– Себе? Или заказ?
– Спасибо, Толян. Будь здоров…
Я повернулся и пошел. Я слышал, как он тихо сказал мне в спину:
– Учти, я тебе ничего не делал…
Пузырь спирта не жалко – он на заводе идет по технологии.
Не питьевой, конечно, но вполне съедобный – проверено.
Бросил ушастое ведро в багажник, сел в машину, завел. И вдруг подумал: зачем Толик носит звукачи в виде черных гробиков? Не к добру это. Я повернул зеркало на себя, повертел головой. Светлые полушария чуть-чуть высовывались из ушных раковин. Лапа подарила. Очень красиво. К тому же – настоящее серебро.
То, что я делаю, называется термостат. Нагреватель с обратной связью. На заводе это самая простая штука. Термостаты там в каждой установке есть. Проблема в том, что все они от сети работают. А где я сеть в лесу возьму? В лесу только аккумулятор. Так что пришлось повозиться.
Нагреватель из нихромовой проволоки намотал. Сетевой регулятор на двенадцать вольт переделал – технарь я или кто? Делов вроде немного, но все урывками, на работе, да еще с соблюдением конспирации… неделя незаметно и ушла.
А по пятницам я тишину слушаю – балдею… И мыслю всякие мысли…
Я и про дороги думал. Сначала мы колесо придумали, потом это колесо нас же и оседлало. Нет спасения от него. Оно сначала время да силы экономило, теперь их же и пожирает. И ничегошеньки сделать нельзя – попались. Вроде никто не заставляет ездить – ходи пешком, но кто будет ходить? Не успеешь, да и лень. И смотреть на тебя будут, как на чокнутого.
Похоже, и со звукачами мы попались. Не избавиться теперь. А как все славно начиналось! И совсем недавно!
Сначала пришли сотовые телефоны. Удобно да дешево. Кто сейчас помнит, что это такое – сотовый телефон? Это хорошо управляемая импортная коробочка, которую обожает плохо управляемая российская голова. Голова так сильно любит свою коробочку, что все время носит с собой, а ночью у подушки кладет. Стало быть, через коробочку можно мозги пудрить.
Потом появились беспроводные гарнитуры, которые уже в ушах торчали. Дальше – дело техники да нанотехнолоши. Звукачи без телефона обходятся. И ГЛОНАСС как раз подоспел – очень вовремя! Тут тебе и навигация, и медицинский контроль. Звукачи, похоже, температуру меряют. В случае чего у тебя спросят о самочувствии. А если не ответил – определят координаты и «скорую» автоматически вызовут.
Свое изобретение я в гараже испробовал. Воды в ведро налил, нагреватель засунул. Приволок аккумулятор. Подключил термодатчик с регулятором. Установил температуру – тридцать шесть и шесть. Закрыл ведро фанеркой. Минут через десять водичка моя нагрелась. Часа два сидел, смотрел. Система поддерживала температуру с точностью одна десятая градуса. Класс! Все работает, как часы. Я снял с полки аэрозоль с краской и напылил ведру глаза, нос и в кривой ухмылке рот. Старые звукачи ему примерил – как раз подходят.
– Ну, дружище, за меня побудешь, пока я… пока я из лужи пить стану. Если невкусно это – сам решу и не буду натуралить больше. Но я хочу знать, чем фильтрованные звуки от натуральных отличаются. А что натуральный звук вреден – не верю. И что в нем масса ненужных частот и патогенных гармоник – тоже не верю. И что звукачи все лишнее убирают, а оставшееся облагораживают – не верю, хоть убей! А «Основы…» эти – муть зеленая и полное фуфло.
Собаки-то пьют из лужи, и ничего… У них звукачей нету, они всю жизнь натурализмом занимаются. Бзик у меня, дружище ты мой резиновый. Бзик, и все тут! А чтоб в СУКУ не попасть, мы с тобой в лес уедем. Подальше. Да и не поймут они – температура-то нормальная! И даже если что не так, если ГЛОНАСС меня определит как… как больного, пока нас найдут – десять раз успею все выбросить да уехать. Ищи-свищи! Вот в следующий выходной и поедем.
– Лап, мне надо в одно место съездить. В следующий выходной.
– Куда это?
– Ну… в одну деревню. Далеко. Меня… э-э-э-э… Володька Шумилов попросил.
– Так у него же машина есть!
