Федор Осипович оказался дома. Он разложил на столе дощечки и переделывал штатив для трубок.
— Сами знаете, как они нуждаются в заботе, драгоценный мой Иван Андреич, — сказал выходец с того света. — Трубке после акта курения необходим отдых. Опытным путем я выявил, что не менее недели.
Маликульмульк невольно вспомнил соленый картофель Гринделя и Паррота.
— А я к вам за советом, Федор Осипович, — сказал он. — Вы ведь давно тут живете?
— На Конюшенной? Или в Риге? — уточнил чудак.
— Начнем с Риги.
— Недавно. Года три, пожалуй. И на Конюшенной недавно, с лета. А какая вам нужда?
— Немалая. Вы ведь толковали, что надобно стоять на страже, чтобы магистратские чиновники не наделали пакостей его сиятельству. Вот, возможно, одну пакость и произвели. Во время приема, на который были званы музыканты-итальянцы, пропала очень дорогая скрипка. Полиция ищет ее спустя рукава. Есть двое подозреваемых — то есть у меня в голове их двое. Это — кто-то из магистрата, желающий отомстить князю за его стойкость в защите русских жителей Риги, тех же купцов Морозовых. И это — некий здешний богатый меломан, коему без дорогой итальянской скрипки жизнь не мила. И чиновники, и меломан могли кого-то подкупить или просто нанять известного им ловкого вора. Я логично рассуждаю?
— Весьма логично! Весьма! — Федор Осипович так заволновался, что даже отодвинул в сторонку ножички, гвоздики и напильнички, словно боясь порезаться. — Полиция подкуплена, это очевидно! Я их знаю, там мошенник на мошеннике! Полицмейстер ничего не предпримет без одобрения бургомистров! А бургомистры ненавидят его сиятельство, да что его сиятельство?! Они государя ненавидят! Он же, взойдя на престол, прямо сказал: все будет, как при покойной бабушке! А государыня-то в Риге порядок навела! Хвосты магистрату прищемила! Видите, как тут все промеж собой увязано? Это прекрасный, просто прекрасный казус! Иван Андреич, мне надобно знать все об этом деле. Это — дело, которое, ежели преподнести правильно, может скинуть весь рижский магистрат к чертям!
— Туда ему и дорога! — подхватил Маликульмульк.
Федор Осипович внушил ему радость несказанную — как в давнее время, когда удавалось выпустить в журнале нечто яростно-язвительное, вызывающее у кого — хохот, у кого — злобу. Федор Осипович пообещал дивное: вот-вот кончится медвежья спячка и начнется подлинная жизнь. Магистрат за эти месяцы и впрямь осточертел — как князю, так и начальнику его канцелярии. Борьба уже, собственно, началась — а тут она поднималась на новую ступень, где от унылой перебранки можно было, пожалуй, и к действиям перейти.
— Расскажите мне о краже подробно, — попросил Федор Осипович. — Я господ ратманов знаю лучше вашего, да и на помещиков здешних нагляделся.
— Сейчас расскажу, но скажите сперва — знаете ли вы Александра Максимовича Брискорна? Инженерного полковника?
— Весьма многообещающий молодой человек. Хотя легкомыслен, увы. Одарен и легкомыслен, известное сочетание. Знаете, как он попал в Инженерный корпус? Это было, как вы понимаете, при покойной государыне. Было решено привить оспу великому князю Александру Павловичу. А где взять материю для прививки? Кто-то вспомнил, что некий юноша по фамилии Брискорн лежит в оспе. Отрядили к нему лекарей. И потом, когда прививка успешно состоялась, а юноша выздоровел, его записали в Инженерный корпус, хотя он был и не фон. А что, Брискорн как-то замешан в эту историю?
— Похоже, что замешан. Потому и спрашиваю вас о нем. Что он за человек? Как поладил со здешними немцами? Не числится ли за ним, к примеру, карточных проигрышей?
— Я вас понял, Иван Андреич. Понял! Можете не продолжать! — воскликнул Федор Осипович, открывая банку с кофеем. — Ну чем, по-вашему, могут заниматься гарнизонные офицеры в городе, который лет, дай Бог памяти… девяносто лет не знал не токмо что войны, а даже малейшей опасности военных действий? Они кое-как учат солдат и играют, Иван Андреич, безбожно играют! Брискорн молод — а значит, он игрок пылкий и неосмотрительный. Продолжать ли? Бывали случаи, когда офицер проигрывал не только свое годовое жалованье, но и казенные суммы. Рижским укреплениям сотня лет, их постоянно надобно чинить, да и не только возраст — вы еще не видали рижских наводнений! Каждый год тратятся деньги, и проверить эти расходы мудрено, особливо когда гарнизонное начальство и магистрат друг дружку покрывают. Вы к этим проказам приглядитесь. Очень может статься, что у Брискорна тайная и загадочная дружба с кем-то из здешних богатеев, Брискорн исполняет кое-какие комиссии и получает вознаграждение, это вполне естественно.
