся, слишком большой для такой изящной комплекции груди. Плавные изгибы её тела были внешне скрыты одеждой. но это был чистой воды обман. В действительности, тесно обтягивающий фигуру костюм так кричаще вульгарно открывал моему взору все то, что он, казалось бы, должен был стыдливо скрыть, что я не в силах был поднять взгляд на её лицо. А эмоциональные движения её рук, которыми она сопровождала свои слова! Пока я не мог оторвать глаз от изящных движений её тела, которое, казалось, ни мгновения не желало оставаться в покое, её руки, совершая таинственные пассы, словно ткали, ткали ту сеть очарования, которая навеки опутала меня с головы до ног.
А между тем недоступные мне её глаза, скрытые за зеркальными стеклами солнцезащитных очков, придававшие её лицу сходство с каким-то насекомым, - я уверен! – не пуская к себе, холодно изучали меня, проникали внутрь меня, раскладывая всю мою внутреннюю «самость» по полочкам, как ученый, сортируя баночки с высушенными насекомыми.
-… Да ты, гляжу, совсем разомлел от жары, Кирилл! Эдак мы с тобой ни о чем не договоримся! – эта фраза, словно какая-то команда, вывела меня из состояния розового сна.
- Прости, Диана, я что-то забыл, на чем мы с тобой остановились…
- На том, что ты только что, вот ни сходя с этого места, сравнил меня с богиней и немного немало пообещал меня показать…
- Как – показать?
- Сводить меня в какой-то музей и показать мою статую!
- Ах, богини Дианы…
А сам подумал – «неужели я и в самом деле нес подобную чушь или она мне соврала, видя мое беспамятство?» Сама мысль, что, придя сюда поговорить о погибшем друге, я веду себя как шестнадцатилетний пацан на первом свидании, показалась мне ужасно омерзительной, и я почувствовал, как щеки мои заполыхали от стыда.
Видимо, девушка заметила мой конфуз и сменила тему.
- Да, Кирилл, мы с тобой немного увлеклись – впрочем, здесь нет ничего криминального, ты мне тоже очень понравился, а симпатия – это хорошее начало для совместного предприятия.
- О чем это ты?
- Начнем с того, что я не очень хорошо знала Алексея, хотя у меня много знакомых, его близких и коллег. Сама я, как ты помнишь, журналистка…
Тут я смутно вспомнил, что она показывала мне какое-то удостоверение, но хоть убей, ничего, даже фотографии из него, я не помню.
- Конечно, с трагической смертью Леши у нас у всех был переполох, все мы были в трауре. Между прочим, я тебя видела на похоронах и в ресторане, но ты был так погружен в свои мысли, что не заметил меня. Да и мне было не до бесед… Но сейчас, когда все утряслось и дело закрыли, - тут меня поразило, насколько хладнокровно она это сказала; меня, например, закрытие дела потрясло до глубины души, но, может быть, она не знала всех обстоятельств?
- …мы все горим желание продолжить расследование («горим ли?»), найти факты, неопровержимо доказывающие убийство и, в идеальном варианте, найти убийцу. Тем более нас вдохновляет, что ты уже напал на след и нам есть на кого опереться.
Я не без труда заставил себя поднять глаза на её лицо, но глаза, бессильно скользнув по полированной зеркальной глади очков, теперь увязли в её ярко накрашенных губах. Губы у неё были тонкими, внешне ничем не привлекательные, особенно в свете последней моды накачивать их силиконом для пущей сексуальности, но тем не менее что-то в них было такое, от чего я не мог оторвать взгляд.
Огненно-красные змейки губ призывно изгибались, как тело танцовщицы, от них веяло такой силой, такой энергией, такой жизнью, они так подкупали своей мягкостью, нежностью, что неодолимо тянуло к ним прикоснуться, поцеловать. Влажный блеск их вызывал самые интимные ассоциации, словно заманивая туда, в бархатисто-алый зев, усеянный некрупными, но остренькими зубками хищницы. Я впервые в жизни почувствовал, какое, наверное, это адское блаженство, когда твое тело перемалывают такие вот остренькие жемчужные зубки…
- На самом деле, я мало что могу вам дать в расследовании, одни догадки, подозрения, сам я блуждаю во мраке…