Поле кончилось, и Овсена пустила коня по дуге. Святослав опытным глазом рассчитал её движение и направил Белоцвета наперерез. Он настиг девушку в тот момент, когда итилец только выходил из поворота. Святослав ловко перехватил поводья и осадил скакуна. Он уже открыл было рот, чтобы отчитать Овсену за сумасшедшую скачку, но его взор встретился с глазами девушки, источающими такую радость, такую восторженную силу чувств, что слова застряли где-то в глотке, прорвавшись невнятным то ли хрипом, то ли бульканьем. Их очи были так близко, что говорили всё друг другу без слов. А потом глаза закрылись и друг друга нашли уста. Они утонули в глубоком и долгом поцелуе, будто в сладостном беспамятстве, если только оно, беспамятство, может быть сладостным.
В это время жеребцы, оказавшись бок о бок, затеяли свару, норовя укусить собрата.
Святослав прикрикнул на обоих, пересадил Овсену к себе, а итильца снова привязал сзади на длинном поводу.
Стало смеркаться, всё ощутимее потянуло прохладой. Святослав отвязал от седла тёплый двухслойный плащ и накинул на плечи, обернув себя и Овсену. Снова неторопливо ехали через лес.
– Ловко ты хазарина моего укротила, будто всю жизнь тем и занималась, что коней объезжала, – подивился Святослав.
– А я сейчас, Святославушка, ничего не боюсь. Коней с детства знаю, отец ведь их всё время подковывал, да и дома лошади были. Я ещё ходить толком не умела, а отец меня уже на коня сажал. Таких, как у тебя, конечно, видеть не приходилось. Но мне сейчас что конь, что иная животина – все покоряются…
– Отчего это?
Овсена улыбнулась загадочно, потом просто и радостно ответила, понизив голос:
– Люблю я, потому силу великую в себе имею, которой многое подвластно. Вот нынче собралась к тебе идти, собаки на Подоле лаять начали. Я подумала только, чтоб замолчали, и что ты думаешь? Пока шла, ни одна не тявкнула. Так что ни собак, ни людей – никого я теперь не страшусь…
На опушке, пламенеющей осенней листвой, кони остановились у небольшой копны сена, такой душистой, что нельзя было пройти мимо, не отведав доброго корма. Святослав с Овсеной спешились. Князь спутал лошадям ноги и оставил пастись. Сам же, укутав Овсену в епанчу, усадил под стог с другой стороны, а затем, расстелив попону, стал выкладывать перед восхищённой девушкой разные вкусные сласти.
После скачки и прогулки по лесу всё съестное шло в охотку.
Закончив вечерю, они улеглись на душистом сене, укрывшись плащом, и стали говорить друг с другом, поверяя душевные тайны. В темноте перекликались ночные птицы да изредка фыркали кони. С неба глядели ещё редкие, но чистые зори, а где-то в лесном озере слышался плеск – там Русалки с Водяником водили осенние последние хороводы.
Глядя на россыпь ярких звёзд, Овсена задумчиво произнесла:
– Одна из этих звёзд – душа моего отца. Я даже знаю какая – вон та, яркая, у Млечной Стези. Отец сейчас глядит на нас и радуется, что его дочь счастлива.
– Отец, наверное, очень любил тебя?
– И маму, и меня. Мама до сих пор иногда по ночам плачет. А я почти никогда. Я разговариваю с ним, когда мне тяжко или, как сейчас, радостно. Сколько себя помню, отец всегда был рядом. Мама рассказывала, что, когда я родилась, он брал меня на руки и носил похваляться перед всем Подолом: смотрите, какая красивая у меня дочка! Обычно сыновьям так радуются, а отец меня очень любил. Это он меня Овсеной назвал, хотя мать возражала, я ведь летом родилась.
– А я знаю отчего. Потому что волосы у тебя золотые, чисто листва осенняя, – серьёзно сказал Святослав и провёл по рассыпавшимся на сене шелковистым прядям.
– Да. Мама порой даже ревновала отца ко мне, так он со мной возился.
– А я слышал, будто отец твой поколачивал иногда мать Молотилиху…
Овсена помрачнела.