Маликульмульк покивал — все это было очень даже понятно.
— Вы положительно знаете, что Брискорн проигрывал крупные суммы? — спросил он.
— Голову даю на отсечение, так оно и было.
Услышав это, Маликульмульк вздохнул. Ему очень не хотелось, чтобы симпатичный полковник оказался вором.
— А знаком ли вам барон фон дер Лауниц?
— Курляндец? Встречались, встречались… Более мерзкого существа природа не создавала. Десять лет назад, еще на том свете, он стал бы превосходным образцом для ваших сатир. Богат и скуп, метрескам своим счет потерял, корчит из себя мецената, а людей своих кормит лишь кашей да селедками. Он по скупости и расчетливости мог бы сравниться лишь с покойным Фитингофом — тем, что от скуки театр завел. Но того покойная государыня ценила, а сей… сей — варварский князек в своем поместье! А что, и он к похищению скрипки причастен?
— К кому-то ж ее принесли. Скрипка Гварнери дель Джезу — не рыночный товар, ее в Гостином дворе не продашь. Вряд ли воры похитили ее, не зная, что с ней дальше делать. Скорее, кто-то нанял воров…
— Ну так фон дер Лауниц — самый подходящий для этого подлец! Отчего б ему не сговориться с проигравшимся Брискорном?
— Да постойте вы, Федор Осипович! Ведь не только Брискорн мог вынести скрипку! — закричал увлеченный следствием Маликульмульк. — В замок, возможно, еще кто-то тайно пробрался! И ведь как хитро пробрался! Их сиятельства привезли с собой доктора-немца, герра Шмидта. Князь решил, что в Риге зима теплая, тяжелая лисья шуба не надобна, и княгиня велела отдать эту шубу Шмидту — он старенький и все время мерзнет…
— Погодите, Иван Андреич, я кофей на спиртовку поставлю и сливочки добуду…
Федор Осипович взялся хозяйничать — перевернул и красиво поставил чашки, пододвинул сухарницу, принес любимый свой кувшинчик со сливками, словом, суетился, как небогатая кумушка, норовящая так принять соседку, чтобы та осталась довольна и в беседах с почтенными людьми ее не опорочила.
— Рулетик ваш, я его в тряпицу завернул, он и не зачерствел, — бормотал Федор Осипович. — А вот еще конфекты, а вот пряники… Вы и представить не можете, как я рад, что нашелся старый добрый товарищ…
Он поднял голову, завершив бедную свою сервировку, и в глазах светился неподдельный восторг. Маликульмульк невольно улыбнулся в ответ. Он был благодарен Федору Осиповичу за то, что бывший издатель и переводчик не вспоминает всех мерзостей десятилетней давности, а лишь то хорошее, что вынес из минувшего времени, — дружбу, доверие, взаимопомощь.
— Так вот, у доктора тут поблизости живет кузина. Как раз в вечер приема он пошел навестить свою кузину, и в потемках с него сорвали шубу и шапку…
— Какие мерзавцы!
— Но это не простые грабители. Кто-то из них, надев эту приметную шубу и сдвинув чуть ли не на нос шапку, пытался проникнуть в замок через Северные ворота; хорошо, караульные были бдительны и не пустили. Тогда он убрался к Южным воротам — и есть подозрение, что все же проник на прием. Федор Осипович, эти грабители или сами тут проживают, или имеют сообщников: они не околачивались на улице, поджидая доктора, а откуда-то следили за крыльцом его кузины, сидели в тепле и следили…
— Да, именно так оно и было! Я знаю эту кузину, очень почтенная старая фрау, моя квартирная хозяйка сказывала, будто ее родственник служит в замке, состоит при их сиятельствах. А насчет грабителей — что могу сказать? Тут каменные амбары с товаром, вокруг них много лихого народу крутится. Я полагаю, сукин сын, подрядившийся украсть скрипку, нанял кого-то из здешних сторожей. Вы прогуляйтесь, поглядите — амбары высоки, окна у них на все стороны, откуда-то наверняка видно крыльцо Докторовой кузины. Сторожа — детины здоровенные, а доктор, как я понимаю, немолод. Они могли, сняв с него шубу, тут же на санях доставить ее к замку и передать истинному вору. Да, так могло быть, хотя уж больно сложно. Я склоняюсь к мысли, что это все же Брискорн.
