Размякнув после еды, Машка слоняется по квартире. Телевизора у меня нет. Зато есть огромный аквариум. Единственное из предметов роскоши, что осталось. Все остальное, мало-мальски ценное, давно исчезло. Она долго сидит перед стеклянным кубом, разглядывая такой чужой мир за его стенами. Черты её лица при этом неуловимо меняются, становятся детскими. Жители застеколья, беззвучно хлопая ртами, тоже изучают её, серьёзно и внимательно. Мне вдруг припоминаются невесть когда читаные строчки: «…рыбы в аквариуме догадываются, что мир не кончается стеклом… там, за стеклом, – небо рыб… они мечтают о нем… и верят, что попадут туда…» Эти слова повторяющимся речитативом долбят череп изнутри и мешают уснуть… Там, за стеклом, небо рыб…
После она находит под диваном старые журналы – пыльные, мятые. В этой куче – несколько фотографий. Из тех времен, когда я был счастливым. В том, что она нашла их, – доля мистики: я думал, что сжег всё.
– Ты – голубой? – бесцеремонно уточняет она, разглядывая снимки.
Ненавижу ярлыки! Хотя… Называйте меня, как вам хочется. А я лишь огрызнусь вопросом: чем лучше живущие в грехе взаимной ненависти, день изо дня уничтожающие друг друга, только потому, что так называемые «узы брака» и прочие условности морали принуждают их жить в одной клетке? И больше ничего не скажу в свое оправдание: те, что постигли однажды радость слияния с другой душой, познали страсть, нежность и трепет, боль сопереживания, отчаяние разлуки, те, что, сгорев на медленном огне дотла, поднялись до высот божьего замысла, никогда не осудят чужую любовь. Мнение иных, не любивших, – неважно. Они ведь не знают.
С трудом поднявшись на ноги, отбираю у неё фотки:
– Любопытной Варваре нос оторвали!..
Закрывшись в ванной, жгу их в раковине. Глянцевая бумага горит легко и весело. Потом долго смотрю в зеркало: исчезнувший в пепле человек с фотографий и тот, что глядит на меня сейчас, – они оба чужие. И понимаю, что не хочу быть ни тем, ни другим: у одного из них есть вера, надежда и любовь, но я уже знаю, какую цену он заплатит за них, второго снедают холод и пустота. Что легче?..
Включив воду, долго сижу на бортике ванны, пока тошнота и головокружение не выгоняют меня из укрытия. Голова болит страшно! Ненавистный старик-диван сейчас кажется лучшим местом на свете. Но мне не дают провалиться в спасительное забытьё: стук в дверь заставляет подняться. В глазок вижу соседа. Тихий спившийся алкаш не вызывает опасений – между нами нейтралитет. Наверное поэтому я не слышу предостерегающего шёпота девушки:
– Не открывай!
Дальнейшее напоминает кадры заурядного фильма о плохих парнях. Обычно я такое не смотрю.
Мне бы что-нибудь на уровне Копполы, но реальность частенько скупа на выдумку и режиссуру. Тот, кто играет в этом эпизоде главную роль, совсем не похож на Дона Карлеоне, – ему и его товарищам пасти бы баранов где-нибудь на горных склонах. Но позже я по достоинству оценю его мастерство. Когда все закончится… Когда стихнут гортанные голоса на лестнице, глубоко внизу в подъезде хлопнет простуженная дверь, и ночная тишина, нарушаемая лишь тонким скулёжем истерзанной Машки, ватным одеялом накроет мою несчастную голову. Вот тогда только мне станет по-настоящему страшно.
* * *
У нас с Машкой есть неделя. Семь коротких дней, чтобы расплатиться за её глупость и самонадеянность.