– Всё из-за вина греческого проклятого, ненавижу его! Отец потом винился перед матерью, и она всегда прощала его, потому что любила. Но мне каждый раз было так стыдно и горько… Я только недавно узнала, что у матери больше не было детей оттого, что отец спьяну как-то толкнул её, когда она была на сносях. Мать упала, ударилась, дитя выкинула – брат у меня должен был родиться, – и с тех пор больше не имела детей. А отец всё равно пить не бросил…
Святослав погладил Овсену по щеке.
– Я вино греческое не люблю, а ежели и выпью чего хмельного, то всё равно женщин не бью! – Он засмеялся.
– Я знаю, – отвечала Овсена.
– А я своего отца почти вовсе не помню, так, отдельные мгновения краткие… Любопытно, а где его звезда, я как-то об этом никогда не задумывался…
Они помолчали, глядя в небесную звездь. Их беседа текла тихим ручейком, иной раз прерываясь, а души продолжали говорить, паря, казалось, где-то высоко, в бездонной ночной сварге.
Святославу давно не было так хорошо, наверное, ещё с детства или с тех пор, когда старый волхв обучал его в Кудесном лесу.
– Знаешь, Овсена, я сейчас вспомнил, как жил в дремучем лесу у старого Велесдара. Он меня учил лес и зверей понимать, науки разные ведать. Эх, самое счастливое было время! А я старался вырасти поскорей, ратную науку познать, стать воином. Раньше было всё равно, а сейчас вдруг подумал: ежели б сгинул в сече, так и не изведал бы того, что открылось теперь…
Овсена ладошкой прикрыла уста Святослава:
– Не надо, Святославушка, Мару поминать, нам ведь так хорошо! – И, помолчав, осторожно спросила: – А с женой ты был счастлив?
– С Ладомилой? Был. Только совсем по-иному. Я толком и понять-то счастия не успел, как её не стало…
– Прости, – шепнула Овсена, – я поняла. А скажи… – девушка помедлила, не решаясь спросить, – а как…
– С Малушей? – нехотя закончил Святослав. – То была не любовь. Не желаю об этом сейчас говорить, после как-нибудь…
– А сыновья? – не унималась Овсена. – Как они?
– Растут, – пожал плечами Святослав. – Матушка о них заботится, я, когда дома бываю, навещаю их. Только тесно мне в тереме, что дикому зверю в клетке, не могу там долго быть… Да и в Киеве тесно. Простор люблю, волю, степь широкую, небо бескрайнее над головой.
– Оттого, видно, и прозвали тебя Русским Пардусом…
– Ты и сие про меня ведаешь? – удивлённо поднял голову Святослав.
Овсена ласково провела рукой по его щеке.
– Глупенький! Я ж все эти годы про тебя каждое слово ловила. После той встречи на Подольском погосте поминанием твоего имени только и жила!
Они проговорили так почти всю ночь и лишь под утро уснули, крепко обнявшись и утонув в сенном духе.
«Чудно, – подумал, засыпая, Святослав. – Разговорился, будто дитя, совсем на меня не похоже…»
С той поры начались их тайные встречи. И Святослав дивился переменам в себе. Ещё недавно он полагал, что ничего нового после Ладомилы, а особенно после Малуши познать не может. Ладомила – ласковая, добрая, глядящая на него восторженными очами. И сыновья, во многом напоминающие мать, особенно Ярополк. Малуша – хитрая и изощрённая в постельных утехах, – от неё осталось неприятное воспоминание собственного падения и настороженность по отношению к женщинам. К сыну Малуши Святослав старался относиться так же, как и к сыновьям Ладомилы, но ему казалось, что в маленьком Владимире также проступали черты материнского характера, и в глубине души это было неприятно.
И вот появилась Овсена. Сильная, независимая, гордая, как сама Русь. И такая же ласковая и добрая, умеющая любить безо всякой оглядки и корысти. Такую любовь можно заслужить только истинными достоинствами. Он уже понял, что дети, особенно мальчики, почему-то больше свойств берут от матерей. Потому с большой долей вероятности можно было сказать, что сын, рождённый от Овсены, вырастет таким же сильным, гордым и прекрасным душой и телом.
Но пока он встречался с Овсеной, довольствуясь только объятиями и поцелуями, и чувствовал себя самым счастливым на белом свете. Ещё недавно Святослав ни за что не поверил бы даже самому Великому Могуну, если бы тот сказал, что близким другом, которому можно поверять самые сокровенные тайны и изливать душу, может стать женщина. И даже не умудрённая опытом жена, а юная дева, которой он, бывалый воин, отец троих детей и князь Руси, станет доверять свои помыслы и выслушивать её мнение.
