– Девочка, – проникновенно говорю я. – Ты разве не понимаешь, что никакие деньги нам не помогут?
– А что же мы тогда здесь делаем? – она тупо смотрит на меня. В её глазах – недоверие и ожидание подвоха.
– Ну, подумай сама, – терпеливо объясняю ей, – вот сколько тебе нужно для счастья?
Она мгновенно называет цифру. У неё давно всё подсчитано. Я начинаю истерично хохотать:
– Тебе этого хватит? А почему ты не назвала больше?
– А что? Мало?.. – огрызается Машка.
– Девочка, – снова говорю я и глажу пальцами её щёки, легонько касаясь губами их мрамора. – Глупая девочка… Но ведь ты – не станешь другой. И вся грязь, что скопилась в тебе, вся твоя горечь – они останутся с тобой. Ты будешь помнить обо всех, кто тебя предал, и снова будешь ждать обмана… Что с этим-то делать? – я охватываю ладонями её лицо, пытаясь согреть его дыханием.
Но она вдруг устремляет взгляд куда-то позади меня и в её расширившихся глазах– отражение тёмной фигуры.
Это – он.
…Почему я так уверен в этом?…
– Раз искал меня, значит, цену знаешь, – утвердительно говорит пришелец. Голос у него вполне обычный. Стариковский, дребезжащий.
Не поворачиваясь, спрашиваю как можно равнодушнее:
– А эксклюзивные условия возможны?.. – а сам смотрю в её глаза. Мне и не нужно особо разыгрывать спокойствие: мороз и усталость потихоньку превращают меня в дерево.
В пространстве возникает пауза. Отражение в Машкиных глазах становится больше.
– Например?
– Я бы продал вам свой день рождения, – говорю я.
– Ловко, молодой человек, ловко! – одобрительно причмокивает пришелец. – Совершенно новую жизнь хотите, стало быть…
– Хочу! – весело и дерзко соглашаюсь я и, набрав в грудь воздуха, поворачиваюсь к нему.
Вполне обычный старикан. Выдох-х-хх!.. Я даже чувствую некоторое разочарование.
Машка дёргает меня за рукав:
– Это кто? – у неё почему-то стучат зубы.
Мой собеседник вежливо приподнимает шляпу и слегка кивает ей. Но и только… Имя его мы вряд ли узнаем. Немой называл его Продавцом Вероятностей. У парня было мехматовское образование.
– Это – Айболит, – говорю я и обнимаю её за плечи. – Он помогает людям. Лечит их от глупости.
У меня – свои ассоциации.
– А-а… он откуда про нас знает? – шепчет девушка.
– Он знает. Потому что мы знаем про него. Сарафанное радио… – я улыбаюсь. «Айболит» улыбается в ответ: мол, так оно и есть.
Жестом фокусника он извлекает из воздуха перо, чернильницу и стопку бумаги.
– Я по старинке, знаете ли… – извиняющимся тоном говорит он. – Значит, вы, юноша, готовы продать мне один день своей жизни?
– Готов, – подтверждаю я. Ветер усиливается, поднимая лёгкую позёмку.
– А именно ….июля … года… – старик сопит и карябает пером бумагу.
Машка ошарашенно взирает на весь этот цирк: я, совершенно окоченевший от холода, безумный старик, рисующий закорючки на листе, висящем в воздухе…
– Подожди, – говорит она, – а он тебе – что?!
– Изменение реальности, – словно учитель в школе, разъясняю я. – Понимаешь, всё, что случается с нами, – это цепь вероятностей. Не случилось одно – случится что-нибудь другое. Возможно, более хорошее. Продавая один день, ты вычёркиваешь его из жизни и тем самым меняешь свою судьбу.
Машка готова поверить. Но…
– Почём ты знаешь, что будет лучше?! – она почти кричит.
– Я не хочу – лучше! – кричу в ответ. – Я хочу – по-другому!
– Вот и всё, – удовлетворённо кряхтит старичок. Не обращая на нас внимания, он внимательно перечитывает свои записи. – И вам – развлеченьице, и мне – лишний денёк прожить. Осталась только ваша подпись, юноша, и…
Он не успевает договорить: из уголка его рта быстрой змейкой сбегает алая струйка. Чуть помедлив, он тяжело опускается на колени, покачивается и падает лицом в снег. Я успеваю увидеть тёмное пятно на его спине. Ветер вырывает из ослабевшей руки лист и уносит, кружа, вдоль снежной аллеи.