Как я понял из обрывков предыдущего трагифарса, девица, наблюдавшая из окошка ларька мою стычку с юными отморозками, после драки собственноручно запалила торговую палатку, решив свалить на них поджог и, как следствие, недостачу энной суммы. Но даже у ночной улицы есть глаза. Быстрое и жестокое расследование привело к убежищу беглянки. Претензии Машкиного хозяина гораздо серьёзнее, чем стоимость утраченного имущества: как выяснилось из бессвязных всхлипываний незадачливой пироманки, у неё был куда более ценный товар. Некоторое количество «волшебного» порошка… Машка должна была, как обычно, передать его нужному человеку. Но в её мозгу, яростно озабоченном борьбой за выживание, давно уже зрел некий план, для осуществления которого не хватало лишь соответствующих обстоятельств. Драка и стала таким катализатором. Когда мои обидчики скрылись, невольная свидетельница мгновенно сообразила, что вот он, нужный момент… Вызвонив своего дружка, она отдала ему зелье. Парочка надеялась таким образом выкарабкаться из трясины беспросветного существования. Вот только приятель девицы ухитрился бесследно исчезнуть в лабиринтах города, а Машку подвела её природная сердобольность: не захотела оставить на произвол случая в кровь избитого человека. Прежде чем отключиться совсем, я успел назвать ей адрес. Притащив же меня домой, добрая самаритянка решила, что сумеет переждать бурю здесь, пока приятель займется реализацией.
– А куда мне было идти? Лёха сказал, что нам надо разбежаться, – пояснила девчонка, размазывая по щекам кровь и сопли. – Если б мы по уму всё сделали, а то кинулись с бухты-барахты…
Теперь она должна возместить убытки или отыскать своего подельника. А пока люди Азамата погостят в пригородной деревеньке у её матери. Об этом Машка тоже не подумала заранее. Дурища…
Спросите, почему я не послал её к черту? Нет, не потому только, что не сумел доказать налётчикам свою непричастность. Просто она ведь не бросила меня, беспамятного, замерзать на морозной декабрьской улице. А могла… Глядишь, и не попалась бы.
* * *
Машкин приятель, конечно, не отвечает на звонки. «Абонент временно недоступен…» – бесстрастно сообщает женский голос. В его интонациях слышится неприкрытая издёвка. Первые сутки отведённого ей времени Машка тратит на поиски дружка. Но тот как в воду канул. Матери она позвонить не может – такая роскошь, как сотовый, не по карману её старухе, но Машка не сомневается, что бывший хозяин выполнит свою угрозу. Вечером она долго молча сидит в кресле, бессмысленным взглядом буравя стену. А потом начинает выть. Громко, надрывно, в голос.
Моего терпения хватает ненадолго. Сначала трясу её за плечи, бормоча какие-то нелепые слова, потом наотмашь бью её ладонью по щеке. И ещё… Она резко умолкает.
– Собирайся, – мой приказ так же груб, как и пощёчины.
Неведомый, новый ритм управляет моими поступками. Машка, я попробую тебя спасти. «…Я рыбий бог, включаю и выключаю рыбье солнце… корм насущный подаю им днесь… не ввожу их во искушение… но избавляю от лукавого…»
Вскоре мы выходим на улицу. Снова ночь, мороз, слепые фонари…
Машка не спрашивает, куда мы направляемся. Я-то знаю – куда и зачем, но мой план ещё более сумасброден, чем Машкина идея быстрого обогащения, приведшая её к краху. Не уверен, что со мной ей повезёт больше, но лежать на диване, ожидая нового визита бандитов, тоже глупо.
Ловим тачку и едем в пригород. Пропетляв по просёлкам, машина оставляет нас перед группой приземистых зданий, огороженных высоким решётчатым забором. Мигнув габаритными огнями, такси торопливо исчезает в ночи. Холодно, ветрено, неуютно… Ощущение, будто мы совсем одни в этой непроглядной черноте, где умерло солнце. Темные строения за решёткой кажутся надгробиями великанов. Кое-где горят окна, но их свет мертвенно-бледен и неприветлив. Взяв Машку за руку – то ли для её спокойствия, то ли для собственного, – я иду вдоль забора в поисках ворот. Это место хорошо мне знакомо, но сейчас я чувствую себя так, будто кто-то нарочно путает меня. Глупо, конечно, но, чтобы не сбиться, другой рукой веду по прутьям решётки. Бум-бум-бум… Проходит вечность, и я уже начинаю подозревать некое колдовство, когда наконец вижу ворота. Нашариваю в кармане пропуск. В маленькой кирпичной будочке – сонный охранник.
– Ты чего это не в свою очередь? – интересуется он.
Я надеваю налицо скабрезную улыбку:
– Да вот нам с девушкой приткнуться негде…
Охранник пожимает плечами. Он знает, что я и раньше ночевал здесь, когда ссорился с квартирной хозяйкой или со своим разлюбезным.