У Святослава за спиной будто выросли крылья, а силы удесятерились. Молодые дружинники горящими от восхищения очами следили, как ловко управляется князь с двумя мечами, с мечом и ножом, мечом и щитом, копьём, луком, дротиком либо просто голыми руками расшвыривает нескольких дружинников на голову выше ростом. В каждом движении Святослава, в его мягкой кошачьей походке сквозила бьющая через край сила и уверенность. Темники с тысяцкими одобрительно цокали языком и говорили молодым воинам:
– Учитесь, молодцы, у князя удали и мастерству ратному!
А ближе к ночи Святослав куда-то исчезал. Среди дружинников пошли слухи, что князь ездит к волхвам и получает от них кудесную силу, ещё крепче прежней.
Раза два, а то и три в седмицу, как только засыпала уставшая от дневных забот Молотилиха, так же неслышно исчезала со двора и Овсена. Молотилиха считала, что дочь гуляет с Олешей, и ворчала, что тот не засылает сватов.
Олеша чувствовал, что с Овсеной что-то происходит. Она избегала его, будто неуловимая тень. Он не мог понять, отчего девушка опять вдруг стала неприступной и своенравной, особенно после того праздника, где она была так весела и счастлива и всё уже казалось решённым. Настойчивость Олеши становилась всё сильнее, и Святослав решил отправить его с дежурной тьмой на замену стоящей у Курянских границ.
– Знаешь, Святославушка, Олеша о чём-то догадывается! – поделилась тревогой Овсена, когда они встретились в пустующей охотничьей избушке. – Перед отъездом хмур был и угрюм, а я отчего-то боюсь ему рассказать… Неладно получается, таимся ото всех, будто лихие люди…
Она прижалась к плечу Святослава, сидя рядышком и наблюдая, как огонь в печи поглощает берёзовые поленья. На дворе уже начались холода.
– Давай, Овсенушка, я завтра же тебя матушке представлю как мою избранницу на веки вечные! – Он положил свою большую ладонь на девичьи пальцы и почувствовал, как они вздрогнули.
– Боюсь я, Святославушка, и матушки твоей, и терема… – испуганно произнесла Овсена.
– Ну что ты боишься, – пытался уговаривать Святослав, – матушка сама когда-то простой дивчиной, как ты, была, потом отец её увидел…
– Твоя матушка – княгиня грозная и нравом крутая. Нет-нет, ни за что не пойду! – замотала она головой.
– Ладно, разговор с матушкой отложим, да и люди – не судьи нам. Пусть Боги с Пращурами нашу любовь хранят. А согласна ли, чтоб жрец Яро-бога венцы свадебные на наши головы возложил и пред всеми Богами нарёк нас мужем и женой?
Овсена теснее прижалась к Святославу и, залившись незаметным при свете огненных бликов румянцем, шепнула:
– На благословение Яро-бога я, конечно, согласна…
– Чудно, – в который раз повторил Святослав, – со мной никогда прежде такого не было. Сижу подле самой красной девушки Подола и думаю о вечности Сварожьей обители. Одна часть меня здесь, а душа будто улетает куда-то высоко-высоко, так что внутри всё замирает.
– То не одна твоя душа, а обе слились воедино и поют от счастья и радости единения.
Святослав вспомнил слова жреца Яроведа, который рёк как раз о том, что истинная любовь – это прежде всего слияние душ.
– Откуда ты сие ведаешь, ведунья моя златокосая, ты, часом, не кудесница ли, волхвиня?
– Нет, милый, просто сердцем чувствую…
Святослав привлёк Овсену к себе, обнял крепче, поцеловал. Они долго сидели так, глядя на волшебное пламя Семаргла, подкладывали дрова в печь и впитывали каждый миг счастья оттого, что рядом находится самый близкий, единственный на земле человек – вторая половина тебя самого, воссоединение с которой пробуждает всё самое прекрасное, что только заложено в людях, – и даже больше.
Через седмицу состоялся обряд их венчания в Ярилиной роще.
В назначенный час у храмины их ждали только жрец с помощниками да верные друзья Горицвет с Болесей, которых Святослав пригласил в свидетели тайного венчания.