— Мне бы не хотелось, чтобы это был Брискорн, — сказал Маликульмульк и принюхался — кофей уже начинал распространять по крошечной комнатке свой аромат.
— Да и мне совершенно бы не хотелось, чтобы виновником оказался офицер. Но вы, Иван Андреич, не все мне рассказали…
— Не все.
— У вас есть улики против Брискорна, но вы как человек благородный сообщать их не желаете. Что же, воля ваша, — скорбно произнес Федор Осипович. — Тогда вам остается бродить окрест моего дома и знакомиться со сторожами, авось кто из них проболтается и вы нападете на след разбойников, похитивших шубу. Но эта шуба давно уж нашла нового хозяина.
— Она приметная.
— И что же? Из нее сделают две — поменяют сукно, что идет на покрышку, а к прежнему сукну приделают иной мех. И — все, и нет более шубы! Воры на такие кундштюки мастера. Не тратьте время, милый мой Иван Андреич, лучше приглядитесь к Брискорну. Ага! Кофей вот-вот поспеет!
Они отвлеклись и вернулись к разговору, уже когда чашки были наполовину пусты.
— Я отлично вас понимаю, — сказал Федор Осипович. — Вы идете верным путем, и поиск пропавшей скрипки — та задача, решение которой для вас необходимо. Вы найдете вора, вернете скрипку бедным музыкантам и поймете одну важную вещь. Вы поймете, что начали понемногу исправлять свои ошибки, и это принесет вам такую отраду, что вы поразитесь… Я познал это чувство, когда стал исправлять глупости, понаделанные мной на том свете, и увидел первые итоги.
Опять, подумал Маликульмульк, опять эти загадочные бредни. Вот, казалось бы, прекрасные вещи человек говорит — и вдруг свернул в сторону, сел на своего конька и понесся, и понесся…
— Скажите мне прямо, Иван Андреич, сильно ли вы горюете оттого, что перестали писать и видеть свои творения в журналах? — спросил выходец с того света. — Я имею право задавать такие вопросы, ибо я сам понаписал немало, перевел — того более, а уж издал — прорву, истинную прорву! И я понял, что журналы и книги не должны появляться в доме человека, решившего посвятить себя борьбе с пороками. Поглядите — много ли у меня книг? Молитвослов разве да Четвероевангелие, потому что православному человеку без этого нельзя. Ваш ангел-хранитель, видя, сколько сил вы вкладываете в писанину, милосердно отнял у вас этот сомнительный дар, а оставил жажду справедливости и желание искоренять пороки. Вы умерли для мира, в котором занимаются суесловием, — я также умер! Мы — покойники! Как покойник теряет то, что его привязывало к жизни, так и мы. Но взамен мы получим истинную власть — вы скоро убедитесь в этом… Право, жалеть не о чем! Вы, вослед за мной, воскресли в ином мире, где незачем заниматься словоблудием. Поймите же это, наконец! Как только поймете — кончатся ваши посмертные мытарства! Что вы оплакиваете? Вольнодумство свое? И многие ли пороки истребили вы при помощи вольнодумства? Комплименты, получаемые от себе подобных? Смешно, право! Аплодисменты театральной публики, которых вы не дождались? Да Иван Андреич, вспомните — не более ли аплодисментов, чем лучший монолог в сумароковской трагедии, вызовет нога танцовщицы, заголившаяся вдруг до самого срама?!
Маликульмульк скрылся, его не было более в жарко натопленной комнатке. Взволнованная речь Федора Осиповича его не догнала, а Косолапому Жанно все было безразлично: хвалят, ругают, не обращают внимания, кидают из баловства конфектными бумажками, опрокинулся на штаны соусник, заляпаны жиром рукава… прав Федор Осипович, неправ Федор Осипович… есть горячий кофей, именно такой, каков приятен языку и глотке, есть бисквитный рулет с маком, их надо попеременно добавлять в рот, совмещая с уже разжеванной массой, и находить в этом занятии покой, сосредоточиться на нем, вытеснить мысли из головы заботой о равномерном движении челюстей. Именно так.