Пройдя длинной замёрзшей аллеей, попадаем внутрь одного из зданий – пропуск открывает нам очередные двери. Там тепло и неуютно – неухоженное казённое место. Пахнет зверинцем и лекарствами. Когда мы оказываемся в плохо освещённом холле второго этажа, Машка наконец размыкает губы:
– Это больница?
– Почти.
Это – «дурка». В обычное время я работаю здесь санитаром и уборщиком. Двух курсов мединститута вполне достаточно для такой работы. Можно было ещё пристроиться в морг, но я не смог там.
– Навестим тут одного товарища…
Я не вдаюсь в подробности. Иначе она и меня сочтёт сумасшедшим.
Оставляю Машку на скамеечке в коридоре, а сам иду в дежурку. Там перед маленьким телевизором сидит Михайловна, ночная медсестра. Её тоже не удивляет мой визит.
– Чё, – лениво интересуется она вместо приветствия, – раскладушку дать?..
– Не, ключи дай от третьей, хочу с Немым пообщаться.
Она отставляет в сторону чашку с чаем и внимательно смотрит на меня:
– А помер он…
Смерть – нередкий гость здесь. Но Немой, не старый ещё мужик, был вполне здоров. Если не считать головы.
– Докололи? – зло интересуюсь я.
Михайловна заговорщически оглядывается по сторонам, точно нас могут подслушать.
– Повесился!.. Главный такой разгон тут сегодня устроил!
Михайловна рассказывает детали происшествия, сетует, что,
видимо, теперь главного попрут на пенсию. А жаль… Но не это сейчас для меня важно, хотя я весьма уважаю старика.
– К нему парнишка накануне приходил, – мрачно продолжает медсестра. – Чернявенький такой, смазливый. Сигареты принёс, печенье. Я ещё удивилась: Немого ведь никто не навещал…
Зато я не удивлён. Я словно наяву слышу шерстяной, хриплый голос: «…ты понимаешь, что можно срубить на этом бабла?..» Нет, дружочек, я-то всё теперь понимаю. Это ты не сечёшь, что деньгами не спасти того, кто проиграл собственную жизнь. Здесь нужно иное…
Михайловна наливает мне чаю и пододвигает вазочку с дешёвыми конфетами. Я отказываюсь от чая, но беру один леденец – он такой же круглый и бледно-жёлтый, как солнце за окном в тот день, когда я разговорился с Немым…
…Он стоял у окна, спиной к подоконнику, и мне было плохо видно его лицо. Я так и запомнил: тёмный силуэт на фоне белёсого неба и маленький диск зимнего солнца над его плечом. И ещё – морозные узоры на стекле.
– …Я только понять хотел, куда она детей дела? Фотографии показывал… Там и свадьба наша, и мальчики… Мне даже мать не верила, говорила, ну, не может такого ж быть! А я – что?.. Я и сам засомневался, особенно, когда стали меня проверять: может, и правда с ума сошёл? Но фотки-то – вот! Она на них была. Точно – она! Я ещё спрашиваю: откуда же, мол, тогда имя твоё знаю, и адрес, и родителей? Про детство рассказывал – мы с малолетства знакомы были. Так она кое с чем соглашалась, да! Было такое! Только тебя, говорит, не было. Как же не было, когда – вот оня!..
Он говорил, а я стоял и слушал. В этих стенах я слышал многое, но Немой никогда ни с кем не разговаривал, за что и получил своё прозвище. Он находился в клинике уже несколько месяцев и за всё это время не произнёс на людях ни слова. Не знаю, что подвигло его на исповедь. Может, он и не со мной говорил, а с кем-то, видимым лишь ему одному?
До этого я знал про него лишь то, что он преследовал какую-то женщину, утверждая, что она – его жена, и что у них есть двое общих детей, которых она якобы «куда-то дела». А та даже не была знакома с ним до того момента, пока однажды он не возник на её пороге со странными претензиями. Бедняжка помучилась немало времени, пока его не признали невменяемым, и он не был насильно помещён в клинику.
И вот я стоял в обнимку со шваброй и слушал его шелестящий голос, отвыкший от слов:
– …этот тип говорит: всё можно, только за определённую плату. Если б знал я, чем всё кончится, разве согласился бы? А так, думаю: фу ты, мелочь какая! Да и вообще, брешет, небось… Нельзя ведь такое взаправду! А утром проснулся – всё как обещано!..