– Так сломалась она.
– Так неделя еще!
– Ну… там, в сервисе, нужной детали нет.
– Одно меня радует – врать ты совсем не умеешь.
– Лап, не спрашивай, ага? Вернусь – сам расскажу.
– А ну как не вернешься? Ты меня за дурочку держишь?
– Лапа…
– Поезжай, что с тобой поделать… Но, ради Бога, осторожней…
Лапа отвернулась. В ее ушах сверкнули звукачи в виде красных морских звезд – мой подарок.
…Когда грузил оборудование в багажник, подпевал песенке в звукачах. А как сел за руль и ясно понял, что делаю, – мандраж пробил. Вот сейчас из гаража выползу, и назад дороги не будет… Я сидел в машине минут десять, взвешивая все «за» и «против». Может, выбросить ведро это дурацкое и забыть обо всем? Сотни тысяч людей живут и не задумываются. Звукачи их информируют, развлекают, охраняют, следят за здоровьем и благонадежностью и даже направляют на путь истинный – есть опция исповеди. И вообще, зачем мне этот риск? Есть множество других забот и развлечений. Но…все это не то. Не цепляет абсолютно. Я ХОЧУ ПОПИТЬ ИЗ ЛУЖИ!
Лес встретил меня настороженно. Он смотрел на меня, как собака смотрит на проходящих с той стороны забора, – молча и враждебно. Я загнал машину подальше от лесной дороги, в заросли дикой малины, остановился и заглушил мотор. Включил внешний звук. Песенка оборвалась на полуслове, но ничего интересного не услышалось. Вроде чирикнула птичка. Хрустнула ветка под ногой. Хлопнула дверь машины.
Я достал из багажника ведро, канистру воды и свежезаряженный аккумулятор. Вытащил прибор и датчик. Сел под широкую лапу старой ели, прямо в мягкий мох. Смахнул с лица паутинку. Звукачи вещали что-то об очередной успешной реформе, проводимой правительством. Я соединял провода и, честно говоря, побаивался Третьего, самого страшного закона бзиколоши:
«Бзик вредит человеку как действием, так и бездействием».
Когда прибор показал тридцать шесть и шесть, я осторожно вытащил звукачи из ушей, и воткнул их в соски резинового ведра.
Шум леса накрыл меня с головой, как волна. Я растворился в нем. Я совершенно обалдел. Звуки входили в меня, будто тысячи ножей в масло. Я был в смятении и восторге – плотная масса лесных звуков не вещала ни о чем, не призывала ни к чему! Щебет птиц. Шум ветра в кронах. Деревянный скрип стволов. Далекий голос кукушки. Я слышал все – топот муравьиных лапок по ветке старой ели, трепет крыльев мелких стрекоз и бабочек, жужжание ос и комаров, копание червей в земле и рост травы… И над всем этим звуковым великолепием гулко бил колокол взволнованного сердца… Мое тело стало сплошным ухом, с которого содрали кожу… Звукачи в ведре что-то пищали, но я просто плюнул в их сторону.
Я закрыл глаза и прислонился спиной к бугристому стволу. Бесконечно долго наслаждался дикой лесной смесью гармоник и децибелл. Куда там искусственной тишине! Куда там фальшивому «шуму леса», «шуму моря» и даже «шелесту бабла», что можно послушать в звукачах!
Не знаю, сколько прошло времени – ведь о нем никто не напоминал, а часы теперь бывают лишь у коллекционеров… Я немного пообвыкся и наслаждался лесной симфонией, не выделяя звучание отдельных «инструментов»…
И зря. Потому что не расслышал шагов, что приближались ко мне. Хруст веток я слышал, но мало ли неизвестных звуков на свете… И даже не обратил внимания на шепот:
– Смотри – тоже резиновое ведро. Им всем, что ли, Толян соски вваривает? Он так сопьется к едрене фене… гы-гы-гы…
– К тому идет. Ты видал – он уже гробы в ушах таскает…
– А где он сам-то, умник этот?
– Да вон, под ёлкой сидит…
– Очередной живой покойничек – пульса нет, а температура нормальная… гы-гы-гы…
Нет, они меня не били. Слегка ткнули сапогом под ребра:
– Вставай, натурал грёбаный… бегай тут за вами по лесам, ноги бей…
Я очнулся от грез и вскочил на ноги. На голову мне мгновенно напялили шлем. Щелкнул замок. Громовой голос проорал:
– «Основы звуковой культуры», глава первая…
Пока меня везли, я прослушал восемь глав. На предельной громкости.