Машка что-то кричит, но я не понимаю. Задыхаясь, я бегу вслед за серым клочком бумаги, танцующим между бешено кружащимися снежинками. Он то подпускает меня поближе, то снова улетает, влекомый ветром. Пот заливает глаза, в груди – резь…
Я почти догоняю добычу, но тут кто-то сзади больно бьет по ногам. Падаю, но продолжаю тянуться к свернувшемуся трубочкой листочку: он лежит на снегу совсем близко… Человек, что навалился сверху, яростно молотит тяжёлым по моей голове. Я внезапно осознаю, что меня убивают, и, вывернувшись, нечеловеческим усилием подминаю его под себя. Кровь из рассечённых бровей мешает видеть, перед моим взором вращаются и лопаются огненные круги, но я узнал бы нападающего даже с закрытыми глазами: по запаху, кожей, кончиками пальцев… Ослепнув, оглохнув, потеряв рассудок, – я всё равно бы узнал его!
– Зачем ты это… сделал?.. – я задыхаюсь, мне трудно говорить. – Зачем?!!
Он дико скалится, пытаясь вырваться, на его губах пузырится слюна… И тогда я впечатываю кулак прямо в его лицо.
Теперь он не похож на себя, и мне легче. Связываю ему руки его же шарфом и волоку обратно. Туда, где лежит старик. Тот ещё жив. Видимо, нельзя вот так просто убить подобного ему. У него наверняка найдутся про запас чужие денёчки. Машка сидит возле на корточках и плачет. Я швыряю пленного на снег рядом с его жертвой.
– Быстрей подписывай… – шепчет раненый.
Мой пленник выгибается дугой и орёт:
– А про залог он тебе сказал?!
– Какой залог? – заветный лист в моих руках, и оттого ко мне возвращается прежняя уверенность.
– Ты должен заложить двух самых близких тебе людей…
– И что с ними будет?
Но старик молчит и страдальчески прикрывает набрякшие веки. Пульсирующая жилка на виске выдает его притворство. Я злобно пинаю его ногой.
– Это тебе псих из дурки рассказал? – спрашиваю я связанного.
– Да!
Пробегаю взглядом строки договора: «…покупатель не несёт ответственности за последствия залога…» Двое близких. Угу… Но у меня в этой жизни есть только Машка и этот… Так уж сложилось.
– Ты не сделаешь этого! – шипит связанный. Машка смотрит на нас непонимающе. Я тоже гляжу на неё, и в моём сознании вспыхивает стоп-кадр: чёрная улица, неподвижное тело на растоптанном в грязь снегу…
Медленно, точно палач, поднимающий топор, я беру перо…
«…глупые рыбы мне нет дела до ваших сомнений и я не слышу ваших молитв…
в конце концов у меня – свой аквариум
своё небо
свой бог
и те же проблемы…»
Владимир Голубев
Бзик
Яму с водой у соседского бокса объезжаю дважды в день. Уж недели две. А если сосед ворота откроет – так и вовсе в гараж не заехать. За что только деньги платим? Надо было Володьку Шумилова председателем выбирать. А не этого мудака. Натрепал с три короба, толку – ноль. Вот Володька – мужик реальный и никогда впустую обещать не будет. Одно плохо – заикается он сильно. Ну так что? Председатель гаражного кооператива – не Цицерон, ему речей не говорить. К тому же в звукачах опция такая есть – заикание собеседника и выключить можно. И мат «запикать» – тоже. Но не всё так просто. Володьку, я чувствую, не выбрали по другой причине. Слушок поганый по гаражам прошел, как раз перед выборами, – будто Володька не всегда заикался, будто он когда-то в СУКЕ побывал, шептали даже – чуть не два месяца там просидел, и с тех пор… Вот обыватели наши и поостереглись, на всякий случай… Выбрали этого – мудак мудаком, зато благонадежный. Езди теперь по колдоёбинам… я хотел сказать – по колдобинам… Скорей всего, трепотня всё это, про Володьку. Я, например, не верю. Спрашивать у него напрямую неудобно, хоть и очень хочется. Потому что я сам… Но – тихо! Про это – ни звука!
Кое-как въехал в гараж, заглушил мотор. Выключил внешний звук, улыбнулся, сказал:
– Русский народ уже в гараже. Что-нибудь захватить?
В звукачах – тихая музыка. Жду, барабаню пальцами по рулю. Наконец музыка прерывается, раздается голос Лапы:
– Возьмилитровуюбанкупомидор. Идвухлитровую – огурцов.