Встретив молодых перед храминой, Яровед, строгий и торжественный, обратился к ним со словами:
– Чада мои! В сей великий день вы пришли с помыслами быть в едином союзе как на этой земле, так и в небе. Да освятят Яр, Род и Лад ваше решение! По законам нашим, идущим от Пращуров, вы должны перед тем, как вступить в храм великого Яробога, очиститься душой и телом в его купальнях.
При этих словах жреца три юные девы в венках беззвучно выпорхнули из дверей храма. Бережно, будто хрустальную, взяли Овсену под руки и с молчаливой торжественностью повели в небольшую купальню слева от притвора храма. Болеся последовала за ними. А помощник жреца с Горицветом увели Святослава в купальню справа. Там молодых после омовения окатили заранее приготовленной водой, настоянной на специальных камнях и травах, что даруют телу особую чистоту, аромат и свежесть, после чего облачили в новые одежды. Овсене девушки расплели и расчесали её золотистые, отливающие медью косы, а Болеся в довершение прошлась по ним нагретым медным гребнем с деревянной рукоятью, так что волосы стали пышными и волнистыми. Затем девушки воткнули в волосы три полевых цветка белого, красного и синего цвета, каждый из которых символизировал соответственно чистоту, любовь и верность. Святославу такие цветы прикололи к рубахе.
Из купален молодых ввели в притвор храма, где помощник Яроведа и одна из дев, потянув за кольца, распахнули створчатые двери, ведущие в храмину.
– Идите к Яро-богу, дети! – раздался изнутри громкий голос жреца.
Святослав и Овсена, взявшись за руки, медленно пошли к кумиру Ярилы по травам и цветам, что бросали им под ноги семь юных дев, каждая из которых была облачена в свой цвет священного семицветья.
По пути к беломраморному изваянию вечно весёлого бога с обеих сторон курились небольшие чаши с благовониями, наполняющими, казалось, весь воздух, пропитывающими тела и одежду дурманящим ароматом. От этого чудного аромата или волшебного омовения, от ярой ли силы, обитающей в храме или нежданного волнения, только, едва переступив священный порог, сердца у обоих замерли, а потом застучали чаще обычного. Босые ступни перестали ощущать стебли трав на дощатом полу. У Овсены слегка закружилась голова, и девушка крепче сжала руку Святослава. А тот и сам будто не шёл, а плыл по воздуху и казался себе чистым и юным, как в пору отрочества, когда хаживал по лесным тропкам с Велесдаром и слушал его дивные сказания про стародавние времена и чудесные волхвования. Как зрел когда-то в сём храме нагую невесту Яро-богову Болесю, как шёл по сей стезе с первой любовью Ладомилой.
Путь до жертвенного камня у подножия кумира показался им необычайно долгим. Сопровождаемые пением семи дев и свидетелями, они наконец предстали перед белым изваянием Яро-бога с венцом на голове и ожерельем в руке. От бликов жертвенного огня он казался живым и по-доброму улыбался молодожёнам.
И вновь откуда-то, то ли из уст жреца, то ли от самого Ярилы, они услышали вопрос:
– По доброй ли воле и любви соединяете вы руки и сердца ваши?
Оба не узнали своих голосов, прозвучавших в ответ, будто отдельные звуки, под сводами храма.
– Готовы ли вы пронести свою любовь через все испытания и быть вместе в счастье и радости, горе и печали, в жизни и смерти отныне и на веки веков?
И вновь собственные голоса показались им чужими и незнакомыми.
Жрец появился перед кумиром Ярилы, казалось, совершенно неожиданно и изрёк:
– Вы, свободно избравшие друг друга и давшие клятву верности перед ликом Великого Яра, источника жизненной силы, которая есть часть силы Рода-Сварога, перед ликами прочих Богов славянских, перед Пращурами нашими, в Сварге пребывающими, и перед стоящими здесь свидетелями Горицветом и Болесей нарекаетесь мужем и женой!
С этими словами жрец возложил на голову Святослава и Овсены по венцу.
– Пусть во благе протекает жизнь ваша, и священный животворящий огонь, что зажёг Ярила в душах ваших, не гаснет отныне и во веки веков и положит начало новому Роду. В знак скрепления союза наденьте друг другу кольца, и пусть они хранят вас от всяких напастей и напоминают, что ваше маленькое семейное коло есть часть великого кола Сварожьего!