Привезли в ту загородную больницу, о которой не принято говорить.
Повели по коридору с рядом одинаковых дверей. Навстречу два санитара протащили человека – голова запрокинута назад, изо рта текут слюни…
Меня подвели к одной из дверей, сняли шлем. До того как втолкнули внутрь, успел прочитать табличку: «РЕАБИЛИТАЦИОННАЯ СУРДОКАМЕРА».
Кровать, унитаз, мягкие стены без окон. На подушке – «Основы звуковой культуры».
И мертвая тишина.
* * *
С тех пор я ник-к-к-когда не снимаю з-з-з-звукачи. И в-в-в-вам не советую.
Елена Кушнир
Сказка о графомане
Дынин был графоманом.
Дынин был бездарным графоманом. Очень бездарным. Возможно, самым бездарным графоманом из всех, когда-либо живших на свете. А возможно, и нет.
Он сочинял стихи, в которых рифмовал «прекрасное – ясное» и «розы – морозы». В прозе он мог написать «синие глаза пожирали карие» и «в действие вступили всевозможные преступники, до этого времени мирно сидящие в подпольях». Чаще всего Дынин писал вариации следующего: «Она была воплощением греховного искушения, и темная расселина между ее ягодиц приковывала взор».
К этой самой расселине между ягодиц Дынин вообще испытывал особую слабость, воспевая ее везде, где только мог. Расселина, можно сказать, была путеводной звездой его творчества. Она даже послужила причиной разрыва между Дыниным и его невестой Анфисой Павловной Чеховой. Однажды он сочинил оду в честь ее, Анфисы Павловны, ягодиц. По ознакомлении со стихами невеста вдруг побурела лицом, заявила, что сыта по горло и Дыниным, и его творениями, а в особенности тем, что он регулярно пишет про филейную часть, и покинула возлюбленного.
Как и все графоманы (и не графоманы, впрочем, тоже), Дынин мечтал публиковаться.
В фантазиях он уже давно получил Букеровскую премию и, вожделея о Нобелевской, неоднократно репетировал дома перед зеркалом благодарственную речь, которую собирался произнести при вручении почетной награды. После расставания с Анфисой он начал еще и в красках представлять, как она, глядя церемонию награждения по телевизору, рвет свои пышные рыжие кудри и колышет обильной грудью в такт бурным рыданиям, как итальянская актриса на похоронах: «О, какая же я была дура набитая, что не оценила этого человека!». Мысль об этом неизменно поднимала ему настроение.
Но, увы, ни члены Нобелевского, ни более скромного Букеровского комитета пока не стремились увенчать нашего героя лауреатскими лаврами.
Дынина не желали печатать. Никто, ни одно из самых затрапезных издательств, к которым он обратился после получения многократных, решительных, а под конец уже и просто угрожающих отказов из престижных издательских домов. Какой-то остроумец-рецензент в ответ на роман Дынина по названием «Запретный плод» («Виноградов разглядывал соблазнительную картину разврата: Катерина изящно возлежала на черном мехе барса, вцепившись зелеными глазами в его лицо») прислал в ответ известный анекдот: «А о самоубийстве вы не думали? Так подумайте, подумайте!». Анекдот не развеселил Дынина, но вверг в бурную ярость, а после в недельную депрессию, во время которой ему не хотелось писать даже про ягодицы.
Однако он не сдавался. Творений пера его было много, больше, чем издательств, которые он решил взять измором. В одно была заслана фантастическая повесть («Луч бластера сверкнул в непосредственной близости от головы Арбузова в тот момент, когда он воскрешал памятную картину: Анна грациозно разметалась на алых шелковых простынях, скользя синими глазами в пространстве»). Другое подверглось суровому испытанию романом в жанре фэнтези («Возлежа на постели с очередной эльфийской наложницей, Яблоков нет-нет да и возвращался к памятным картинам: Анастасия томно откинулась на стог свежего сена, дышащего ароматом, искушенно маня в омут удовольствия властными губами»).
Но все оставались равнодушны к плодам его писательских трудов.
Это начинало наводить на мысли, но, к сожалению, в случае Дынина на не совсем верные.