– Лапушки-ладушки!
Я выбрался из машины, открыл подпол. Достал банки. Стер тряпочкой пыль, поставил в сумку. Двухлитровая похожа на человеческую голову. Объемом. Размером. И, вероятно, теплоемкостью. В этом что-то есть. Надо это дело в тишине обмозговать.
Поплелся домой. Пятница – день тяжелый. Потому что в мозгах и мышцах накапливается вся дрянь за неделю. Усталость и раздражение, к концу дня переходящее в пофуизм. Тяжелая сушка тоже радости не добавляет.
В звукачах бубнит очередное правительственное сообщение. Президент то, президент сё… подписал Указ… написал приказ… И ведь не выключишь её, бодягу эту. Слава богу, кончилось – пошла реклама. Ну, с этим проще… Не включаю тишину, хоть и очень хочется. Берегу до дома. Эх, побалдею: три дня её, родимую, экономил – среда, четверг и пятница. После ужина сожру всю сразу. Все три часа. Лапа, конечно, ворчать будет, что это вредно – столько тишины подряд. Что лимиты устанавливают для нашей же пользы. Что в «Основах…» ясно сказано – полная тишина вредней, чем громкие звуки. И что от нее можно заболеть тихоманией. На самом деле ей просто надоело с вязанием молчать, она со мной поговорить хочет…
До нашей девятиэтажки совсем близко. Прошлепал по мелким лужам. Лифт все еще на ремонте. Поднялся пешком. Уф-ф-ф-ф…
– Русский народ прибыл! Принимай банки.
– Русский народ, ты чем слушаешь?
– Ушами. Посредством звукачей. А что?
– Сказала же: литровую – помидор. А ты что принес?
– Ох ты, боже мой… А это очень важно?
– Не очень, но засол другой. Ладно, склерозник. Картошку будешь?
– Русский народ все сожрет! А помидорку дадут?
– Дадут. Банку открой!
– Сейчас, руки только вымою.
Вышел из ванной, взял двумя руками банку. Вот. Банка – это голова. Очень даже похоже. Но стекло не просверлишь. Нужен другой материал. Резина. Например, мяч. А лучше – камера от мяча. Если я найду старый мяч, считай, полдела готово. Только вот как в него засунуть…
– В унитазе вода подтекает.
– Что? А, вода… Надо грибок резиновый поменять. В гараже где-то валялся. Завтра пойду – принесу.
– Завтра к маме надо съездить.
– Доедем, не вопрос.
– Ты сколько тишины наэкономил? Три? Оставил бы одну на завтра…
– Я сейчас хочу. А завтра и так полчаса будет.
– Смотри сам. Но в «Основах…»
– Да ну их, «Основы…» твои… Ничего со мной не случится. Дай лучше пожрать – брюхо сводит.
Картошечка с помидорками – объедение! Набил брюхо, лег на диван, поправил звукачи и включил тишину. Не знаю, как это сделано, но все звуки исчезли. Я словно оглох. А поразмыслить в тишине – одно удовольствие.
«Есть такая штука – бзик. Он приходит, когда будни надоедают до чертей, и организму хочется чего-то новенького. Организм, между прочим, порядочная скотина. И совершенно неуправляемая. Одна радость, что над сознанием он не властен. Сознание – это я и есть. А вот подсознание… Скотина накладывает тебе бзики в подсознание, как те банки в подвал. Из соблазнов он выбирает то, против чего ты не устоишь. Школьникам снятся голые одноклассницы. И возникает неодолимый бзик, гордо именуемый первой любовью. Эх, была у нас в классе одна… и даже не одна… Нет, я не против любви, боже упаси. Но первая любовь вылупляется из бзика, как цыпленок из яйца. А про любовь с первого взгляда и говорить нечего – это мгновенный бзик в чистом виде.
Взять уставшего мужика. Он, вроде как не прочь бы выпить. Такой, поначалу мелкий, бзичок, хилый по сравнению с любовью, но если ему станешь потакать – сожрет тебя заживо. Или первая сигаретка. Ведь знаешь, что гадость блевотная, а хочется! Взять распространенные бзики – охоту и рыбалку, особенно зимнюю. Володя Шумилов как-то сказал, что зимняя рыбалка – это «п-п-п-п-последний шаг п-п-п-п-перед разводом. Лучше на льду молча с-с-с-сидеть, чем молчать на к-к-к-кухне»…
Вообще бзиков великое множество, и они заслуживают отдельной науки. Бзиколоши.
