Сообразно с этим и надо было устраивать свою жизнь. Еще натаскать с берега бревен, уложить их на кровлю землянки и потолще нагрести на все волжского песка, гравия. Глубже отрыть окоп на западном склоне балки, обложив его мешками с песком. Если окоп теперь уже становится для них не временным, то и отношения к себе он заслуживает иного. Отец приучал Андрея нести в дом каждую гайку, каждый поднятый на дороге гвоздь. С восьми лет Андрей знал свои обязанности по дому — почистить коровник, убрать двор, на ночь накосить корове резаком травы целую наволочку из-под материной перины.
Горел на левобережье подоженный немецкой авиацией лес. Раздували его волной повалившие из Северного Казахстана ветры. Ночами, когда глохла перестрелка, они сквозили в желобах водосточных труб, гудели в стальной арматуре разбитых зданий, теребили лохмотья обугленной жести.
Перед рассветом сменившийся из сторожевого охранения Андрей разбудил Петра.
— На все сборы дается тебе пять минут.
— Атака? — приподняв сонную голову, спросил Петр. Спал он в гимнастерке, в брюках, как все в роте. — Чья?
— Наша.
— Да ну-у! — не поверил Петр.
Он явно оживился. Взял с собой к автомату запасные диски, пристегнул к ремню трофейный плоский штык в кожаных ножнах.
— Сними, — с сомнением оглядев его, посоветовал Андрей. — Нам до развалин надо будет все время ползти по камням. Загремит.
Выйдя из землянки, они по глубокой траншее, не пригибаясь, двинулись за другими бойцами взвода наверх. Каждый видел перед собой только чью-нибудь спину. Наверху прошелестела команда:
— Ложись!
Но все услышали ее и, припав к земле, поползли к смутно выступающей впереди груде строений. Камни мостовой были влажными от росы, под ладонями проскальзывали кустики проросшей сквозь булыжник травы.
Проползли к проволоке. Саперы уже прогрызли в ней проходы.
Громкая команда взметнула всех с земли:
— В атаку!
Утро застало роту в стенах многоэтажного дома, из которого рота выбила немцев. Еще свежи были следы скоротечного ночного боя. На брустверах окопов, на выщербленных осколками и пулями каменных ступенях дома лежали мертвые немецкие солдаты в серых куртках. Но еще не весь дом был очищен. В правом крыле, в угловой комнате пятого этажа, оставалась группа отрезанных от земли солдат. Оттуда, из окна, пулемет время от времени давал о себе знать короткими очередями, сковывая роту, мешая ей с ходу перейти в новую атаку, чтобы выбить противника из другого такого же дома, стоявшего за балкой рядом с первым.
Капитан Батурин послал было на пятый этаж по лестнице штурмовую группу из пяти бойцов, но, потеряв двух человек, она вернулась. С лестничной площадки пятого этажа держал под обстрелом лестницу другой пулемет.
— Так они нам могут всю роту перестрелять, — заглядывая Батурину в глаза, сказал Тиунов.
— Сейчас должен прийти Середа, — выглянув из окна первого этажа на верхний угол здания, ответил капитан и тут же проворно нырнул за выступ стены. Пуля щелкнула в облицовку окна, осыпав его красной пылью. На крыше соседнего дома сидел снайпер. Ствол его винтовки торчал из-за кирпичной трубы.
— Тебя не зацепило, капитан? — с беспокойством спросил Тиунов.
— Нет. — Батурин провел ладонью по щеке. Вошел Петр Середа. Капитан Батурин подвел его к окну, указывая на верхний угол дома.
— Как, по-вашему, Середа, можно будет этот пулемет снять?
— Только не с земли, — Петр покачал головой. — Пулеметчик там, как в бункере.
— Я же говорил тебе, Хачим, что они туда в ведрах на веревках не шашлык поднимают. — Капитан Батурин с яростью оглянулся на Тиунова.
Хачим виновато кашлянул.
— Но можно его пощупать гранатами, — быстро сказал Петр, — если снизу…
Капитан Батурин догадливо подхватил:
— От балкона к балкону но выступам в стене. — Но тут же он решительно заявил: — По это невозможно.
— Как я понимаю, — сверху вниз глядя на капитана суровыми глазами, сказал Петр, — этот пулемет не дает нашей роте…
— Пересечь балку и выйти и соседнему дому, — быстро досказал капитан Батурин. Да.
По лицу Петра пошли белые пятна, и он, быстро взглядывая наверх, на угол пятого этажа, и снова опуская глаза к Батурину, почти беззвучно спросил:
— Разрешите выполнять приказание?
Капитан встретился с его взглядом. Давно не стриженный русый чуб Петра уже отрос, выбиваясь из-под пилотки.
— Выполняйте, — коротко сказал капитан.
Как только Петр двинулся по асфальтовой дорожке направо, вдоль стены, из соседнего дома тотчас же застучали выстрелы. Но капитан Батурин увидел, что тут же Петр и завернул за крыло дома.
Перейдя к другому окну в своем КП на первом этаже, увидел Батурин и то, как Петр, поставив ногу на кирпичный выступ под балконом второго этажа и закинув голову, смотрит вверх. Сняв и аккуратно положив у стены стеганку, он перевесил автомат за спину. Потом коротко оглянулся и, цепляясь руками и ногами за выступы в стене, короткими сильными движении ми стал подтягиваться кверху.
Длинная фигура его в выгоревших на солнце гимнастерке и брюках распласталась на красной кирпичной стене дома.
Увидел ее и Андрей, который давно лежал у подошвы дома в ожидании сигнала к новой атаке. Она откладывалась из-за того, что огонь немецкого пулемета из бункера на пятом этаже не позволял их взводу головы поднять. С той самой минуты, как только Петр начал подтягиваться от балкона к балкону на руках, Андрей уже не сводил с него глаз.
Когда Петр уже миновал третий этаж, из окна соседнего дома ударил миномет. Хорошо видно было, как рвануло Петра в сторону, но он все-таки удержался и, не останавливаясь, еще быстрее полез по стене наверх. Он спешил вплотную приблизиться к пятому этажу, чтобы немецкие минометчики прекратили огонь из опасения поразить своих в угловой комнате.
По крыше дома за коньком от трубы к трубе переползал немецкий снайпер. Добежав до трубы, он положил дуло винтовки на ребро крыши прямо против стены, по которой лез Петр. Капитан Батурин поднял с пола на подоконник ручной пулемет и приготовился дать очередь.
Но его опередили. Всего на секунду снайпер высунул из-за конька крыши пол-лица, высматривая на стене цель, но этого оказалось достаточно, чтобы из-под стены дома, под которым лежал Андрей, вспыхнул дымок. Снайпер поднялся из-за конька во весь рост и, кособоко хватаясь руками за трубу, пошел по крыше. У края крыши он на мгновение остановился, балансируя руками, и отвесно, как с берега в воду, нырнул вниз.
Капитан Батурин видел, как Петр, поравнявшись с угловой комнатой на пятом этаже, взмахнул рукой — кинул в окно гранату. По всему дому раскатился гул. Взявшись одной рукой за выступ, а другой скользя по стене, Петр пододвигал ногу к подоконнику и, отрываясь от стены, на секунду Оставшись без всякой опоры, прыгнул на подоконник.
Вслед за новым разрывом гранаты прострочил пулемет. Внизу рота поднялась с земли и бросилась в атаку.
По разбитым ступеням лестницы Андрей взбежал на пятый этаж. Петр лежал на лестничной площадке ногами в угловую комнату пятого этажа. Гимнастерка у него на груди быстро намокала кровью.
Андрей перевернул его на спину, поднял. Голова Петра, с крепко зажмуренными глазами, с кустиком отросшего чуба, свесилась с его рук. Вслепую нащупывая ногой разбитые ступени, Андрей начал медленно спускаться по лестнице.
9
Все больше прибывало раненых. В офицерском училище капитана Батурина учили, исходя из опыта прошлого, арифметике смертей на войне. По этой арифметике пропорция раненых к убитым определялась как три к одному. Но эта война и тут сломала привычный порядок. Каждый день появлялись новые орудия истребления, сегодня действовали одни, а уже завтра вводились в бой другие. Соотношение раненых к убитым стало определяться когда как. Теперь уже а роте Ватурина на каждого убитого было ранено по пять человек.
Вскоре в подвале дома, куда сносили раненых, Ляля и другие санитарки уже не управлялись ухаживать за ними, и капитан Батурин послал к ним на помощь свою телефонистку Сашу Волошину. Под низкими сводами клубился полумрак. Мигали язычки коптилок, бросая на пол и стены текучий полусвет. Испарения от промокших кровью повязок сплетались в один удушливо сладкий запах. В сумерках подвала глаза раненых блестели горячечным блеском. Когда в верхние этажи ударял снаряд, по всему зданию проходила судорога. В такие мгновения ранеными вдруг овладевал страх быть заживо похороненными под обломками. Они начинали метаться, все сразу ползти к выходу.
— Сестрица!
— А-а-а-а-а-а…
— В окопы, братцы, придушит тут.
— Где командиры? Забыли нас!!
— Куда? — Саша Волошина заступала узкий проход. Голос ее едва пробивался сквозь гул их голосов. — Это же стальные балки. — Она дотрагивалась до железобетонных опор. — А ночью вас всех погрузят на паром и перевезут через Волгу на тот берег. Будете гам лежать в госпитале в лесу, в тишине.
Капитан Батурин, спускаясь в подвал и услышав ее голос, задержался на ступеньке лестницы. В конусе желтого света он увидел ее тонкую фигуру среди окровавленных тел, забивших проход, и почему-то она показалась ему совсем девочкой. Приподняв перебинтованные головы, раненые слушали ее, мерцая глазами. Их выступающие из полумрака лица были так доверчиво-внимательны, что капитан Батурин, боясь помешать, стал осторожно подниматься по ступенькам лестницы обратно. Уже на верхней ступеньке он прижался спиной к стене, пропуская в подвал Андрея, который нес на руках Петра. Голова его безжизненно свешивалась с рук Андрея.
Капитан Батурин увидел, как Саша Волошина, на полуслове оставив остальных раненых, бросилась снизу по лестнице навстречу Андрею.
10
Тимофею Тимофеевичу приснилось перед рассветом, что он с маленьким Андрюшкой плывет на лодке по Дону. Встав в лодке во весь рост, Тимофей Тимофеевич стреляет из ружья в пролетающую над ними дикую утку. Она тяжело шлепается в воду, и Андрюшка, перегнувшись через борт, загорелыми ручонками втаскивает ее в лодку.
Проснувшись, Тимофей Тимофеевич еще долго продолжал в мыслях видеть Андрея то совсем маленьким, когда он на толстых, кривых ножках с хворостинкой гонялся по двору за петухом, то в коротких штанишках с помочами, то уже с темным пушком на губе.
И так живо проходили перед его глазами все эти картины, что Тимофей Тимофеевич в особенном расположении духа встал с постели и подошел к окну.
Но, глянув в окно, он увидел через улицу на площади возле станичного клуба солдата с примкнутым к винтовке плоским штыком и сразу все вспомнил. И сразу же то настроение, с которым он только что проснулся, безвозвратно исчезло.
Хутор лежал за окном, с детства знакомый каждым проулком, каждым листочком на ветках росших вдоль улицы пирамидальных тополей, — и все же был он теперь каким-то чужим, непохожим на себя.
Так же медленно и тяжело ворочался внизу, под яром, Дон, а посредине его, как всегда в начале осени, костром начинал полыхать лес на острове, но жизнь неузнаваемо изменилась. А скорее, она стала похожа на странный и неправдоподобный сон. Будто крепкая и густая сетка окутала ее. Все сразу так перевернулось, что начинало казаться — и Дон однажды взбунтуется и погонит мутную волну вспять от низовьев.
В новом кирпичном здании клуба, где раньше старшеклассники по воскресеньям всегда ставили спектакли, теперь вделаны в окна решетки, и за ними сидят: учитель Болотский, у которого учился в школе Андрей, фельдшер Анисимов и совсем уже старый агроном колхоза Сухарев. Их перед расстрелом за связи с романовскими партизанами поочередно караулят в паре с немецким солдатом первый хуторской вор и беспробудный пьяница Арьков вместе со своим таким же братом. Верховодит над ними Гришка Суслов, поставленный немцами в хуторе атаманом.
Ходит Гришка Суслов в шароварах с лампасами, хотя никакой он не казак, а хожалой бабенки подзаборный сын. Носит он на ремешке на кисти руки плетку с проволокой на конце, сбивая ею по дороге листья с лопухов. Но к Тимофею Тимофеевичу он подходит пока не с плеткой.
Все знают, что на деле старшим в хуторе не Гришка Суслов, который велит называть себя господином атаманом, а обер-лейтенант Зельц, который разместился со своей комендатурой в двухэтажном каменном здании правления колхоза, а сам со своей овчаркой живет в бывшем сиротском доме. Сирот немецкие солдаты повыбрасывали из дома на улицу, и сердобольные люди разобрали их по рукам. Около комендатуры и около квартиры коменданта всегда дежурят солдаты в касках и с автоматами, а серая овчарка всегда — и в комендатуре и дома — безотлучно находится при нем.
Когда Зельц едет на тачанке по станице, овчарка тоже сидит рядом с ним на кожаных подушках, подняв волчьи уши. Люди, завидев комендантскую тачанку, бегут в калитки.
Молодых ребят и девчат из хутора отгоняют по субботам на станцию Шахты и оттуда в товарных вагонах с пломбами отправляют в Германию. Квартирующие в хуторе немецкие солдаты только и знают что шныряют по дворам, стреляют кур и режут свиней. И сказать поперек ничего нельзя, потому что у них для разговора с местными жителями есть всего три слова: «шайзе», «век» и «капут». Прасковья, которая хотела не дать солдату последнюю курицу, получила от него сапогом пинок в живот. Так и ходит теперь, обхватив живот руками, не может разогнуться.
Тимофей Тимофеевич смотрел на пустынный хутор, на знакомые и неузнаваемо изменившиеся улицы и проулки хутора, и мысли все об одном и том же клубились у него в голове.
Давно уже ржавой лебедой порос весь двор. В саду, под вишнями, стояли взломанные и разграбленные солдатами ульи без пчел. Желтели, как старая кость, стволы деревьев, обглоданные привязанными к ним лошадьми.
Плетень упал, ветер разметал копну сена, валялась сорванная с петель половинка ворот. И не было никакого желания за что-нибудь взяться, исправить, починить.
Впервые вдруг почувствовал Тимофей Тимофеевич себя стариком. А ведь всего полгода назад, приезжая на мельницу, без чужой помощи подхватывал с подводы и нес на себе шестипудовый чувал с зерном.
Выйдя за ворота, он увидел шедшего по улице Гришку Суслова с плеткой, висевшей на хлястике на руке. Шел он зигзагами, навеселе, раскачиваясь на тонких ногах, обутых в немецкие сапоги с ушками, и, как обычно, сбивая концом плетки листья с придорожных лопухов.
Тимофей Тимофеевич, поворачиваясь, хотел скрыться у себя во дворе, но Гришка уже заметил его.
— Уже, Тимофей, и не здоровкаешься со своим начальством, загордел.
Тимофей Тимофеевич задержался в калитке вполоборота к нему.
— Ну как, надумал? — останавливаясь перед ним и закладывая руки в карманы шаровар с лампасами, спросил Гришка.
Тимофей Тимофеевич молчал, боясь поднять от земли глаза, чтобы они не выдали его.
— Гляди, даю до воскресенья последний срок. — Гришка помахал перед его лицом плеткой с махром и пошел дальше сбивать ею лопухи, раскачиваясь на тонких ногах.
Тимофей Тимофеевич смотрел ему в спину; и мысли, обгоняя друг дружку, быстрее прежнего заклубились у него в голове, так что он и сам уже ничего в них не понимал… Тополя все так же стоят над хутором, как в серебре, которое уже начало желтеть и осыпаться на землю. Комендант Зельц ездит в тачанке с собакой, похожей на волка… Гришка Суслов нацепил казачьи лампасы и требует от Тимофея Тимофеевича, чтобы он пошел в помощники к нему, хуторскому атаману… А под яром все так же ворочается, как большая белуга, Дон.
11
С того дня, как за Анной стала заезжать по утрам машина из лагеря, она почувствовала, как переменились к ней все в доме и но дворе. Один были с ней подчеркнуто вежливы, но, здороваясь, спешили проскользнуть мимо.
Другие смотрели на нее недоверчивыми глазами, будто не соглашаясь с тем, что это и есть та самая Анна, которую они знали еще с, той поры, когда мать впервые вынесла ее во двор в кружевном одеяльце. Третьи откровенно выражали ей свое презрение.