– Что слава? – вопросил Дынин у зеркала и, не дождавшись ответа, дал его сам чужими словами. – Яркая заплата на ветхом рубище певца. Современники никогда не признавали истинных гениев, но бессмертие еще меня настигнет!
Однако признания, хоть какого-нибудь, все же хотелось ужасно. Поэтому, ища его дальше, Дынин атаковал Интернет.
Надо сказать, что на заре двадцать первого столетия всемирная паутина представляла собой пространство, в котором могла существовать любая, даже литературная, форма жизни. Начинающие авторы, матерые графоманы, веселые хулиганы от творчества и даже солидные публикующиеся писатели с удовольствием размещали там свои тексты, ждали с большим или меньшим замиранием сердец общественного резонанса и энергично критиковали друг дружку.
В эти-то темные литературные дебри и отправился наш герой ничего не подозревавшей Красной Шапочкой. Серые волки, между тем, не дремали.
Испытывая ваше терпение, позволим себе небольшое отступление. Читатель неприхотлив и наивен, доверчив и простодушен. Читатель знать ничего не знает о сложнейших законах построения литературного текста. Ему нет никакого дела до метафор, гипербол, аллюзий или, упаси Боже, интертекстуальности. Читатель плевать на все это хотел, потому что все, чего читатель по-настоящему желает, это читать захватывающую воображение книжку. И кто осмелится его упрекнуть?
Найти своих поклонников есть шанс у любого литературного произведения. Кто-то коротает вечера с томиком Спинозы, а чьему-то сердцу милее книжки, на мягких обложках которых скопированные с известных артисток героини льнут к скульптурным торсам срисованных с популярных певцов героев.
Ищи себе Дынин читателя, он бы его нашел. Проблема была в том, что направился он в писательское логово.
Писатели же народ страшный. Придирчивость их к чужим текстам не знает никаких границ. Желание посмеяться над чужим творчеством беспредельно. Тексты препарируются ими безжалостно. В ход идет все: от метафор и аллюзий до предложений оппоненту убить себя тут же и немедленно или уехать, на худой конец, в город Бобруйск.
Вот тут-то писательская гордость Дынина подверглась серьезному испытанию.
Комментируя его творения, наиболее добродушные поздравляли автора с созданием юмористических произведений, самые наивные – с написанием великолепных пародий на бездарные и заштампованные графоманские опусы. Большинство же откровенно и жестко насмехалось.
Дынин восстал, как Люцифер, и пошел войной на особо усердствующих критиков. Особенную ненависть вызывал в нем некий автор, публиковавший свои произведения – на взгляд Дынина, совершенно бесталанные – под интернет-псевдони-мом Гелиос и доводивший его до исступления своими саркастическими замечаниями. Неприязнь к наглецу лишь усиливалась от того, что многие Гелиоса хвалили и прочили ему большую литературную славу.
На счастье Дынина, у него обнаружились союзники. Дело в том, что дерзкий Гелиос уже не первый раз подвергал критике чужое творчество, а посему успел нажить немало врагов среди обиженных авторов.
К Дынину присоединилась группа товарищей. Писавший зверские, изобиловавшие кровавыми подробностями романы о жестоком маньяке докторе Профессоре автор под псевдонимом Реаниматор, скрывавшим дородную даму бальзаковских лет («Губы Профессора исказились в зловещей усмешке, рука с острыми ногтями метнулась вперед, и глаза Джулианны цвета расплавленного серебра поникли навсегда»). Поборник готической литературы и автор повести «Все черное» с продолжением «Все очень черное» Осирис-Нуна («Он казался посланником ночи: настолько черной была его черная мантия и черные волосы, обрамлявшие белое лицо, на котором выделялись особо черные глаза, сразу вонзившиеся в графа»). Мрачный, измученный вечным похмельем и тремя разводами житель Западной Сибири, написавший скупыми рублеными фразами роман «Хмурое утро-2» под псевдонимом Прекрасный Брунгильд («Николай вздохнул. Встал. Сел. Ополовинил чекушку. Смеркалось»). И, наконец, обладатель редкостной фамилии Пупко-Замухрышко, принципиально не желавший брать себе никаких псевдонимов. Благодаря этому господину виртуальный мир содрогнулся под натиском многотомной приключенческой эпопеи, действие которой охватывало временной период от каменного века до наших дней и содержало в себе исключительное, выдающееся во всех смыслах словосочетание «яд чресл моих».