— Поверьте мне, это был Брискорн, — сказал собрат-покойник. — Он принят в лучших здешних домах, именно его попросили бы о такой услуге. Может быть, еще можно все исправить без шума и вернуть скрипку музыкантам. Может быть, скрипка еще в Риге. У Брискорна в замке были сообщники или сообщницы. Вы наверняка знаете обо всем этом больше, чем говорите. Борьба с пороками — это не обязательно их громогласное обличение. Вот вы во всю глотку обличали — и что же? Не с того конца начали…
Косолапый Жанно не двигался, его крупная рука лежала на столе, пальцы касались чашки, веки опустились, оставив узенькую щелочку — такую, чтобы Федор Осипович вывалился из поля зрения. Он не желал ничего. А выходец с того света — того, где вслух обличают пороки, — толковал об иных способах, более надежных, и просил, умолял об именах Брискорновых сообщников. Очевидно, он был прав.
Он был загадочный чудак, но именно загадка его существования придала его словам вес. Столичный житель, вдруг объявившийся в Риге, бродящий вокруг замка, занятый неведомо чем, но много знающий о делах магистрата и продажности полиции, — кем бы он мог быть? И если он твердил, что борьба с пороками отныне — его ремесло, то что имел в виду?
Маликульмульк вдруг поверил, что с помощью этого человека удастся отыскать скрипку, провести переговоры с ее новым хозяином и обойтись без лишнего шума. В конце концов, если она будет доставлена Никколо Манчини и его батюшке, то итальянцы сразу же уберутся из Риги и дело окажется закрыто навсегда.
— Мне самому очень многое неясно, — сказал он. — Не исключено, что скрипка еще в замке, в башне Святого Духа. Или же ее вынесли и доставили в «Петербург». Три барона хотели бы приобрести работу Гварнери дель Джезу — отсюда я в своих размышлениях и двигался…
* * *
Федор Осипович был прав — нельзя двигаться дальше, не побеседовав с итальянцами. И даже как-то глупо все получилось — Маликульмульк искал скрипку умозрительно, не поговорив как следует с обокраденными и с их товарищами. А нужно было, пока певцы, певицы и квартет не уехали, узнать хотя бы, не заводил ли с ними разговоров Брискорн, не бродила ли поблизости от их комнат высокая полная дама из свиты ее сиятельства. Кстати, узнать бы заодно, не терял ли кто из них канифоли…
Маликульмульк свернул на Известковую и скорым шагом приближался к «Лондону». Ему отчего-то было весело, проснулся азарт, ожило предвкушение Большой Игры. Игра, положим, предстояла лишь вечером, а настроение возникло уже теперь. Да еще какая Игра! Нужно было договориться с фон Димшицем, чтобы шулер похитрее расспросил фрау Граве — пусть бы рассказала все, что знает про ссору барона с Брискорном. И еще этот внук… Внук может что-то знать о скрипке — скажем, дед ему обещал отменный инструмент… но кто поговорит с внуком так, чтобы не внушить подозрений деду? Не исключено, что внук, с виду — простодушный юноша, скажет нечто важное об участии Брискорна в этом деле…
Выстраивая в голове интригу наподобие той, что должна составлять скелет комедии, а в комедийных скелетах он знал толк, Маликульмульк приблизился к «Лондону» и увидел толпу на углу Известковой и Малой Кузнечной. Первая мысль была — неудачно перевернулись сани. Но ни саней, ни ормана, ни лошадь Маликульмульк там не обнаружил, зато ощутил легкий удар по плечу и обернулся.
— Добрый день, любезный друг, — сказал Гриндель. — Мы решили пообедать в «Лавровом венке», а тут такая неприятная новость…
— Добрый день, Давид Иероним, добрый день, герр Паррот, добрый день, дети, — Маликульмульк улыбнулся мальчикам. — Что случилось?
— Похоже, это как-то связано с пропажей скрипки. Я с детьми пойду в «Лавровый венок» и закажу обед на всех, а ты, Давид Иероним, расскажи подробности, — с тем Паррот, забрав мальчиков, ушел.
Маликульмульк прислушался — две женщины, стоявшие рядом с ним, с увлечением толковали про размер подвального окна…
— Мы договорились встретиться тут, Георг Фридрих водил детей в анатомический театр, им это полезно, — сказал Гриндель. — Я подошел пораньше и почти все видел.
— Что вы видели?
— Как вытаскивали тело. Тут ведь уже не меньше часа длится весь этот переполох.