Гипнотизирующий глаз солнца над его плечом затянули облака, тогда я очнулся и сдвинулся с места.
– Слушай, найди его, а? – Видя, что лишается слушателя, Немой вдруг двинулся ко мне, и не успел я опомниться, как он встал передо мной на колени. – Пусть вернёт всё, как до нашего разговора было! Не могу я так больше!.. Или выведи меня отсюда! Я тебе заплачу!..
Сунув леденец в рот, прощаюсь с медсестрой. Гибель Немого расстроила мои планы. Разве что самому попробовать отыскать того, о ком он говорил?
Машка ждёт меня там, где я оставил её. Взгляд у неё такой же, как у Немого во время его монолога – застывший и отрешённый.
* * *
Машка не спрашивает меня, что я делаю и зачем. А я трачу целых два драгоценных дня, чтобы выяснить недостающие детали. Из карточки убитого узнаю его бывший адрес. От соседей – где живёт его мать. Не знаю, почему та стала со мной общаться: помятый, со следами недавних побоев, я похож на бродягу, а не на следователя, коим я ей нахально представляюсь. Очевидно, ей просто всё равно: в её глазах застарелая усталость. Совсем как у сына.
– Когда господь хочет наказать человека, он лишает его разума, – тихо говорит она. – Только я не понимаю, за что он покарал его?
Хм… Я тоже этого не знаю. Судя по его рассказу, он был обычным. Как все мы. В меру ленивым, в меру беспечным, в меру подлым. Ни больше, ни меньше. Просто однажды он попал в ловушку. А рядом оказался тот, кто предложил выход.
Мать показывает мне те самые фотографии. На них я узнаю погибшего: он гораздо моложе и выглядит счастливым. Рядом с ним – женщина и двое пацанов. Я невольно вспоминаю свои снимки, найденные Машкой. Там, за стеклом – небо рыб… они мечтают о нем… Немой тоже был рыбой и тоже мечтал.
– …Нет, я не знаю, кто это с ним на фотографиях. Наверное, какая-то его знакомая… У него не было детей, и он никогда не был женат. Не успел… – По щеке женщины сбегает слезинка. – А та, которую он преследовал, она и вправду очень на эту похожа…
В правдивости её слов я убеждаюсь воочию, когда нахожу ту, что в своё время пострадала от преследований погибшего. Она не сообщает мне ничего нового. А главное, она тоже ничего не знает о человеке, которого упоминал Немой. О том, кто предложил ему странную сделку. Нет, он рассказывал ей об этой истории, но она не поверила: так не бывает. Проще поверить в безумие.
Что ж… У меня остаётся последняя зацепка, чтобы найти того, кто мне нужен. Если, конечно, он не является порождением помрачённого сознания.
Машка одалживает у знакомой денег, и мы отправляемся в казино. Да-да… В казино «Лас-Вегас». Так громко и помпезно именуется игровой клуб, расположенный на окраине города. Именно там Немой повстречал человека, которого я теперь ищу. Возможно, отсюда и надо было начинать, не тратя времени на разговоры с очевидцами, но я хотел убедиться, что Немой говорил правду.
У заведения дурная репутация. Приличные люди его не посещают. Поэтому местным секьюрити плевать на наш с Машкой затрапезный вид – мы не сильно отличаемся от большинства посетителей.
Проводим за игрой четвёртый день из отведённых семи, и пятый… Проигрываем, потом немного отыгрываемся, потом снова проигрываем. Кто сказал, что дуракам везёт?.. А я чувствую себя дураком.
В тот же вечер я граблю таксиста. Это оказалось неожиданно легко. Моральных угрызений я не чувствую: мне просто нужны деньги, чтобы снова попасть в «Лас-Вегас». Что-то сдвинулось в моём мирке, а?.. Или это последствие травмы?
День шестой. Утро… Мы – в парке возле казино. Оно ещё закрыто. Я бездумно кидаю снежки в каменную чашу пустого фонтана. В голове – ни одной мысли.
– Я должна вернуться… – вдруг говорит Машка. У меня ощущение, что с этими словами она вытаскивает из тела огромную занозу. – Вернусь, отработаю… На трассу выйду или ещё чего, что прикажут. Отработаю я им эти чёртовы деньги!.. – кричит она в пространство.