Чопорные мамаши мечтают о сумасшедшем курортном романе. Кому-то хочется залезть на Эверест. Или прыгнуть с парашютом. Почему?
А потому, что бзик есть у всех. И у меня тоже. Я даже не заметил, как эта Скотина мне его подсунула. Организм мой ненаглядный. Хочу попить из лужи. И все тут.
Володя Шумилов говорит, что с бзиков начинаются психические болезни. Всякие мании. Раз-другой поддашься, а потом, глядишь, затянуло. Присосало. Самому не оторваться. Врачи-то оторвут, конечно. В психушке. Да ну его, Шумилова. Вечно стращает, не хуже Лапы.
Но попробовать хочется – ужас как. И ведь делов-то – всего лишь обмануть звукачи. Это техническая задача, причем не очень сложная. Никто и не узнает. А если и узнают… нет, лучше не надо. СУКУ я, конечно, не боюсь. И все небылицы, что про нее рассказывают, – скорее всего, ерунда. Просто начнут коситься. И трепаться за спиной. Натуралистом обзывать. Ведь слушать натуральный звук – все равно что пить из лужи.
Но отказаться – выше сил. Потому что есть Первый закон бзиколоши:
«Бзику надо дать волю, несмотря на последствия Второго и Третьего законов».
Я открыл Первый закон, когда… впрочем, неважно. Синяк был пустяковый, так что и говорить не о чем. Походил недельку в темных очках – всего и делов-то. Костяшки на правой руке тоже быстро зажили.
Короче, надо сделать голову. Верней, нечто, в некотором смысле ее заменяющее. Подумаем… Пенопласт не пойдет: у него плохая теплопроводность. Деревяшка тоже. Я представил себе, как топором вытёсываю свою башку из полена – папа Карло пишет автопортрет, – уссывон полный!
Как ни крути, а мозги больше всего на воду похожи. На водичку. На водичечку. По тепловым, конечно, свойствам. Стало быть, голову будем делать из воды. В подходящей оболочке.
Камера от мяча? Так они, мячи, небось, давно без камер делаются… И неудобно в мяч воду наливать и уши ему приделывать… Не говоря уж о нагревательном элементе. Его-то в камеру вообще не засунешь… Нет, мяч не пойдет… И вообще искусственная голова не обязательно должна быть круглой… Пусть будет как ведро… Стоп! Точно! Резиновое ведро! В гараже где-то валяется. И две старые камеры от колес дедовского «жигуленка». Если от них ниппельные соски отрезать и с двух сторон в ведро вварить, то получатся как бы два слуховых прохода.
Ну, Скотинушка моя ненаглядная, скоро возрадуешься! Потому что есть и Второй закон:
«Бзик на воле не подчиняется человеку, чем усугубляет Третий закон».
Этот закон мне легче достался – я его открыл, лежа на диване.
В субботу откопал в гараже резиновое ведерко, просёк сбоку две дырочки. Отрезал соски от старых камер, всунул в дырки. Осмотрел. Очень даже неплохая голова с ушами. Без «лопухов», но со слуховыми проходами. Бросил ведро в багажник, сел за руль. Вулканизатора у меня нет. Не нужен он по нынешним временам.
Придется доехать к лысому Толику. Это недалеко, но надо выехать на главную дорогу, а там вечная прорва машин. По полчаса, бывало, стоишь под перевернутым знаком…
Перед будкой с полукруглой надписью «Шиномонтаж» стояли две машины.
Толик был на месте, возился с колесом.
– Здорово, дружбан!
– И тебе не болеть…
– Толь, надо вот вварить, ниппелями внутрь…
Толик посмотрел на ведро, потом на меня, дохнул спиртом, хмыкнул:
– Ценник – как за два колеса.
– Продуктом возьмешь?
Толик сразу повеселел:
– Так уж и быть…
Он взял мое ведро, сунул куда-то за шкафчик, буркнул:
– Через полчаса приходи…
Куда деваться – подождал в машине. У деда в «жигулях» еще приемник стоял. И куча динамиков. Теперь ничего не надо – в звукачах всё радио есть. Рекламы, правда, много, но… опять же – куда денешься…
– Зайди сзади, – шепнул Толик.
Я обошел будку. Толик, открыв скрипучую дверь, сунул мне ведерко, взял сверток. Помотрел мне в лицо несколько секунд, потом выдавил: